Елизавета Дворецкая - Лань в чаще, кн. 2: Дракон Битвы
Торвард выпустил ее плечи, резко развернулся и отошел. Ингитора испугалась, что он совсем уйдет, и бросилась за ним, но он сделал несколько широких шагов и остановился перед очагом.
– Да это просто бред! – горячо воскликнул он, снова повернувшись. – Я тебя никуда не отпущу. Сначала ты собиралась пожертвовать Эгвальдом для того, чтобы отомстить мне, а теперь хочешь пожертвовать мной, чтобы отомстить самой себе! Да, такого ни в одной саге не найдешь, куда там богине Скади! И он еще меня упрекает! – Торвард пришел в ярость, и именно Эгвальд виделся ему истинным виновником этого тяжкого разговора. – На войну его, видишь ли, не позвали, подвиг совершить не дали! Да мне от тебя там было больше пользы, чем от него! Поединок! Как будто он со мной еще не бился! Везет мне на поединки в этом году, вы только посмотрите! Что один, что другой на ногах не стояли, один позор! Да я их обоих разом сделаю! Не веришь?
– Я верю! Но это ничего не решает.
Впервые они столкнулись по такому серьезному поводу: Ингитора твердо верила в свою правоту, но видела, что Торвард не желает принимать ее в расчет. Она спорила, зная, что победа в этом споре убьет ее; она считала его неправым, но даже при виде его гнева сердце в ней переворачивалось от любви.
– Я вел себя благородно до глупости, отпустил его без выкупа, хотя это он на меня напал, и делать из меня барана не дам! – свирепо продолжал Торвард.
– Но Эгвальд тоже не хочет, чтобы из него делали барана! А получается именно так! Вы собирались в поход, чтобы спасти меня от Бергвида, собирались как бы вместе, и вот ты один меня нашел и…
– И затащил в постель невесту своего союзника! Да, в пересказе звучит не очень-то красиво! Но каким же бараном я бы выглядел, если бы он получил тебя и обнаружил, что я даже не… В самом деле! – Торвард поглядел на Ингитору, как будто сам дивился своей нерасторопности. – Ради какого тролля я воздержался?
По скамьям прокатился смешок: дескать, это дело не поздно поправить. Ингитора закрыла лицо руками: сейчас было не время смеяться, тем более по такому поводу.
– Нет уж! – Торвард тоже рассмеялся. – Что мое, то мое! Ну, а что до Эгвальда ярла, то барана из себя делает он сам, я тут ни при чем! Мы оба хотели одного: найти тебя и избавиться от Бергвида. Ну, что нашел тебя я, а не он, это допустим, случайность, хотя я сказал бы, что это судьба. Но то, что Бергвида убил именно я, это тоже, по-твоему, случайность?
– Нет. – Этого Ингитора не могла не признать. – Это мог сделать только ты. Если бы на поединок с Бергвидом вышел он, то Хеймир конунг, скорее всего, остался бы без сына. Но… Но мне так жаль его! – воскликнула она, не зная, как выразить томление своей души. В эти мгновения Эгвальд казался ей ребенком, слабым и беспомощным, которого она погубила и теперь должна как-то исправить дело. – Он любил меня, он хотел мне помочь! Ты не можешь осуждать его за это, хоть он и взялся за дело не по силам!
– Ну, да! – устало согласился Торвард. – Я не могу осуждать его за то, что он тебя любит. Я и сам на этом попался! – Он усмехнулся, но совсем невесело. – Но сейчас он ведет себя просто глупо, и тут уже любовь ни при чем. Он же своими ушами слышал, что ты хочешь остаться со мной. Если бы ты любила его, разве я стал бы тебя или еще кого-то удерживать? Что я, Бергвид, что ли?
– Но ты удерживаешь меня!
– Да, потому что ты любишь меня! Скажи, что это не так!
– Я люблю тебя. Но я должна…
– А я знать ничего не хочу! Ты – женщина, и ты ничего никому не должна. Должен – я, и пусть он возьмет с меня, если сумеет! Теперь он здоров – ну, пусть опять вызывает меня на поединок! Чего придумал – с войском приходить! За женщиной с войском не приходят, за женщину бьются один на один! Он со мной уже один раз дрался – ну, если понравилось, так я всегда готов! Только теперь никаких тупых мечей и прочих детских глупостей. Я его убью, и делу конец. И то все это одна неблагодарность! Мне он обязан тем, что сидит тут и распевает боевые песни, а ведь я мог бы давным-давно отправить его в Винденэс с веревкой на шее! Если тебе угодно жертвовать собой, то я к этому не стремлюсь! И я не позволю, чтобы мною пожертвовали ради чьей-то детской глупости! Ко ндеахар-си, луига герран, до уайм! …Хотя война со слэттами мне тоже, конечно, не нужна. На битву его не позвал! Подвиг украли! – в негодовании восклицал Торвард и дергал ворот нарядной вышитой золотом рубахи, словно она его душила. – Ничего себе подвиг! Хельги ярл!!! – вдруг заорал он, в каком-то насмешливом отчаянии обращаясь к потолочным балкам, и это имя, которое он столько лет не решался упомянуть при людях, теперь звучало как рвущийся из души призыв к утраченному счастью. – Что же у тебя за брат такой несуразный!!! Хельги, вернись, я все прощу!!!
