Елизавета Дворецкая - Ведьмина звезда, кн. 2: Дракон Памяти
Однажды утром, когда до осенних жертвоприношений остался ровно месяц, Фримод ярл подошел к ней.
– Я думаю, Хлейна, что на осенних пирах мы с тобой справим нашу свадьбу! – сказал он. – Нечего больше тянуть. Явится твой таинственный отец со своей застежкой или не явится – пусть это будет его дело, а я не намерен откладывать свою жизнь до некоего «никогда»… в общем, неизвестно на сколько. Какие подарки ты хотела бы получить? Еще есть время раздобыть все необходимое.
– Я желала бы получить мое сердце, – честно ответила Хлейна, глядя прямо ему в глаза и отлично зная, что он ее не поймет. Он – как мелкая лужа на камне, что так ярко блестит под лучами солнца, но никогда не поймет, что такое морская глубина.
– Ага! – язвительно воскликнул Фримод ярл. Прошло то время, когда его забавляло ее ребячество и дурашливые шутки. – Эту песню я уже слышал! Твое сердце хранится в золотом селезне, а золотой селезень плавает по черному озеру посреди острова в море! На запад от солнца, на восток от луны!
– Наоборот! – Хлейна засмеялась, но и смеясь осталась чужой, далекой, отстраненной. – Йофрида Шептунья знает, где мое сердце. Когда руна «вин» приведет его обратно, я справлю свадьбу с тем, кого сердце выберет. С тем, кто мне дан судьбой.
– Да? – так же язвительно произнес Фримод ярл. – Ну так я постараюсь раздобыть его побыстрее! Я не собираюсь ждать, пока мы оба поседеем!
С этим словами он вышел из гридницы, а Хлейна снова села на место. Что-то в его словах и обращении задело ее. Она потерла лоб ладонью: что-то ее беспокоило. Она живет как во сне и не замечает, что творится с людьми вокруг нее. Фримод сильно изменился. Он уже не так весел на пирах, не поет, не вспоминает свои подвиги, не строит замыслов, которые его непременно прославят… В нем что-то созрело…
Вдруг чувство близких перемен толкнуло ее изнутри, и Хлейна снова встала. По стенам гридницы ручьями бежали потоки силы – мелькало что-то прозрачно-белое, красноватое, голубое… Мелькает, искрится, переливается, мгновенно меняет цвет… Где-то рядом дышала ярко-красная руна «ур», сила обновления. Хлейна глубоко вздохнула… Нет. Невидимые цепи держали ее по-прежнему. Свобода только померещилась ей, как посреди зимы иной раз мерещится запах весны.
Она снова села, но просидела недолго. Покой не возвращался, все время хотелось оглянуться, прислушаться: а может, не померещилось?
И еще до полудня все разрешилось. Пастухи с ближнего пастбища прибежали в усадьбу с вытаращенными глазами, крича:
– Фримод ярл выкапывает колдунью!
– Что? Чего? Вы что такое несете? Какую колдунью? Как – выкапывает?
Челядинцы, хирдманы, служанки окружили их, из кладовки торопилась фру Гейрхильда, звеня на бегу огромной связкой железных ключей.
– Выкапывает! Лопатой! С ним Гисли, и Ульв, и еще двое! Клянусь рощей Бальдра!
Как стая осенних листьев на ветру, пестрая толпа домочадцев вылетела из ворот усадьбы. На дальнем склоне холма, мимо которого лежал путь к пастбищу и где фру Гейрхильда почти год назад выбрала место для нового захоронения Йофриды, копошились люди. Сам Фримод ярл, в одной рубашке, мокрой от пота и прилипшей к спине, яростно орудовал лопатой, выкидывая землю и кости вперемешку. Гисли управитель с двумя рабами собирал кости, глиняные черепки и все прочее из могилы в широкий кожаный мешок. Когда народ прибежал, все уже было сделано: плотно набитый мешок завязали, а разоренная могила смотрела неряшливой неровной ямой. Казалось, из земли что-то вырвали грубой и нетерпеливой рукой, не трудясь залечивать ее рану.
– Что ты делаешь, сын мой? – с тоской воскликнула фру Гейрхильда, протягивая руки. Она никогда не называла его сыном, предпочитая говорить «Фримод ярл», и это непривычное обращение лучше всего показывало, как она взволнована.
– Я выкину эту дрянь отсюда! – задыхаясь, хрипло и свирепо отвечал Фримод ярл. Его темные кудри намокли в поту и липли к лицу, глаза горели яростной решимостью. – Выброшу ее в море, чтобы она не смела больше никого здесь тревожить! Чтобы я, Фримод сын Стридмода, подчинялся старой дохлой ведьме и давал ей распоряжаться моей жизнью! Больше она никому во фьорде Бальдра не будет приказывать! Пошли!
Приготовленная лошадь никак не позволяла вскинуть ей на спину мешок: билась, шарахалась, роняла мешок, отчего слышался хруст костей и в толпе раздавались крики ужаса, а потом вырвалась и убежала.
– Понесли! – яростно потребовал Фримод ярл и сам схватил мешок.
