Яцек Дукай - Иные песни
Бес пламенный огонь очищал его от фальшивых мыслей и случайных Форм.
В конце концов, он поднялся на ноги и выпрямился в боли — Иероним Бербелек и все то, что в нем имеется, и ничего из того, что им не является.
Ему сказали, что земляне адаптируются через неделю-другую; пыр входит в их организмы, пропорции архе выравниваются, под конец, живя в атмосфере Луны, они даже перестают испытывать боль. Так, впрочем, описывал это Элькинг. Пан Бербелек сказал себе: на второй день хожу, на третий день ем и пью, веду светские разговоры, на четвертый день становлюсь лунянином. План удался лишь наполовину. Можно навязать собственному телу морфу игнорирования боли, но невозможно навязать миру морфы игнорирования тела. Разве что ты настолько сумасшедший кратистос.
— Мне казалось, будто бы у тебя больше ума. Они ведь и сами могли забить его палками. Правда? Ведь этот твой способ, твоя атака, совсем не обыкновенный способ? Держи, напейся.
Левой рукой она царапала раскаленную рану.
— Я видела, как отец так убил одного. Это самые слабые анайресы, из самой средины ее антоса. Действительно, они могли с ним справиться и сами. Но закон есть закон.
— И часто так?
— Неее. Почти что никогда. Но всегда, когда заново запускают шахту, вечно чего-нибудь из темноты выскакивает. Дурное, слабое, дезориентированное; такого загоняют куда-нибудь в угол и посылают гонца в рощу.
Она поднялась, вздохнула поглубже. Затем несколько раз подпрыгнула, ударила себя кулаком в грудь, замахала руками — затрещали огненные языки.
— Когда-то, в самом начале, когда Госпожа прибыла на Луну обнаженного этхерного камня и разогнанного в орбитальных вихрях Огня, они были здесь единственной естественной формой жизни. Анайресы, Добываемые из Глубин. Точно так же, как нарождается всяческая гадость: из воды, гноя, грязи, теплой земли, сырого мусора — ведь у вас, внизу, то ж самое, правда?
— Да. Начала жизни, самозарождение. Глисты, мухи, тараканы, дождевые черви.
— Вот именно. Живая морфа движет мертвой хилее. — Девушка снова уселась, подлила себе вина. — Итак, здесь была только лишь морфа Госпожи и ураноическая хилее. И на самой границе антоса Иллеи, где равновесие наиболее слабое, и Форма сломана, из глубин морфируемой Луны начали выплывать самозародившиеся чудовища грязных стихий. Тысячи, десятки тысяч анайресов окружали людей, нападали на них, уничтожали урожаи, домали молодые еще деревья. Они пытались напасть даже на саму Иллею.
— Что, действовали сообща? Ты говоришь так, будто бы у них имелся план.
— Нууу, словно стадо. Не знаю… — Аурелия хлопнула раскрытой ладонью по бедру. — Так пишут историки. Во всяком случае, погоибло много людей. И вот тогда Госпожа призвала Всадников Огня, чтобы те защищали людей от анайресов; Госпожа родила Гиерокриса Красивого. Ведь мы можем даже выйти за пределы антоса Иллеи, в дикую Луну, в пустоту пыра и этхера, мы способны сражаться в небесных сферах, под Солнцем и во тьме, во власти движений Космических эпициклов. Мы можем найти и убить анайресов на самой границе державы Госпожи и даже за этой границей, пока они не проникли на заселенные земли — там, где они самозарождаются, а еще лучше, убить нерожденных, все еще мертвых. И так уже множество веков — мы стоим на страже. Антос Госпожи охватывает уже почти что всю Низкую Сторону, граница проходит далеко отсюда, зато она намного длиннее, чем раньше. Да и они уже не нарождаются столь часто, не в таких количествах.
— В конце концов, Иллея замкнет в своей короне всю Луну.
— Да, когда-нибудь так и случится. Может быть, тогда мы станем такими же, как и вы. Говорят, что внизу, на Земле, ритер — это всего лишь почетный титул, который можно себе купить, даже если никогда не сражался и никогда ни за что сражаться не будешь; и что подобный титул покупают себе даже не аристократы.
— Это правда.
— Мои родители, мои деды и прадеды, мои двоюродные братья и сестра — все они гиппырои. Наши морфы острые и сильные, мы могли бы жить по сто, сто пятьдесят лет. Так говорят. Только никто столько не живет. Гиппырои гибнут в бою.
— И ты погибнешь.
— Да. — Аурелия отставила кружку, снова разлеглась на цветоврике, ложа руки под голову. — Клаббищ нет. Когда Форма лопается, пыр побеждает и сжигает нас, превращая в золу, нас поглощает почва там, где мы пали, нас поглощает в себя Луна.
— Семейные легенды… — буркнул пан Бербелек. — Так, тебе это наверняка предназначено. А ты никогда н представляла для себя другого будущего? Ну, знаешь же, дети бунтуют. Форма против формы: копия или ее противоположность.
Ритер рассмеялась.
— Но ведь это и есть мой бунт!
