Елизавета Дворецкая - Щит побережья, кн. 1: Восточный Ворон
Тропинка огибала ореховый куст; на земле под ним, над присыпанными снегом палыми листьями, мягко светились четыре бледно-зеленых огонька. Хельга остановилась: из-под куста на нее настороженно смотрели два маленьких ореховых тролля. Один сидел на сломанной ветке, а второй – просто на земле. Их коричневатые шкурки почти сливались с палой листвой, и если бы не мерцание глаз, Хельга не увидела бы их.
Мигнув, один тролль откатился за куст и пропал. Второй остался сидеть. Опомнившись, Хельга двинулась по тропинке дальше и миновала куст; ореховый тролль все так же смотрел ей вслед.
Тропинка вытянулась прямо к обрыву берега. Внизу волновалось море тумана – слоистого, синевато-серого, густого. Ветер медленно колебал его невесомые громады, и казалось, что совсем рядом живет и дышит какой-то особый мир, такой же сложный и осмысленный, как и наш. Только чтобы увидеть и понять мир тумана, на него надо смотреть глазами тумана… Замерев над обрывом, Хельга стояла, устремив взгляд в туман и пытаясь открыть в себе эти самые глаза тумана. Она верила, что сейчас у нее получится. Волнение и тоска души обострили ее и без того чуткое восприятие, сейчас она чувствовала себя старше и мудрее, всем существом ощущала, как движутся вокруг нее грани миров. Она была гора и сосновая шишка, молодая елочка и моховой валун, частичка тумана и первый отблеск встающей луны…
Заметив круглый мшистый валун, Хельга собрала полы накидки сзади в складки, чтобы ничего не отморозить, и села на холодный мох камня. Ей требовалось немного неподвижности и покоя, чтобы разобраться в себе. Здесь, в мире дышащих камней, прежний человеческий мир казался таким далеким, почти ненастоящим. Она отдыхала от своей человеческой сущности – быть человеком так трудно! Человеку всегда приходится считаться со множеством жестких, противоречивых обстоятельств, а порой так хочется сбросить с себя все эти путы и просто дышать, просто впитывать глазами мягкий свет небес.
Образ Брендольва, недавно заполнявший ее мысли и чувства, растаял в тумане, а на смену ему все яснее проступал другой – плоть от плоти тумана, кровь от крови камней, голос от голоса ветра в ветвях. Он был уже здесь, он был вокруг, тьма неба была тенью его широких крыльев, трепет тумана был его дыханием. Хельга с такой остротой и силой ощущала его присутствие, что сердце болело и грудь разрывалась от желания скорее увидеть его. Но позвать она не решалась. Хельга сидела на камне, уронив руки на колени и застыв, как зачарованная, но внутри нее бушевала буря и два вихревых стремления рвали ее на части. Человеческий мир: дом, родичи, Брендольв, даже то серебряное ожерелье, что он подарил, вся известная, несчетно хоженая дорога земной женской судьбы – и мир Ворона, мир грезящих скал и шепчущих деревьев, мир крыльев ветра, на которых может парить и она, Хельга… Каждый человек переживает этот разлад. Каждый мечется по тропе между землей и небом и когда-то находит место, где ему хватает и света от неба, и тепла от земли. Но Хельга еще не нашла своего места, земля и небо с властной силой тянули ее в разные стороны, и она изнемогала в этой борьбе двух сущностей человека.
Где-то внизу, в глубине туманного моря, через серовато-синие облака стало пробиваться маленькое пятнышко света. Сначала бледное, чуть желтоватое, потом оно прояснилось, приблизилось, вокруг возник блестящий синеватый ореол. И ветер запел; сначала тихо, невнятно, потом все яснее, из дыхания тумана возник голос, плывущий между морем и небом.
Два пути даруют Девы:
Дух стремится к миру ветра,
Но землею скальд окован —
Красный мост пройти не может.[27]
Эйя!
Эйя!
Высь и дол для взора ясны:
Страшен рокот грома скальду, —
Будь ты проклят, жребий жалкий! —
Жжет как пламя плач над мертвым.
Эйя!
Эйя!
Хельга слушала, не сводя глаз с синеватого свечения, не стараясь запомнить, а всем существом впитывая волшебные звуки. Раздвигая туман, к ней приближалась лодка, в которой легко было разглядеть человеческую фигуру с веслом; человек стоял на корме, а на носу лодки горел тот самый синеватый факел, освещая фигуру лежащей неподвижно женщины. Покрывало сползло с ее головы, волна длинных и густых светлых волос стекала с борта прямо в туманное море и оттого казалась бесконечной. Волосы, прекрасное лицо женщины с закрытыми глазами в свете факела казались голубоватыми. А мужчина все пел, медленно ведя лодку вдоль цепи подводных камней:
Нет пути отныне скальду:
Норны волей я разорван.
Смерть и жизнь скользят поодаль,
Спит земля, не внемлет небо.
Эйя!
Эйя!