Гисли тоже взялся, один из рабов подхватил другой угол, и мешок понесли к морю.
Вся толпа домочадцев с фру Гейрхильдой во главе шла за тремя мужчинами, несущими мешок, и это походило на непонятный, нелепый и захватывающий обряд. Женщины плакали от страха и потрясения, ожидая неминуемых бед за такое неслыханное кощунство, но спорить с ярлом никто не смел. В него как тролль вселился: вся его фигура выражала такую непримиримую ненависть к колдунье, что даже смотреть на него было страшно. Казалось, он способен сейчас снести горы, не заботясь о последствиях. Даже фру Гейрхильда не решалась сказать ему ни слова. Все это представлялось ей наказанием, которое ей послали боги: она столько лет откладывала решение, надеясь, что все разрешится само собой, и вот теперь подавляемая тайна прорвалась совсем в другом и летела, как лавина, грозящая все смести.
Из ворот усадьбы вышла Хлейна и ждала, когда вся толпа с мешком до нее дойдет. Еще до прихода вести о разорении могилы она ощутила, что происходит что-то значительное, потрясающее основы ее нынешнего существования. Силы вдруг покинули ее, и она сидела, не в состоянии подняться и справиться с пустотой в голове. Как вода из разбитого кувшина… Потом вдруг какая-то буря набросилась на нее и подняла, так что она не могла сидеть и вскочила, забегала по гриднице к ужасу немногих оставшихся здесь. А потом ноги сами вынесли ее за ворота. Она увидела мешок, увидела яростное, блестящее от пота лицо Фримода ярла и поняла, что происходит.
– Я выброшу ее в море! – закричал ей Фримод, потряхивая углом тяжеленного мешка. – Она больше не будет мучить тебя! Никогда! Ты хотела, чтобы я избавил тебя от нее! Ты говорила! И я избавлю!
Хлейна не ответила. Ноги сами несли ее вслед за всеми, но она не чувствовала, как ступает по камням, не замечала ни солнца, ни ветра. Перед ней как будто открывались какие-то огромные ворота; она знала, что ее ждет огромная перемена, но не знала, перемена эта от жизни к смерти или от смерти к жизни. Она освободится… Она погибнет… Фримод ярл хочет силой вернуть прежнюю Хлейну… Глупый, прежнего не вернуть, этого не могут даже норны, которые прядут нить судьбы. Река жизни движется только вперед… Ее нельзя остановить и вернуть назад, но брось камень – и она обогнет его, потечет в одну сторону или в другую… Так пусть будет то, чему суждено быть, пусть тянется нить, что прядут богини судьбы в темных расщелинах ночи, только пусть она не останавливается, эта нить, то красная, то черная, то золотая!
Мешок погрузили в большую лодку, с еще не просохшим после выбирания сетей дном, Фримод ярл стал в одиночку толкать ее к воде. Мужчины догадались, подбежали помочь ему, разобрали весла, и десятивесельная лодка пошла по фьорду.
– К морю! Вперед! Подальше! – кричал Фримод ярл, яростно склоняясь над передним веслом. – Подальше отсюда! К Мировой Змее ее!
До устья фьорда было далеко, но вся толпа шла по берегу за лодкой, как привязанная, как завороженная. Понемногу люди стали отставать. Хлейна шла дольше всех, но вот и она остановилась. Лодка на глади фьорда уже казалась неприметной черной соринкой. Хлейна не могла идти дальше, ноги ее приросли к земле. В ней кипела буря: тысячи порывов рвали ее на части, ее окатывали волны холода и жара, через нее летели ветровые потоки, ветер трепал волосы, как стебли травы, силы девяти миров струились в жилах и каплями срывались с кончиков пальцев, как капли дождя срываются с веток.
Две судьбы тянули ее в две разные стороны; сжатая и скованная их борьбой, Хлейна не могла сообразить, чего она сама хочет, но знала, что обязательно должна вмешаться и помочь желанной судьбе. И еще она знала, что нынешнее единственное мгновение мало что меняет, что вся ее предыдущая жизнь была дорогой в одну из двух сторон, что выбор давно сделан и основа судьбы заложена; нужен последний толчок, который или свалит горы, или не сдвинет и песчинки, если направлен неверно…
А ветер с моря все усиливался, он не хотел пустить лодку к морю и гнал во фьорд навстречу ей высокие волны. Лодка прыгала, с трудом одолевая валы, люди из последних сил налегали на весла.
– Она мешает! – хрипел Фримод ярл. Чье-то сопротивление всегда только усиливало его упрямство и решимость. – Она не хочет! Я ее одолею! Дохлая дрянь! Старая крыса! Чтоб тебе провалиться! Тролль тебя дери! Налегай! А ну еще! Давай!
Лодка приближалась к устью фьорда, а навстречу ей с моря шел корабль. Склоняясь над веслами, никто из гребцов не мог обернуться и увидеть его, но тот же ветер и волны, что мешали им, помогали кораблю и стремительно несли его, наполняя силой его широкий красно-синий парус. На его переднем штевне высилась плоская голова змея с железными зубами в пасти; он летел, как настоящий дракон, и рев ветра казался голосом чудовища.
