Яцек Дукай - Иные песни
Гауэр Шебрек хотел написать книгу на основании сделанных во время джурджи наблюдений — Несовершенная ботаника в свете Африканского Искривления. Пан Бербелек так и не понял толком, что о нем думать. Если бы Шебрек и вправду был шпионом Семипалого, как утверждал Панатакис, он вел бы себя иначе — максимально бы расстраивая собственную легенду, и при любой оказии долго распространяясь о, якобы, научных увлечениях.
— Имеется две основные природоведческие теории, пытающиеся описать и организовать мир живого: так называемые совершенная и несовершенная ботаника и зоология. Обе, понятное дело, опираются на утверждениях Аристотеля про неизменность видов и определительных классификациях Стагирита[12]. Тем не менее, перфекционисты[13] предполагают, что стремление к энтилехии, внешности, максимально выполняющей предназначение данной Субстанции, касается и самой природы как таковой. Следовательно, хотя виды — как реализация законченных Форм — сами по себе неизменны, то изменяется число и род уже имеющихся видов: от менее, до более организованных. Работы текнитесов фауны и флоры поддерживают такое мнение, поскольку, действительно, виды морфируются в направлении большей пригодности, но не в сторону бесцельного хаоса, ведь человек более совершенен, чем все, что притягивает к себе. Поглядите на эти колбасные деревья. Когда-то они размножались, опыляемые летучими мышами. Теперь эту функцию взяли на себя ифриты, сморфированные, правда, для чего-то совершенно другого; но, поскольку большее совершенство могло быть достигнуто, Форма была заполнена. Или поглядите на эти алоэ. В антосе Иллеи они переморфировались в виды не только лечебные и приятные для глаза — только посмотрите на эти цветы, разве они не красивы? — но и весьма питательные. Естественная телеология[14] мира исключает стремление к хаосу. Но что же на это имперфекционисты[15]: Раз все Формы, все виды заранее определены, и текнитесы просто перемещают Субстанцию от вида к виду, из под одной Формы, к другой Форме, более близкой их антосу — это означает, что в потенциале, пускай еще не актуализированные, должны существовать виды, гораздо более приближенные к хаосу и пустой хиле. В каком-то смысле, это вытекает из самого Доказательства Самозарождения в трактате «О причинах в мире растений» Теофраста: раз вначале был лишь хаос неоживленной материи, а теперь жизнь, вне всяких сомнений, существует, то должны случаться акты самозарождения: живое спонтанно рождается из мертвого. Чтобы не смог сморфировать пускай даже самый безумный текнитес — уже существует в потенциале. Вопрос: можно ли актуализировать именно такую, «искривленную» телеологию, стремящуюся куда-то в сторону от совершенства и ли вообще, противоположно совершенству? Софисты из обеих группировок ссылаются на классические труды, начиная от самого Аристотеля и Теофраста, и заканчивая работами Флорена, Провеги, Борелия и Ульрика Физика. Быть может, это один из тех вопросов, по которым Сагирит и его интерпретаторы были не правы. То есть, следует внимательно изучать природу. Любую растительную и животную Форму приписать под genus proximus[16] и определить ее differentia specifica[17], после чего сориентировать ее по оси совершенства и цели. Если бы подтвердились донесения охотников и рассказы дикарей про деморфов Сколиодои, тогда бы перфекционистам сложно было бы опровергнуть такое доказательство.
Так что ничего удивительного, что именно Шебрек, скрупулезно записывающий все наблюдаемые аберрации природы, первым обнаружил следы Искривленной морфы. Поначалу всяческие мелочи: цвет листьев и коры масляных деревьев, дикие заросли кофейных кустов, цветы, которые отпугивали насекомых, вмето того, чтобы их привлекать. Потом он высмотрел группу молодых финиковых пальм, высотой в сотню пусов, которые плодоносили не кистями желтых фиников, но черными черепами горилл. Несколько Н’Зуи вскарабкались на деревья и сбросили их Шебреку. Подобие обезьяньим головам было не только внешним. После того, как плоды разбивали, появлялись мозги, погруженные в коричневой, липкой жиже. Вавилонянин погрузил в нее шестой палец, понюхал, коснулся кончиком языка.
— Сладкое.
Когда они проезжали через старый баобабовый лес, у Гауэра были сложности с обнаружением подобных феноменов — Субстанция, которая давно уже достигла энтилехии, не столь легко меняет форму; но потом они выехали на последнюю равнину, отделявшую их от Марабратты, и вот тут близость Искривленных Стран проявилась гораздо выразительнее, не только у флоры, но и у фауны.