Лодка проходила мимо, женщины на носу уже не было видно, мужчина заслонял ее собой. Отзвуки песни растворялись в тумане, синеватые облака размывали фигуру певца, принимая его в свои безбрежные объятия. И вот его уже не видно, туман сомкнулся, поглотив своего вечного пленника. Только эхо от последнего «Эйя!» еще бродило в тумане, как привет и прощанье, как рука, протянутая через неодолимую даль. Хотелось крикнуть в ответ, но певец не услышит, боги отняли у него способность слышать и видеть живых. Да и не смогла бы Хельга крикнуть – судорога сжала горло, горячие слезы ползли по лицу, обжигая прохладные щеки.
Это Леркен! Леркен Блуждающий Огонь, древний скальд, неживущий и бессмертный. Уже несколько веков о нем рассказывают на восточном побережье, уже несколько веков повторяют его песни, как самые лучшие из тех, что были сложены на этой земле. Иные говорили, что видели его, но Хельге, сколько она ни мечтала, сколько ни простаивала в туманные вечера над морем, надеясь увидеть пленника зимних туманов, это ни разу не удавалось. И вот удалось, удалось тогда, когда она и не думала о нем. В бессознательной тоске Хельга протягивала руки вслед растаявшей лодке, неистовая сила тянула ее вслед за ним в море дышащего тумана, к образу ее собственной души, и скалы под ее ногами трепетали, стремясь и не имея силы удержать…
Чьи-то руки обхватили ее сзади и легко отняли от обрыва; это был настоящий великан, огромный, как сам туман. Хельга обернулась, уже зная, кого увидит; продолжая держать ее за плечи, перед ней стоял Хравн. Она сразу увидела лицо Ворона, живое, встревоженное, полное мучительной тоски и радости, словно сама эта радость и причиняла ему боль.
Хельга вскрикнула, чувствуя, что выбор сделан; и ей стало так легко! В лице Ворона что-то дрогнуло, и Хельга стремительно, как из воды на спасительную сушу, бросилась ему на шею. Ворон обнял ее, и Хельга не понимала, руки ее обнимают или крылья; он казался таким огромным, что его объятия скрыли ее всю. Она парила в пустоте, земля под ногами растаяла. А вокруг дышало живое облако голубовато-серого густого тумана, полное трепета и дыхания неисчислимого множества существ: камней и деревьев, мха и можжевельника, березовой почки и морской волны. Душу тумана пронизывала тысяча нежных и суровых голосов, мягкость свежего листа и шероховатость зернистого гранита, в ней была бесконечность и был покой, потому что камни и деревья никуда не спешат и точно знают, как им жить. Хельга растворилась в этом облаке и не хотела из него выходить; она обрела смысл и покой, то, к чему так стремилась и чего не могла найти. Она больше не ощущала себя человеком.
А потом Ворон поставил ее на землю и ослабил объятия; Хельга пришла в себя и посмотрела ему в лицо.
– Я не хотел к тебе приходить, – с отчаянием произнес Ворон. – Я не хотел, но… не мог. Ты звала меня.
– Я не звала, – прошептала Хельга, и собственный голос показался ей сплетенным из шепота ветра и волн, прозрачным и прохладным. – Я не звала, я только думала…
– Ты звала меня не словами, но ты очень сильно звала, – тоже тихо, мягко, совсем по-человечески ответил Ворон. – Я не должен был приходить, но ты притянула меня. Ты – огонь, и я не мог противиться тебе. Ты изменила меня, ты взяла меня в плен, я не принадлежу себе больше.
– И я, – шепнула Хельга, изумленная тем, что слышит от Ворона слова своих собственных чувств. В ней понемногу просыпались прежние, привычные представления – нечеловеческое существо может взять человека в плен, но наоборот…
– Ты изменила меня, – шептал Ворон, склонив голову к ней на плечо и пряча лицо под ее волосами. Хельга дрожала от нестерпимого и неопределенного чувства: огромный мир, заключенный в Вороне, сжался до размеров человеческого тела, но от этого не стал меньше, и она ощущала биение целого мира, но не знала, где оно – рядом с ней или внутри нее. – Ты создала меня заново. Я не знал, сколько я жил, но я всегда был Вороном. Я – берег, я земля и вода, и ветер между землей и небом. Мне приносили жертвы, меня грела жертвенная кровь… Я не знал, что возле живого может быть так тепло. Я хотел лишь остеречь тебя, чтобы тебя не съели дурные духи. А ты в ответ дала мне душу. Ты создала ее, когда думала обо мне. Моя душа родилась от твоей души. Но ты не бойся, – Ворон поднял голову и посмотрел в лицо Хельге. – Это не то, что называется «украсть душу». Я ничего у тебя не украл. Душа – это огонь. От горящей ветки можно зажечь другую, но на первой огня не убавится. Ты зажгла мою душу, но твоя от этого не погасла. Мне так тепло возле тебя… Я не знаю, как мог обходиться без тебя раньше. И как буду жить без тебя потом.
