Александр Бруссуев - Не от мира сего
Совсем скоро оба путника убедились, что Леонидов крест существует, причем он даже не каменный. Дубы, конечно, в округе не росли, но серое морщинистое от прошедших десятилетий или даже веков дерево, из которого неведомые мастера сотворили мощный и монументальный крест, соотносилось, пожалуй, по своей крепости именно с этой породой.
Кто-то пытал древесину, стремясь вбить в нее железный клин, но безуспешно: только выщерблина напоминала об этой тщетной попытке. Основанием своим крест утопал в груде валунов, настолько слежавшихся, что казавшихся монолитом.
Когда-то поверхность покрывали руны, ныне практически не угадываемые — их избороздили неглубокие, но частые, будто морщины, трещины. В выдолбленной в перекрестье маленькой нише с черными подпалинами от былых язычков пламени пытались устроить свое гнездо лесные мыши — натаскали сена, коры и хвои. Но покинули жилище — может быть, сова помогла, или ласка.
— Говорят, Крест поставил Куллерво, задыхаясь от злобы на весь род людской, — сказал Сампса, вытряхивая из ниши шелуху. — Вложил в него все свое стремление к любви, но, не пытаясь никого любить больше, чем себя самого. Каялся, но без толку.
— Понятное дело, — кивнул головой Илейко. — Каин убил Авеля, брата своего. Куллерво — сестру свою. Но все это, как бы, не со зла, а потому что пытался понудить всех плясать вокруг себя. Итог неутешителен. Заставляя страдать близких — заставляешь страдать себя.
— Старые люди упоминали об этом кресте, только именовался он у них Lempi Risti (Крест Любви, перевод, примечание автора). Но название ушло, как ушло поклонение. Осталось другое, созвучное с человеком. Даже тропок нет к нему исхоженных.
— Зато от него латинская дорога начало берет, — сказал лив. — И Соловей где-то поблизости логово свое устроил.
Это было не логово, это было серьезное оборонительное сооружение, неведомо, зачем устроенное посреди леса. Высокая крепостная стена с башенками, в которых тупо оглядывались по сторонам охранники с луками и стрелами. Может быть, стрелять-то они не умели, но поднять тревогу могли. А в такой крепости, наверняка, сидел не только Соловей с челядью.
Сампса и Илейко, не обнаруживая себя, забрались на ближайший косогор и принялись наблюдать.
Устроенная на берегу речки, в семь скатов твердыня вызывала уважение и желание ее немедленно захватить. Вбежать внутрь через глухие и тяжелые ворота, поломать все постройки, перебить всех людей и отпустить всех пленников. А потом, усталым и довольным, сесть на берегу, ловить форель и принимать благодарности.
Мечты и созерцание вдруг оборвал тонкий и какой-то гадостный крик: "Аааа-ааа!"
Кто-то, забравшись на самую высокую башенку, стоящую посреди двора, заорал, как ошпаренный. Поорал, поорал, потом что-то неразборчивое пробормотал скороговоркой, да и смолк.
— Этот стон у нас песней зовется? — спросил в никуда Сампса.
Илейко почесал в затылке, не в состоянии хоть как-то объяснить столь неожиданный сольный концерт неведомого певца. Если беда какая — бьют в колокол, но никогда не орут со смотровых башен. Чего кричать-то? Ветер слова отнесет — и поди разбирайся, что сообщил глашатай. Не лезть же переспрашивать!
Тем временем на вторую высокую дворовую постройку вышли люди и привычно расположились там, в центре на резном кресле — круглый гигант. Выглядел он большим, но это, скорее всего, оттого, что тот был настолько широк, насколько высок. Вообще-то росту в нем не было какого-то выдающегося, но необъятный живот и посаженная на него, как прыщ, голова предполагала, что это довольно тяжелый дядька. Он колыхался всем своим телом и непрерывно шевелил перед собой пальцами обеих рук.
Тем временем во двор кого-то вывели, произошла какая-то возня, сопровождаемая лающими выкриками и непонятными хлопками: то ли по телу, то ли по чему-то еще. Ни Илейко, ни Сампса не могли рассмотреть толком происходящее — зрелище было сугубо для внутреннего просмотра, не для левых зрителей. Потом где-то там женскими голосами закричали люди, скорее всего — женщины. Потом круглый Соловей, видать, притомившись, ушел с площадки. Ушли и его коллеги. Зато открылись ворота, и всадник умчался по дороге в сторону недалекого Онежского озера. Следом за ним вышел еще человек, тоже крупный, прятавший голову в капюшон, потоптался на месте, словно соображая, куда ж ему податься — и пошел медленно и важно вслед коннику, от которого уже и след простыл.
