Яцек Дукай - Иные песни
Загнанный в закоулок под терриконом перемолотой породы, монстр бессильно метался во все стороны. Пан Бербелек замигал, пытаясь сконцентрировать взгляд. В действительности анайрес не перемещался, он, просто, сам состоял из движения, этхер был его телом, высоко-энергетическая ураноиза, разогнанная в миллионе нескладных эпициклов. Все в нем кружило, обращалось вокруг себя самого, тело вокруг тела, если вообще можно было здесь говорить о теле: ибо, где лапы, где ноги, где голова, где туловище — нет, нет, вечно-движение смазывает Контуры; где шкура, где мышцы, где кровь — тем не менее, все это мчится, искры на пересечениях орбит, оно трется о землю и молотит воздух — не конечности, но связки эпициклов; не корпус, но ось осей; не глаза и уши — но громадные окружения быстрого этхера, прорезающие пространство вокруг чудовища, словно антенны насекомого: чего коснется, что помешает движению, о том и проходит информация в организм. Таков единственный орган чувств анайреса — облако этхерных дробинок, распыленное на десяток пусов вокруг создания.
Как только Аурелия Кржос в него вступила, чудище еще глубже забилось в тупик, разбивая свои органы/орбиты о склоны террикона. При этом оно наежилось в костянистом треске и грохоте блестящими эпициклами ураноических острий, колючек, задиров — и все они представляли собой мчащееся все быстрее и быстрее, паническое торнадо этхерного мусора; насколько же оно должно было быть перепуганным.
Аурелия оглянулась через плечо на пана Бербелека — возбужденная, оскалила зубы. На спине, вдоль позвоночника и вокруг мышц плеч развернулись голубые и багровые языки огня.
— Эстлос! Гляди!
Она бросилась вперед, прямо на чудовище. Это случилось настолько неожиданно, что на мгновение секунды вообще исчезла с глаз Иеронима, он стоял слишком близко — впрочем, они исчезла бы так или иначе, ему пришлось прикрыть лицо, огненное дыхание ударило словно мягкий кулак Гели оса. Ему удалось воспроизвести движение Аврелии по выжженному на сетчатке глаз отпечатку — как она, окутанная столбом пыра, напала на чудище и, достав из замаха правой рукой его внутренности, разрывает анайреса в пустой хаос. Раздался грохот, словно взорвали кузницу или мастерскую меканикоса, после чего, во все стороны — в том числе, и на пана Бербелека, заслоняющего голову предплечьем — полетела лавина мелких осколков этхера, освобожденного в открытые орбиты из под морфы убитого зверя.
Ритер пыра обернулась к пану Бербелеку. Шипя сквозь стиснутые зубы, она стирала с кожи спекшуюся кровь из тысяч ран. Большая часть вражеского этхера была сожжена в ее собственном огне, но даже сгорая, он калечил тело девушки. В самой глубокой ране, слева на ребрах, трещал яркий жар, полоса жесточайшей белизны от груди до пупка.
— Ой, — шепнула Аурелия, делая неуверенный шаг в сторону Иеронима. — Сильно. Сейчас. Присяду.
Пан Бербелек сделал короткий жест в сторону десятка горняков, сбившихся у другого конца насыпи. Те подбежали, подхватили гиппыреса под руки, вывели под спельник. Кто-то принес цветоврик, расстелил на земле, кто-то еще притащил бутыль вина, два доулоса с трудом подтащили канджу пуринического гидора и начали обмывать Аурелию, лишь только она присела на цветоврик. Пан Бербелек сел рядом, скрестив ноги.
Ото всюду сходились зеваки, шорох их приглушенных голосов нарастал.
— Прочь! — рявкнул Иероним.
На кого он глянул, тот, не имея возможности проигнорировать глаз эстлоса, быстренько отступали за пределы его взгляда. Не прошло и пяти минут, как попрятались даже шахтные надзиратели.
Кржос руганью отгнала и доулосов. Громко вздохнув она откинулась навзничь на фиалковом цветоврике. Иероним медленно потянулся к бутыли и чашке, налил себе вина.
