Елизавета Дворецкая - Щит побережья, кн. 1: Восточный Ворон
– Хорошо, что свидание тебя порадовало! – хихикнула Атла. – А то со сговора ты приехала такая мрачная, будто тебе подменили жениха. И вместо доблестного Брендольва подсунули какого-нибудь старого уродливого тролля…
– Вроде меня! – радостно дополнил Эгиль. – Йомфру, если ты действительно не хочешь эту лепешку, дай-ка мне! Во мне проснулась жаба прожорливая!
Все засмеялись, и только фру Мальгерд, не слушая Эгиля, обратилась к Хельге:
– Уж не передумал ли Брендольв плыть к Острому мысу?
– Нет. – Помедлив, Хельга качнула головой.
Она не сразу вспомнила, кто такой Брендольв, но заставила себя вспомнить. Ей придется думать о нем, потому что он – одна из самых важных частей человеческого мира, в котором ей предстоит жить. Так сказал Ворон. И, с усилием восстановив в памяти начало сегодняшнего вечера, Хельга продолжала:
– Но он сказал, что Альфрида гадала, что он вернется невредимым. И тогда мы справим свадьбу. И больше уже никогда не поссоримся.
Домочадцы вздыхали и кивали, сочувствуя невесте и стараясь разделить ее надежды.
– Его тоже можно понять! – сказал Ингъяльд. – Молодым хочется отличиться! Ждешь, ждешь, кажется, уже старость на носу, а подходящего случая все нет! Я тоже, в его годы, бывало…
– Уж кому какая судьба! – вздохнула Троа. – Брендольв всегда хотел прославиться. Еще пока мальчишкой был, я, бывало, говорила их Асе Болтливой – этот мальчик прославится. Так или иначе…
– От судьбы не уйдешь! – жестко сказала Атла, словно она и была жадной хищницей-судьбой. – У нас на севере тоже было много таких, кто и хотел, и мог прославиться. Но злая судьба достала даже Сигурда! Даже Греттира* – а уж лучше него никто не умел одолевать врагов!
– Э, Греттир был побежден не злой судьбой, а своим дурным нравом! – Эгиль уверенно махнул рукой, в которой сжимал половинку лепешки. – Надо было ему поменьше давать воли рукам! Он затевал ссоры везде, куда попадал, вот и нажил себе столько врагов. Его злой судьбой был его собственный нрав. Он не смог одолеть свой нрав, позволил ему оседлать свой могучий загривок, вот и пропал.
– А Глам? – остро сверкнув глазами, возразила Атла. Она смотрела на Эгиля с каким-то вызывающим азартом, ее лицо непривычно оживилось. – В чем провинился Греттир? Мертвец, которого убил вовсе не он, мучил всю округу, губил людей и скотину. Кто-то же должен был его укротить! На что же тогда нужны герои, если они не будут защищать людей от нечисти? И как же Греттир мог с ним не схватиться? А раз уж схватился, как он мог избежать проклятия мертвеца? А все пошло с этого проклятья. Если бы Греттиру потом не мерещились ночью глаза мертвеца и он мог бы жить один, он не пускал бы к себе всяких предателей и избежал бы гибели.
– А… – Эгиль растерялся лишь на мгновение, но тут же нашелся. – А зачем он все время ночевал один? Ему не повезло в одном: он не встретил женщины, которая избавила бы его от страха перед этим вонючим дохляком. Да он ее и не искал, и вот в этом была его главная ошибка. Потому что я скажу тебе, красавица: когда мужчина знает, что его действительно любит хорошая женщина, он не боится ни мертвецов, ни чего другого. И злая судьба ему нипочем!
Люди одобрительно посмеивались, очень довольные этим рассуждением.
– Да, что-то не рассказывают, чтобы Глам беспокоил Греттира в усадьбе Песчаные Холмы! – вставил Равнир. – Там, где Стейнвёр, хозяйка потом родила от него ребенка. Я правильно помню?
Равнир подмигнул Сольвёр; покраснев, она замахала руками, точно отгоняла комара, а домочадцы засмеялись еще пуще.
Только Даг не смеялся. Он сидел на дальнем конце скамьи, почти в темноте, и не вмешивался в общий разговор. Он устал спорить и что-то доказывать как другим, так и самому себе, но стремился поступать правильно и потому снова и снова перебирал в уме все обстоятельства дела, вспоминал то Вильмунда, то героев древних преданий, переживавших нечто подобное. И все, что говорилось вокруг, казалось ему продолжением того же спора. «На что же тогда нужны герои, если они не будут защищать…» – сказала Атла. Наверняка она сказала это для него!
