Борис и Ольга Фателевичи - Волчья шкура
Андрей снова задумался и всю дорогу молчал. Может, от безденежья? От ожидания мрачного будущего с этим кризисом? Только бы не заболел! А остальное можно пережить.
В номере он с порога начал все осматривать, что-то искать, чуть не вынюхивать. Под матрас зачем-то заглянул. Люстру проверил. Даже под душем — куда это годится! — целовал Иру, а сам косился по сторонам, думал, она не замечает. Долго возился с балконной дверью, мешал пройти. Ладно бы пыль в люстре нашел, а чем ему балконная дверь-то не угодила? Чистая, пластиковая, стекла протерты до блеска… Нет, угодила, потому что покивал, насвистывая, и повеселел. Успокоился.
— Ну что, нашел, что искал? Может, жалобу напишем?
— Нашел. Не все, что хотел, но нашел… Все, пошли к морю.
Неловко радоваться, когда Андрюшка такой задумчивый, но ничего поделать Ира с собой не могла. День сложился замечательно! Однокомнатный номер оказался очень уютным. Вид с балкона — чудо! И даже то, что на их этаж нужно подниматься на лифте, не омрачило радости. Ну, не любит она лифтов, особенно скоростных, не доверяет им. Ладно, придется смириться ради красоты и тишины, что их окружает. Рядом с Андреем ничего не страшно.
Держа Андрея за руку, Ира осторожно вошла в густую воду Мертвого моря и обо всем забыла, когда, доверившись природе, поджала ноги и закачалась в надежном, уютном тепле. И в бассейне поплескались, и в сауне попарились, и опять пошли к расчудесному морю, ставшему родным, привычным и необходимым на всю жизнь.
Вот только взгляд Андрея, как и утром на перевале, не отпускал от себя. Сторожит? Защищает? Тревожится? Или тревожит? Ира даже несколько раз поежилась, как от прохладного ветерка, но быстро привыкла и перестала обращать внимание, просто улыбалась любимым глазам.
Открылась дверь, и Андрей стал рядом. Ира потянулась к нему, он обнял ее, но вдруг отстранился и опустился на корточки. Ира прыснула, чтобы всерьез не обидеться.
— Ну вот, осталось окурок на балконе найти, и можно спускаться вниз. Посмотри, как там весело!
— Знаешь, Ир, — Андрей выпрямился, — мне кажется, что нам и здесь будет не скучно.
Наконец-то! Ира вздохнула с облегчением и, улыбаясь, посмотрела на Андрея. Подтянутый, мускулистый, кожа будто светится после душа. Узкие бедра обернуты полотенцем, крепкие ноги в густых рыжих волосках. Там, внизу, сегодня вечером обойдутся и без них.
Но Андрей не торопился возвращаться в комнату. Он рассматривал какую-то толстую трубку. Мутноватый пластик, аккуратно выложенный вдоль плинтуса, уходил за перегородку на соседний балкон.
— Так ты это искал? Что это?
Лицо Андрея стало серьезным, даже жестким. Он притянул к себе Ирину, зашептал, но совсем не то, что она ждала.
— Ира, Ирочка, не хотел тебя пугать раньше времени… где-то здесь Казем.
Ира замерла, сердце заколотилось в горле, пальцы оледенели. Она не могла поверить в то, что сказал Андрей, и слова вымолвить не могла.
— Может, не он, а его люди, но это не имеет значения. Они нас вычислили. Да, да, после стольких лет. Думается мне, нет, сейчас я совершенно уверен, что твой выигрыш — это часть их плана. Прости, родная, у меня не было выбора. Оставаться в Ариэле было смертельно опасно. Самое ужасное, что дома я не смог бы тебя защитить, а расставаться нам ни на минуту нельзя, понимаешь? Пришлось принять их игру.
— Нет, Андрюша, нет, не может быть. Кому мы мешали? Когда это было? Я уже и не помню ничего, постаралась забыть, столько лет прошло… Мы переехали, Миша взрослый совсем. Кому мы нужны?
— Для таких, как Казем, время не имеет значения. Он не простил поражения, его планы были разрушены. Я могу только предполагать, что нашли нас случайно, но знаю точно, что нашли.
— Думаешь, нас…
Ирина не смогла произнести последнего слова, так жутко ей было даже подумать об этом.
— Нет, Ирочка, не думаю. Судя по тому, что я нашел в номере, нас хотят выкрасть.
— Зачем? Кто мы для них?
— Знаешь, постарайся не думать ни о чем. Доверься мне, я знаю, что делать. Неужели и вправду забыла?
— Конечно, помню, все эти годы вспоминала, но пыталась обмануть себя. Почти получилось.
Ира всхлипнула и прикрыла рот ладонью, будто Казем мог ее услышать.
— Слушайся меня, как тогда, и все будет хорошо. Веришь?
Ира кивнула.