Восьмого Секстилиса они добыли первого какоморфа. Тот погиб от грома эстлоса Лотте. Зенон и не знал, что он подстрелил, пока не подъехал к мертвому зверю. Н’Зуи перевернул львицу на спину. Но это была не львица: на шее животного был желтый, мясистый нарост осиного гнезда — осы тут же вылетели, атаковали негра, который не успел сбежать — потом Мбуле Когтю пришлось его лечить. Шебрек отвоевал тело, выгнав ос из гнезда дымом. Поначалу он хотел забрать труп в Александрию (то есть, шкуру, скелет и гнездо; Н’Зуи были хорошими специалистами в препарировании животных), но, точно так же, как и Зенон, он пришел к выводу, что со временем им попадутся гораздо лучшие образчики.
И действительно, уже следующим утром, прочесывая руины Марабратты, Ихмет Зайдар застрелил двухголового гепарда. Какоморф убегал как-то тяжело. Это была самка: после того, как ей разрезали живот, выпали плоды трехголовых гепардов. Н’Зуи посчитали это весьма благоприятным знаком. Разбивая лагерь, они поместили вокруг него надетые на колья трупики не родившихся какоморфов — с востока, с запада, с севера и с юга, одного они съели. Мбула предостерегал их перед ядом Искривления, но все обошлось, никто не заболел.
Марабратта — так, якобы, называлось это древнее царство, существующее здесь еще тысячу лет после того, как Садара стала пустыней, и после великой миграции к Нилу и Вавилону. Все, что от царства осталось, это несколько легенд, основанных на еще более древних легендах, и развалины.
Джурджа добралась до них 11 Секстилиса. Здесь заканчивалась наиболее легкая часть путешествия. Запряженные ховолоами повозки проедут еще несколько десятков стадионов по руслу Сухой Реки, но потом придется свернуть на юг. Войти в джунгли, где даже в самом лучшем случае просто невозможно будет найти тропы, достаточно широкой для одиночного хумия. Пану Бербелеку нужно было принять решение, оставить ли повозки и часть снаряжения с парой десятков негров здесь, в руинах Марабратты, или уже в Сухой. Он выбрал развалины — они давали хоть какую-то защиту, от некоторых домов осталось больше, чем только одна стена.
Лагерь они разбили между двумя огромными, сваленными каменными изображениями людей-кошек. В пропорциях статуй было что-то очень раздражающее — Иероним никак не мог решить, то ли это были символы забытой религии, но, может, и реалистичные образы некоей первобытной, до-человеческой Формы. Ему вспомнились слова александрийского таксидермиста, безумие Эмпедокла.
Трудно было сказать, где, конкретно, заканчиваются руины: их поглотила земля покрыла трава и реденький лес. Отдав приказы по устройству лагеря, пан Бербелек вышел на прогулку. Рыктой он раздвигал высокие стебли, дикие цветы и колючие сорняки. Из зелени выглядывали разбитые каменные блоки величиной с элефанта. Судя по фундаменту, здесь свалилась башня с треугольным основанием; вон тот вкопанный в землю треугольник — это остатки каменного обрамления колодца. Форма Марабратты явно была основана на числе три. Пан Бербелек измерил палкой длину и ширину каменных блоков — пропорция одна к трем.
Зашелестела трава, Иероним оглянулся.
Гауэр Шебрек, в надетой набекрень шляпе и с альбомом для эскизов под мышкой, вскочил на груду камней. Молча поклонившись пану Бербелеку, он присел на вершине, открыл альбом и начал рисовать. Пан Бербелек проследил за его взглядом. Скорее всего, вавилонянин рисовал два громадных столба ворот, ведущих в столь же монументальный дом, от которого не осталось и следа; там давно уже росли почерневшие от старости раскидистые акации, могучие баобабы и хевойи — сами же ворота представляли собой вход в погружавшийся в жирные тени лес. В Африке закат и рассвет длятся очень коротко. Сейчас все обернется против света, и ворота захлопнутся. Солнце уже всасывалось в горизонт за развалинами.
Пан Бербелек вскарабкался на камни, присел рядом с софистом, глянул ему через плечо. Шебрек не рисовал руин, нет, он рисовал погрузившийся в джунгли дворец-крепость, ворота были закрыты, их столбы были покрыты позолоченными барельефами, представляющими самые фантастические создания; над воротами пылал высокий огонь. Пан Бербелек пригляделся повнимательней. И действительно, тени на поверхности колонн складывались в подозрительно правильные узоры.
