Елизавета Дворецкая - Ведьмина звезда, кн. 2: Дракон Памяти
Постепенно забираясь все дальше на север, к концу «высокого месяца» «Змей» уже очутился вблизи от Аскефьорда. Расспрашивая по пути, Хагир знал, что Хрейдар Гордый со своей дружиной проплывал здесь, опережая его не слишком на много, дней на десять. Но до зимы еще далеко, доблестный вождь может отправиться куда угодно. Наверняка в усадьбе конунга знают его замыслы, ведь миновать ее он никак не мог.
– Не страшно? Все-таки к фьяллям плывем? – беспокоился Трёг. Старого ворчуна никакие беды не брали, он вышел невредимым из всех битв, и Хагир теперь дорожил им, потому что Трёг был сыном старого Вебрандова воспитателя. – У вас про Торбранда конунга небось всякие ужасы рассказывают – что он живых людей ест и кровь пьет? Не боитесь?
Хагир в ответ пожимал плечами. И война не запрещает квиттам и фьяллям показываться в землях друг друга. Это у кого на сколько хватит смелости. И трудно вообразить, что все фьялли Аскефьорда гурьбой бросятся убивать квиттов, едва те сойдут на берег, не расспросив даже, кто они и зачем приплыли.
Хагир никогда раньше не бывал в Аскефьорде, но это место, где стояла усадьба самого конунга фьяллей, так много значила для каждого квитта, что всякий камень здесь казался значительным и необычным. Примерно с тем же чувством можно приближаться к подлинной пещере Фафнира, где дракон хранил свои сокровища. А вроде бы ничего особенного – буроватые крутые скалы, старые темно-зеленые ели над обрывом, дерновые крыши рыбачьих избушек. Дозорный мыс приветствовал корабль дымовым столбом, и «Змей» вошел в Аскефьорд.
По длинному узкому Аскефьорду плыли довольно долго, миновали корабельные сараи конунга и уже в сумерках пристали возле усадьбы Бьёрндален. Хагир решил искать гостеприимства у Кари ярла, невесткой которого была Ингвильда, дочь Фрейвида Огниво.
– Это как посмотреть, признает ли она вас за соплеменников! – бормотал Трёг. – Конунгова жена – тоже квиттинка, а я бы лучше к Фафниру в гости пошел, чем к ней.
Хагир молчал. Увидеть кюну Хёрдис, Хёрдис Колдунью, мать Дагейды, уже семнадцать лет проклинаемую всем Квиттингом, казалось так же невероятно, как повстречать живого Сигурда Убийцу Дракона.
В усадьбе было довольно-таки пусто: Хродмар ярл с дружиной ушел в летний поход к уладам. Дома оставались его родители и жена с младшими сыновьями. Ингвильду дочь Фрейвида Хагир видел давным-давно, когда ей было восемнадцать, а ему девять лет, и помнил так смутно, что сейчас рассматривал как впервые. Она оказалась красивой, статной, благородного вида женщиной, не слишком разговорчивой, хотя и неприветливой ее нельзя было назвать. Лицо Ингвильды все время оставалось замкнутым, с налетом тайной тревоги.
Услышав, что в дом явились квитты, фру Ингвильда не сразу подошла, а сперва рассматривала их издалека. Встретив ее взгляд, Хагир вздрогнул, уверенный, что она его узнала. Не много в нем осталось от того мальчика, которого она мельком видела семнадцать лет назад, но не зря жену Хродмара ярла называют ясновидящей.
Вскоре Ингвильда подошла к нему с рогом меда, и ее домочадцы шептались, изумленные такой честью неведомому и небогатому гостю.
– Я смотрю на тебя и вижу Острый мыс, – негромко сказала Ингвильда. – И много такого, чего я никогда не хотела бы увидеть.
– Я родился на Остром мысу, – ответил Хагир. – И я тоже видел на нем много такого, чего никогда не хотел бы увидеть. Я – Хагир сын Халькеля из рода Лейрингов.
Ингвильда села рядом с ним. Хагир рассказывал ей обо всем, что происходило в последний год, стараясь больше говорить о Бергвиде, чем о себе. Люди постепенно собирались вокруг них, два сына Ингвильды, десяти и двенадцати лет, сели по бокам матери, а под конец и сам старый Кари ярл подошел. Ингвильда слушала внешне спокойно, но в ее светлых глазах отражалось бурное и мучительно-горькое чувство.
– А Хрейдар думал, что конунгом квиттов опять назвался Гримкель Черная Борода! – заметил Кари ярл, дослушав «Сагу о Бергвиде». – Потому-то он и вернулся, когда Гримкель был убит. А выходит, что конунг-то и уцелел…
– Стюрмир конунг предательски убил моего отца, и я не желаю его роду счастья и процветания! – воскликнула Ингвильда. – Но сдается мне, что и боги судили ему мало счастья! И горе Квиттингу, если у него не нашлось лучшего вождя, чем Бергвид сын Стюрмира! Всё наше горе, все слабость, себялюбие, предательство и обман, всё зло, погубившее прежний Квиттинг, соберутся в нем.
– Хорошо бы, если бы так! – сказал мудрый Кари ярл. – Если бы все зло мира имело только одну голову, ее было бы так легко разом отрубить!
И Хагир пожалел в душе, что это невозможно. Пока сила и доблесть не созрели, выход нашла только мстительная озлобленность. Это – дорога вниз. Но загнать Бергвида конунга обратно в свинарник будет труднее, чем извлечь его оттуда. Однажды прорвавшись, дурные чувства теперь будут литься бурным грязным потоком, пока не захлебнутся сами в себе.