Анчар погладил ее по плечу, провел ладонью по спине. Как и в тот далекий, их первый вечер, кожа под пальцами была прохладной. Как и тогда, легкое прикосновение показалось Анчару самым удивительным событием всей его жизни. Когда Ира рядом, тоска уходит, тает боль, отступает пустота. С ней он все начал сначала, с чистого листа, по-другому.
— По всем признакам, у нас одни и те же учителя были, так что я все их ходы наперед знаю. Сейчас мы вернемся в комнату, будем разговаривать и шутить, вроде ничего не случилось. Я проверил: видеокамер нет, но «жучков» не меньше трех. Значит, видеть они нас не могут, пусть слушают.
Анчар посмотрел вверх на небо. Прямо над балконом, застыла стрела установленного на крыше подъемника. С крюка свисают стропы. Первая звезда, любимая Иркина звезда, казалась рядом с черным силуэтом слабой, маленькой искоркой.
— Идем в комнату. Еще полчаса им головы поморочим, а потом свет выключим. Пусть думают, что мы уснули.
Устроившись на широкой кровати, Анчар обнял Ирину и завел историю о своем сменщике и безголовом начальстве. Ира старательно поддакивала, возмущалась и хихикала. Когда же Анчар, не прекращая говорить, встал и достал из «сидора» коробки с противогазами, от удивления икнула и вскинула брови: противогазы есть в каждом израильском доме, но кому придет в голову тащить их с собой на отдых?
Анчар знаками велел Ире надеть противогаз, тщательно проверил, все ли правильно подогнано. Потом так же знаками разрешил снять.
— И вот, представь, я ему говорю… — на журнальном столике, застеленном бумажным полотенцем, Анчар быстро разобрал свой «CZ». Достал детали от пистолета Казема — ствол, боек и зуб выбрасывателя, — предусмотрительно сохраненные на всякий случай, и заменил ими «родные». Быстро собрал и зарядил пистолет. Дослал патрон в ствол, но на предохранитель не поставил. Положил пистолет на столик и прикрыл журналом.
— А он мне отвечает… — Анчар вынул из шкафа длинный сверток, развернул его. Ира прикусила пальцы, чтобы не вскрикнуть от удивления: в руках Андрея оказалась увесистая деревяшка. На Украине такую называют дрыном.
Андрей поставил деревяшку в угол за штору.
История из заводской жизни невнятно закончилась, а Анчар, скатав одеяла в два валика, уложил их на кровати, прикрыв простыней, и принялся рассказывать, как замечательно они проведут завтрашний день. Ира кивала, почти верила ему, но не совсем, поэтому слезы навернулись на глаза. Заметив, что Ира вот-вот расплачется, Анчар нахмурился, улыбнулся и погрозил пальцем, едва слышно прошептав: «Верь мне». Опять велел Ире надеть противогаз, проверил. А потом открыл дверцу встроенного шкафа, подтолкнул ее внутрь, и, поцеловав в шею, шепнул, чтобы сидела там тихонько, не жаловалась и не снимала противогаз.
Осмотрев в последний раз комнату, Анчар протянул руку к выключателю.
*****
Тьма рухнула на землю внезапно и придавила праздничный мир непроницаемой тишиной. Растерянные люди, вдруг лишенные света, цвета и звуков музыки, слепо подняли головы к небу, не веря тому, что случилось. В глухой темени каждый остался наедине сам с собой: страшно пошевелиться, страшно сдвинуться с места, невидимую руку протянуть вперед страшно. Не может быть, такого просто не может быть. Нужно замереть на секунду, подождать, и все вернется. Вот тогда можно будет вздохнуть, рассмеяться, увидеть знакомые и незнакомые — все родные — лица, убедиться, что все вместе, и всё на месте, и будет так всегда и вечно. И зазвучит музыка, и тело рванется ей навстречу, и руки — руки, которые можно видеть, — поднимут бокалы в честь нарядного праздника жизни! А вокруг расцветут улыбки, засияют глаза, обнимет всех чуть смущенная радость. И свет, свет, свет! Только останется в глубине души легкая грусть о потерянных навсегда удивительных мгновениях и смутная досада: внезапная темнота дала неведомую доселе свободу, такую, о которой мечталось когда-то в детстве, и как же можно было ею не воспользоваться!
Но прошла секунда, вторая, потом время вообще потеряло смысл и значение, будто и его парализовал чудовищный мрак; кромешная тишина взорвалась криком. В нем смешались удивление и возмущение, страх и досада: неужели навсегда?!
А в небе — луна, низкая, тусклая луна. Не все ли ей равно, что там, внизу, темень или свет, радость или печаль? Все было, и все будет — ничего нового, стоит ли тревожиться, рассматривать и прислушиваться… Те, что внизу, сами придумывают себе жизнь, сами в ней путаются, и пусть сами выкручиваются. Надоело…