Даг исподлобья следил за Атлой и почему-то боялся, что она поймает его взгляд. Стоя у очага, с горящими глазами и разметавшимися волосами, которые от близкого пламени стали еще более ярко-рыжими, она была похожа на валькирию. Бедную, незнатную, но непримиримую, как сама Брюнхильд дочь Будли. Может быть, она все-таки права и за позор своей земли надо мстить как можно скорее и решительнее? Эта некрасивая и неприветливая бродяжка казалась Дагу очень умной, и ее мнение в его глазах стоило дорого. Она ведь повидала такое, чего он еще не видел. А может, и Брендольв все-таки прав и нужно стремиться в Валхаллу любой ценой, не выбирая, под стягом какого конунга погибнуть? В самом деле, здешняя жизнь коротка и незначительна по сравнению с Валхаллой и последней битвой перед гибелью мира.
– Так вот что я вам скажу! – продолжал Эгиль, когда смех немного поутих, и посмотрел на Дага. – Одно дело – побеждать других, а совсем иное – самого себя. Это гораздо труднее. На такой подвиг даже у Греттира не хватило сил. А без этого легко погибнуть. А тот, кто победит свое тщеславие и свой дурной нрав, будет героем не хуже него. Пусть иные глупцы рассуждают, что ты, дескать, трус и предатель, бежишь от войны. Плюнь на них! Главное – ты сам знаешь, что и зачем ты делаешь. И если человек уже в молодых годах может делать дело, не считаясь с речами дураков, – он мудр не по годам! И в конечном счете сделает людям не меньше добра, чем Греттир. И его будут помнить дольше, чем иного героя, который нашумит и погибнет со славой, но без пользы!
Атла сжала губы: ей вспомнилось пламя над усадьбой Перекресток. Оно всегда тлело в глубине ее памяти и вспыхивало при малейшем дуновении ветерка. И так будет всегда: никакие годы и десятилетия не затушат его совсем. Убежать от войны! Чего придумали! Уж если она пришла к твоему народу, то убежать от нее нельзя, как от самого себя. «Старик идет! Старик догоняет!» – мерещился ей глуховатый голос Вальгарда, который спит сейчас в дружинном доме и не забивает себе голову бесполезными мыслями. Старик догоняет. От него не уйдешь даже в тихой-мирной усадьбе Тингваль, потому что Атла принесла его и сюда в своей душе.
Даг молча смотрел на Эгиля, благодарный ему за то, что услышал. Эгиль Угрюмый и судьбе смотрел в лицо так же, как и людям – бодро, смело и открыто. Он сам творил себя, а значит – свой мир.
Глава 6
Морской Путь потому называется Морским Путем, что от любого из двенадцати племен можно по морю доплыть до любого другого. Дорога от усадьбы Тингваль на восточном побережье Квиттинга до усадьбы Эльвенэс, что в земле слэттов, заняла одиннадцать дней. Для такого важного похода Хельги хёвдинг дал сыну свой лучший корабль – дреки на двадцать три скамьи по прозванию «Длинногривый Волк». На шее волчьей головы штевня были вырезаны красивые длинные пряди, отчасти напоминающие лошадиную гриву. А поскольку конь – священное животное морских богов, подобное украшение считалось весьма уместным. Как и Брендольву, Дагу пришлось набирать людей для этого похода по всей округе, и в желающих не ощущалось недостатка. Каждому хотелось побывать в таком знаменитом месте, как Эльвенэс, познакомиться с самыми могущественными конунгами Морского Пути!
«Рогатая Жаба» и «Длинногривый» плыли на юго-восток вдоль берегов и лишь изредка выходили в открытое море, чтобы спрямить и укоротить дорогу. Осторожный, не слишком опытный в морских переходах Даг не решился бы удаляться от берега в пору зимних туманов, но ведь с ним был Эгиль, который умел не только строить корабли, но и водить их по морю.
– А мы не заблудимся в тумане? Нас не накроет бурей? – поначалу то и дело спрашивал Даг своего товарища, когда на очередной стоянке они обсуждали завтрашний путь.
– Моя «Жаба» нюхом чует правильный путь! – убежденно отвечал Эгиль и показывал на морду рогатой жабы, украшавшую штевень. – А если бы грозила буря, она вовсе отказалась бы сползать с берега.
Сначала Даг улыбался, принимая все это за шутки, но под конец стал верить. «Рогатая Жаба» даже в туманах ни разу не сбилась с пути, не царапнула днищем мель, не наткнулась на камень, точно сам Ньёрд вел ее на невидимом канате. Кормчему «Длинногривого», оставалось только следовать за «Жабой».
– А ты что думал! – говорил в ответ на удивление Дага довольный Эгиль. – Ты думаешь, я из одной жадности прошу за мою «Жабу» такую цену, какую не всякий конунг может заплатить? Она сама ищет дорогу, а это чего-нибудь да стоит! Я учил ее этому, еще пока строил!
Умные люди догадывались, что не ради одного смеха Эгиль носит этот дурацкий шлем с рогами. Подобные головные уборы носили древние жрецы, жившие чуть ли не тысячу лет назад. В Эгиле было что-то от тех жрецов – в создание своих кораблей он вкладывал совсем не шуточные чары.