Но для Хагира судьба припасла утешение: Хрейдар Гордый, как сказала Ингвильда, находился здесь, в Аскефьорде. По пути домой на север он заехал рассказать конунгу о своем походе и до сих пор гостил в Ясеневом Дворе. Через несколько дней Кари ярла с семьей пришли звать на пир к конунгу, и Ингвильда взяла Хагира с собой.
При виде этого дома с зеленым ясенем над крышей сердце Хагира забилось так сильно, как если бы он вступал в Валхаллу. Сколько он слышал об этой усадьбе, об этой гриднице, слышал от Гельда Подкидыша, от Ингвида Синеглазого, от сестры Борглинды. Торбранд конунг на почетном сиденье смотрелся как Один на престоле. Ему уже перевалило за пятьдесят лет, но вопрос о его возрасте не приходил в голову: это был воин в самом расцвете, зрелый и крепкий, и взгляд его блекло-голубых глаз остался так же зорок и проницателен. И даже, в соответствии с рассказами, в углу тонкогубого рта он держал соломинку – казалось, на протяжении многих лет одну и ту же. Хагир задержал взгляд на этом некрасивом, длинноносом, но умном лице. Это было лицо квиттинской войны, но он не чувствовал ни страха, ни ненависти. Это лик судьбы, который глупо ненавидеть.
На ступеньках престола у ног Торбранда устроился подросток лет четырнадцати – рослый, широкоплечий, развитый для своих лет, с длинными, отчасти спутанными черными волосами, с ярким румянцем на щеках, со свежими ссадинами на костяшках уже довольно крупных и увесистых кулаков. Широкие кости запястья виднелись из рукавов рубахи с надорванной тесьмой – он растет сейчас так быстро, что ему не успевают готовить новую одежду. Подол рубахи и штаны на бедре с левой стороны измазаны в глине, и руку, в которой держит кость с мясом, он вытирает прямо о колено, не переставая болтать с хирдманами, – в общем, сиди он не на ступеньках престола, а среди других подростков в дальнем конце гридницы, в нем и не признаешь конунгова сына. А ведь это должен быть он – Торвард ярл, сын Торбранда и Хёрдис. Или узнаешь? Лицо у него было открытое и умное, в карих, как у Хёрдис, глазах горела живая искра из пламени Асгарда. Вот за что фьялли признали квиттинскую ведьму своей повелительницей – она подарила им такого будущего конунга, что лучше и желать нельзя. Это будущий враг, но сейчас Хагир смотрел на него как на юного бога, как на воина грядущей судьбы.
И люди, сидевшие за столами вокруг конунга, для каждого квитта значили не меньше, чем герои древности. «Как поминальные камни по самим себе!» – сострил Альмунд Жаворонок, и Хагир признал, что подмечено верно. Воспитатель сыновей Ингвильды назвал ему всех, кого он не видел раньше. Здесь был Хьёрлейв Изморозь, потерявший три пальца правой руки в последней победоносной для квиттов битве пятнадцать лет назад. На почетном месте сидел старый Хравн хёльд из Пологого Холма – отец Эрнольва Одноглазого, с подростком-внуком. Из двух близнецов, сыновей кузнеца Стуре-Одда, присутствовал только один, Слагви. В свои тридцать шесть лет он, если не приглядываться, мог бы сойти за двадцатилетнего: он был подвижен, несмотря на хромоту, весел, разговорчив и прост в обращении, и не верилось, что он наравне с прочими прошел через самые страшные грозы давней войны. Четырнадцатилетнюю старшую дочь, которую он взял с собой на пир, скорее можно было принять за его младшую сестру; он почти не отпускал ее от себя, явно гордясь своим порождением. Второй брат ушел в летний поход, как Хродмар ярл, Эрнольв Одноглазый и некоторые другие.
Не так весел был Асвальд Сутулый – высокий, длиннорукий, с надменно-недовольным лицом и презрительным взглядом. Хагира он не заметил, не имея привычки разглядывать всяких бродяг за нижним концом стола.
Находился здесь и Хрейдар Гордый, и Хагир сразу выделил его из толпы. Все его мысли сейчас сосредоточились на этом человеке, как на некой середине мира. Но тот смотрел больше в свой кубок, чем по сторонам.
Кюна Хёрдис расположилась в середине женского стола на особом сиденье, высоко поднятом над соседками, – такого Хагир не видел еще нигде. Жена Торбранда конунга выглядела свежо и молодо – лет на тридцать, хотя на самом деле ей сейчас должно быть тридцать семь. На ее щеках горел живой румянец, особенно красивый рядом с густыми черными бровями и такими же ресницами, а белое головное покрывало украшала широкая полоса узорной золотой тесьмы. При взгляде на властительницу фьяллей Хагиру вспомнилась прежде срока постаревшая Далла, с которой рожденная рабыней Хёрдис словно поменялась судьбами. Свысока оглядывая гридницу, веселая и оживленная кюна казалась богиней, и с трудом верилось, что это ее называли квиттинской ведьмой, проклятьем племени. Что это она дала толчок войне и не меньше других от нее пострадала, что это она два года была женой великана Свальнира и чуть не погибла там, мало-помалу каменея под властью племени камней, но одолела его и вырвалась на свободу. Что это она произвела на свет Дагейду. Хагир вспоминал желтоглазую ведьму, и ее бледное, маленькое, безжизненное личико казалось гораздо старше, чем свежее веселое лицо ее матери. Это – человек, способный умирать и возрождаться, как трава по весне, живущий так мало, но проживающий за один краткий срок так много разных жизней…