Богатыри еще наблюдали до заката, но больше ничего не случилось, если не считать скорое возвращение всадника. Крики, звяканье и несколько раз повторяющееся "Аааа-ааа!" были не в счет.
Итак, количество гарнизона, сидящего внутри и правящего злые кинжалы, осталось неизвестным. Количество других, невинных людей тоже оказывалось неучтенным. И самое главное, было совершенно непонятно, чем же там все это население занимается? Подсчитали народ, допустив для каждого человека свой полезный объем пространства, а для Соловья — два полезных объема. Получилось очень много. Сделали перерасчет, приняв во внимание лошадей — не под землей же они сидели — все равно много. Предположили наличие кроватей, пусть даже и двухъярусных, столов и стульев — народу, как селедок в бочке. Снова урезали лишних, допустив, что ходят-то они по двору по своим загадочным делам не плечом к плечу, добавили большой нужник. И в итоге пришли к выводу, что их там тридцать человек. И еще пленники, которые вполне могут довольствоваться подземными хранилищами, то есть — тюрьмами.
Крепость с наскоку двум человекам не взять — это и ежу понятно. Рыть подкоп, чтобы проникнуть внутрь — все лето пройдет, разве что кого-нибудь из населения острога задействовать. Остается самый верный способ — пожар. Но вряд ли найдется начальствующий элемент, который вместе со своими подчиненными будет тупо смотреть, как огонь уничтожает вверенное ему имущество. Это на пламя чужого костра можно смотреть бесконечно. Присутствующий при обсуждении еж снова согласно кивнул своей остроносой мордочкой. Итак, сооруженный посреди леса на берегу речки острог практически неприступен. Стало быть, выход один — уйти восвояси. Все, еж больше был не нужен, и его прогнали пинками, забыв про колючки.
Но на следующий день уехал только Илейко на своей Заразе, да и то недалеко: до ближайшей деревни Лумбуши, точнее — до стоящей на отшибе, как водится, кузни. Кузнец, нервный и недовольный, даже получив задаток в виде гроша, не порадовался. Оно и понятно — людики — самые мрачные ливонцы, каких только можно отыскать на Севере.
Тем не менее, он старательно и качественно выполнил заказ в кратчайший срок. Илейко расплатился, забрал все требуемое ему и отправился обратно в сторону "замка" Соловья. С угрюмым кузнецом расстались сдержанно, ни тот, ни другой не изобразили на лице улыбки. Наверно, в этих местах так было принято.
Сампса в условленном месте тоже не сидел, сложа руки. Он построил такую штуку, которая могла метать короткие толстые стрелы, подобные арбалетным болтам, на большое расстояние. Собственно говоря, это и был арбалет, только на раме и с регулируемым углом полета болта. Построен он был без всяких изысков, что называется — на скорую руку, но сбит крепко. Для нескольких выстрелов вполне достаточно, а на большее он был не нужен.
Суоми поделился с Илейко частью своего арсенала. Меч оставил себе, а толстый и узкий скрамасакс любезно предоставил во временное пользование. Большая толщина клинка позволяла не только наносить мощные колющие удары, способные пробить кольчугу, но и, возможность использовать для парирования ударов противника. Ножны клинка были сделаны из оленьей шкуры и богато украшались бронзовыми орнаментированными накладками, некоторые из которых были посеребрены. Почетный ножик.
Ни кольчугу, ни шлема решили не задействовать. Главный козырь — скорость, поэтому ничто затрудняющее движение не должно было отвлекать от маневренности, даже в ущерб безопасности. Копье тоже осталось не у дел. Сампса клялся, что его ему лично подарил конунг Норвегии Олаф Трюггвассон, который славился, в частности тем, что он рубил одинаково обеими руками и метал сразу два копья. На противоположном конце древка крепился металлический вток, чтоб можно было воткнуть копье в землю. В самом деле, не острием же в почве держать, да и дополнительное колюще-жалящее приспособление никогда не будет лишним.
Словом, с оружием разобрались. Костер не разводили, а залегли спать с наступлением темноты. На сей раз не пытались как то обезопасить себя от хищных тварей, полагая, что по соседству с Соловьем никто прочий не уживется. Периодические вопли с самой высокой башни распугали все зверье в округе. Понадеялись на чутких лошадей и уснули спиной к спине.
Все следующее утро Илейко провел в настройке гигантского арбалета, шлифовал толстые стрелы, тщательно балансируя каждую. А Сампса принимал водные процедуры.