– Ну, а вы? – Ингитора огляделась, взглядом взывая к каждому из хирдманов и ярлов, и не понимая, что уже самим этим обращением показывает, что и сама стала частью Торварда. – Вы-то что скажете? Халльмунд! Эрнольв ярл! Альвор ярл! Сельви, Сигвальд! Скажите! Вы разве хотите воевать со Слэттенландом? Вам это нужно? Эрнольв ярл, скажи, разве фьяллям мало Квиттинга?
Мужчины переглядывались, потом с места встал Эрнольв Одноглазый, отец Халльмунда и Сигвальда, – огромный, как великан, широкоплечий, седовласый, с багровым лицом и незрячим левым глазом – олицетворение суровой мощи Аскефьорда. Все смотрели на него в напряженном внимании, даже Торвард отчасти переменился в лице, потому что Эрнольв ярл действительно имел право говорить от имени фьялленландских гор.
– Мы, конунг, говорили между собой об этом, – начал он низким голосом, иногда запинаясь, потому что никогда не был мастером произносить речи, но всегда знал, что хочет сказать, и никогда не боялся высказывать свои мысли. – Ты столько раз стоял за нас, что мы теперь постоим за тебя. Наша честь была твоей честью, наш покой был твоим покоем, и никто во всем Фьялленланде не скажет, что ты больше заботился о себе, чем о нас. И теперь твое счастье будет нашим счастьем. Мы готовы. Ты всегда был за нас, а мы всегда будем за тебя. Ты сделал правильный выбор, этот выбор – к нашему счастью, и мы готовы его защищать.
Ингитора закрыла лицо руками. Ее так потряс этот ответ, что все ее чувства пришли в смятение. Она проиграла, но ее поражение было восхитительной победой и давало ей даже больше, чем просто счастье с Торвардом. За время, прожитое в Аскегорде, она привыкла, что эти люди – хирдманы и служанки, ярлы и их жены, челядь и гости – всегда где-то рядом. Теперь ей доказали, что они не рядом, а вместе с Торвардом. К ним надо было привыкнуть, но их нельзя было не замечать. Они приняли ее, потому что ее любил Торвард, которого они любили, и своим сегодняшним решением, этим нынешним спором она еще раз доказала им благородство и твердость своей души. Пожелав спасти их от войны, она подтвердила свое право на их преданность – они не хотели отпустить ее как раз потому, что она пожелала от них уйти. Они готовы были встать лесом, чтобы заслонить ее от бури, и на глазах ее выступали горячие слезы благодарности и любви к ним.
А ведь раньше она ухитрялась не замечать даже того, с кем говорила! Эгвальд ярл! Она совсем его не знала! Там, в Эльвенэсе, она так сосредоточилась на себе и своих бедах, что не видела ничего вокруг! Она не знала, что Эгвальд ярл может быть так упрям и самолюбив. Оказалось, что ее обещания, данные почти в беспамятстве, он принял как завет на всю жизнь! Он готов был отдать ей все, но и взамен тоже требовал всего; перенеся из-за нее беды и страдания, он непременно хотел взыскать с нее возмещение за них, пусть даже против ее воли. Так о ее ли счастье он заботился с самого начала и имел ли теперь право на возмещение? Эгвальда она уже не жалела, но так сложилось, что в раздорах конунгов гибнет множество невинных людей. И теперь уже безо всякой ворожбы колдунов Тролленхольма будут приходить к Трехрогому фьорду боевые корабли из Слэттенланда и будут лететь окровавленные тела в холодные бездны Ран. И она, Ингитора, будет знать, что все это сотворено ее руками…
Но Ингитора напрасно думала, что Торвард ее не понимал. Он прекрасно ее понимал, он просто с ней не соглашался. Он подошел к Ингиторе снова и взял ее за плечи.
– Мне что, еще одну рубаху разорвать? – спросил он, этим непонятным для других доводом призывая ее образумиться. – Ты забыла? Там, когда я честно предлагал тебе вырезать мое сердце, что я тебе сказал? Если уж ты отказываешься, то с прошлым покончено. Больше никаких обид, долгов и благородных мстителей. Мир так мир. Ты согласилась. И теперь молчи, женщина. С моими врагами я сам разберусь. А ты моя, и хватит об этом.
Ингитора послушно опустила голову ему на грудь. Уйти от него оказалось выше ее сил. В этой его упрямой готовности биться хоть со всем светом за свое счастье была та горячая и бурная жизненная сила, которая еще в Медном Лесу виделась Ингиторе в виде капель росы, налитых огненным сиянием солнца. Именно эта жаркая и живая пылкость всех его чувств и накал разнородных качеств так восхищали и пленяли ее – его великодушие и упрямство, дружелюбие и нетерпимость к соперничеству, его страстность и сила воли, открытость и честолюбие, щедрость и требовательность, способность увлекаться и стойкая верность тому, что он считал действительно важным.