Прошло три дня с момента прибытия пана Бербелека на Луну — три дня, потому что трижды они окружили Землю, трижды повторились над паном Бербелеком контуры бурых континентов и зеленых морей, все время в похожем рисунке света и тени. Иероним знал это тем лучше, что черное небо с неподвижной Землей представляло собой единственную крышу для лунных домов, здесь не возводили многоэтажных строений, а крыть одноэтажных не было смысла. Дожди падали очень редко (а потом рассказывали о них месяцами), сильных ветров тоже не случалось, температура была постоянной. Раз в месяц, на восходе Солнца, по поверхности Луны проходила длинная волна густого тумана, который потом сжижался в лужи пуринического гидора — это был День Очищения
Луняне жили на открытых пространствах, не часто сбегая в окружение стен. Династозовая роща рода Жарника были именно тем самым: рощей, рощей сознательно сморфированных деревьев и кустов, регулярным лабиринтом огненной лунной флоры. В течение первых пары десятков часов пан Бербелек — только-только сойдя с «Подзвездной», которая тут же отправилась в дальнейший путь, у Омиксоса только и было времени, что приветствовать семью и передать Иеронима заботам брата — в течение первого дня пан Бербелек валялся на эаркой поросли выделенной ему поляны, насквозь прожигаемый паровым воздухом Луны, то засыпая, то просыпаясь, с Землей над головой, за ним присматривали домашние доулосы, которые обмывали тело гостя холодной водой, только это не приносило облегчения, потому что родниково-прохладный гидор, но буквально розовый от растворенного в нем пыра, тоже палил его кожу.
Таким был День Очищения пана Бербелека. Лежа в тихой муке, сжигаемый изнутри и снаружи, один на один со своим хриплым дыханием и сказочно красивой планетой перед глазами, Иероним проходил через ритуал пурификации души.
Действительно ли то, что он испытывает, эта ненаправленная тихая ярость, покрытая иглами макина гнева у него в груди, накрученная где-то под страшным солнцем Африки — действительно ли им движет месть, желание отомстить за сына? И чем же является эта жажда, как не определенным желанием удовлетворения за ранение души? Так мстят аристократы: путем равенства унижений. Унижает страдание, унижает слабость, которую испытал и проявил, унижает тоска, любовь унижает в чужих и собственных глазах. Ведь дело не в том, чтобы покойник почувствовал себя лучше, раз виновник его смерти погибнет; мертвому никакое удовлетворение уже не поможет. Правда, можно верить в те или иные законы, управляющие мирами мертвецов, и действовать в соответствие с такой верой; но это не был случай пана Бербелека, который привык отдавать приказы об умерщвлении в таких количествах, что просто не мог себе позволить верить в какие-либо иные миры. Еще можно усматривать мотивы для мести в стремлении к справедливости. Но если месть, это справедливое наказание — тогда это уже и не месть; если же справедливость, это месть — тогда это уже и не справедливость. Но пану Бербелеку и в голову не пришло искать спасения в степенях справедливости — это путь доулосов. Мстят всегда ради себя и за себя самого.
А ведь это же Форма, да еще и какая мощная — отец-мститель! Наверняка, более сильная, чем Форма пожилого любовника. Разве нужны какие-то дополнительные мотивы? Точно так же, как он запланировал для себя свое желание овладеть Сулимой — когда еще ее не желал — точно так же сейчас видел себя в новых ролях: Бербелека-кратистоубийцы и Бербелека — стратегоса Луны. Эти роли взаимно исключали друг друга, но это не имело значения; отец-мститель и так отходил в тень. Если бы сейчас он убил Иллею, то уже не из мести.
Убить Иллею — ибо слова Омиксоса Жарника все еще звучали в его ушах. Он не доискивался, какая за ними стояла мысль; воображение уже жило собственной жизнью. Кратистоубийца! Он чувствовал, как эта Форма неспешно и неумолимо притягивает его, словно змея загипнотизированного кролика.
Убить Иллею — он не был в состоянии ударить стилетом даже ее дочку. И вот размышляя так под нынешней своей морфой: пан Бербелек молча сгорающий в роще кратера Мидаса, под зеленой Землей — он не видел для себя ни малейшего шанса. Намного более вероятной ему казалась возможность преобразоваться в альтернативную Форму. Стратегос Луны. Армии Госпожи. Величайшая битва всех времен. Они знали, что это его искушает. Он не был бы собой, если бы отбросил такое предложение. Месть? Это тоже эгоизм, только иного цвета. Впрочем, причина смерти Абела была точно такой же, как и причина смерти любого другого человека: Абель погиб, потому что был Абелем. Если бы он был кем-нибудь иным, до сих пор бы жил. Так или иначе, время Абеля на этом свете подошло к концу.
Но потом пан Бербелек закрывал глаза и снова на мгновение побеждал отец-мститель. Это был мой сын! Если бы не Шулима! Если бы не Сколиодои! Если бы не Иллея!
Бес пламенный огонь очищал его от фальшивых мыслей и случайных Форм.
В конце концов, он поднялся на ноги и выпрямился в боли — Иероним Бербелек и все то, что в нем имеется, и ничего из того, что им не является.