— Против чего? Против кого?
— Против себя самой. Сама себе представила и выбрала себя такой, какой стала — я, Аурелия Кржос. Потому что так мне хочется.
— И конец.
— Нууу, мне, конечно же, интересно, как там у вас. — Она показала на Землю, подвешенную над ними посредине черного неба. — Думаешь, что я бы могла…? Но не просто полететь с дядей туда и обратно — но свободно путешествовать по поверхности, переодевшись, в городах, среди людей. Эстлос? Но вот не слишком ли это опасно? Что бы они подумали?
— Что ты демиургос огня.
— Я — демиургос огня. Ха!
И тут ж пан Бербелек повернулся на цветоврике, склонился над Аурелией.
— А хочешь? Потому что я туда вернусь. Раньше или позже. Омиксос давно уже им сообщил, за мной пришлют. И какие бы планы в отношении меня Госпожа не строила… Раз ей нужен стратегос… Я туда вернусь. С армией или без нее. Так как?
Из уголков широко раскрытых глаз гиппыреса начали выстреливать искры, между коричнвыми губами потянулись струйки дыма.
— В качестве кого?
Теперь он засмеялся.
— Нет, дитя, я вовсе не мечтаю о ночном всесожжении; горящие ложа оставим поэтам. В качестве — моего солдата.
Аурелия уселась.
— Я не дам тебе клятвы.
— Разве я прошу от тебя дать мне клятву?
— Эстлос…
Она чувствовала ловушку, но была слишком молода, чтобы ее распознать. А ведь самые грозные это те, которые никаких присяг не требуют.
Девушка задумчиво расцарапывала жаркую рану. Поглядывая на пана Бербелека, она кривила голову, выдувала щеку, поднимала сморфованную из черного коралла, безволосую бровь. Ему эта форма была знакома.
— Госпожа Вечерняя ждет меня, — произнес он. — Я вернусь туда, с тобой или без тебя.
Протянул руку. Энергичным движением Аурелия схватила его за предплечье, сжала.
Иероним скривился от боли. Горит, горит, все горит.
* * *— Гиерокхарис, сын Гиерокриса, сына кратисты Илли Коллотропийской, Госпожи Луны, кириос, кириос, кириос, Первый Гиппырес, Огонь на Ладони Ее, Гегемон Луны, к эстлосу Иерониму Бербелеку, Стратегосу Европы, что гостит у ритера Омиксоса Жарника, с приветствием и дарами земными, трижды, прибыл.
Звук гонга несся по роще, длинной волной проходил по огненным живым изгородям и завернутым вокруг беседок жар-лиан. Был шестой день пребывания пана Бербелека на Луне, час Хердона (Хердон просвечивал под границей тени, пересекавшей Землю).
Гиерокхарис прибыл в этхерной карете, которую тянула пара апоксов, лунных лошадей с огненными гривами и хвостами. Его сопровождала скромная свита: два гиппырои, секретарь и дюжина слуг. Слуги притащили из кареты сундук с дарами и открыли его перед сидящим под ивой пиршественной поляны эстлосом Иеронимом Бербелеком. Внутри кружил этхерные шедевры лунного ремесла, звездным жаром пылали замечательнейшие механизмы иллеичного покроя.
Пан Бербелек поднялся, склонил голову. Гиерокхарис, с широкой улыбкой на лице, подошел к нему и столь же экспансивный в жестах и манерах, как и все гиппырои: их характеры огненные, как и их тела, и их сердечность, равно как и страшный гнев одинаково горячи: подошел, пожал запястье пана Бербелека, хлопнул его по плечу.
— Эстлос! Я должен был лично убедиться, выбрала ли она хорошо на этот раз!
Пан Бербелек сдержанно улыбнулся. В его голове шрапнелью взорвались тысячи новых подозрений. «На этот раз»! Но он ничего не сказал.
В рощ кратера Мидаса сразу же планировали большой пир в честь внука Госпожи, но Гиерокхарис быстро заявил, что выезжает, как только соберется эстлос Бербелек. А что было собирать Иерониму, раз весь его багаж помещался в одной дорожном мешке — ну и еще в этом сундуке с подарками, который слуги Гегемона Луны тут же снова затащили в карету. Прощания тоже длились недолго, краткие рукопожатия, с Аурелией Кржос тоже кратко, она лишь улыбнулась пошире, в уголках глаз запрыгали светлые искорки. Пан Бербелек зашнуровал кируффу, покрепче подтянул ремешки ножен стилета, прижал к ноздрям белую трубку амулета, посчитал до семи — и покинул рощу.
Карета — лишенная крыши ажурная ураноизоидная макина с шестью громадными колесами и шестью еще большими маховиками, перпетуа мобили, непрерывно вращающихся высоко над конструкцией. Их защелкивали на нижних осях на время езды и передвигали вверх, чтобы остановить движение. Из этхера была выполнна и верхняя часть кареты, скомпонованная из симметричных эпициклов ураноизоидных вееров, открывающихся и закрывающихся балдахинов, мягко хлопающих гидоропорных сеток.
