Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
Подошел к широкому окну с видом на стоящие в ряд самолеты. Под одним из них суетились фигурки людей. Желтая машинка с мигалкой тащила прицепы с грудой чемоданов и сумок.
Где-то там, высоко в небе, над облаками, в пронзительно-холодной лазури, летел самолет. А может, уже кружил над городом, разрезая крыльями преддождевую хмарь и ожидая разрешения на посадку. В его дельфиньем брюхе сидела женщина, которую я когда-то безумно любил. И, может быть, смотрела в иллюминатор — не видя ничего за облаками, но зная, что там, внизу, ее жду я. Жду с затаенной, напряженной и настороженной страстью, готовой с сумасшедшей силой взорваться и разнести на клочки всю мою жизнь.
Женщина летела ко мне.
Умом я понимал, что женщина летела совсем по другим делам, ко мне отношения не имевшим, но что мешало мне думать — не будь меня в этом чертовом питерском побратиме, она бы осталась дома... Прилетел бы кто-нибудь другой вместо нее, не она...
Внутри снова разливался сладкий холодок волнения, как в прежние, далекие и сумасшедшие времена первых свиданий. Вспоминались осторожные и нервные поначалу, а потом жадные, нетерпеливые прикосновения, череда безумных дней и ночей...
То, что происходило сейчас — тоже безумство, но скорее — идиотство чистой воды.
Легкой тенью пробежало сомнение, так ли я хочу этой встречи... Ведь прошлое ушло навсегда, и то, что будет сейчас, будет другим и по-другому.
Может, пока не поздно — взять и уехать, чтобы не жалеть потом?
Объявили посадку.
Протиснулся сквозь загомонившую толпу к ограждению.
Даже сквозь шум объявлений услышал, как колотит сердце.
Потянулись первые потоки прилетевших. Ошалелые от полета, опухшие от недосыпа лица. Мятая одежда. Чемоданы, сумки, тележки. Плебейские клетчатые «спекулянтки», пластиковые китайские подделки «под фирму», кожаные солидные «Samsonite», яркие рюкзаки, мелкосумчатая чепуха...
Близорукость не помешала: узнал ее сразу, издалека еще.
Помахал. Увидела, кивнула. Что-то сказала двум представительным мужикам в серых костюмах, что шли рядом с нею. Прибавила шагу.
Я показал, куда идти. Огибая встречавших, ринулся к выходу.
Не верил своим глазам: этого быть не может, но вот оно — Инка в Шанхае!
Подошла, глядя неотрывно. Замерла в шаге, сжимая ручку модного чемоданчика на колесиках.
Надо было что-то делать, хотя бы — говорить, но я был в ступоре.
Сделал непонятное суетливое движение руками, подался корпусом вперед, ткнулся губами в щеку.
Она оглянулась на мужиков, корректно стоявших к нам спиной.
— Ну, здравствуй... Это я.
Голос, от которого заныло, задрожало, завибрировало все внутри.
Легко — так осенняя паутина касается лица — дотронулась пересохшими губами до моей щеки.
— Здравствуй...
Неловко стояли друг перед другом.
В голове завертелась, как обычно, всякая глупость, от дурацкого «как долетела» до жалкой попытки пошутить — «у нас прямо, как у Высоцкого...»
К ее спутникам подошли важного вида китайцы, тоже в костюмах.
— Ну, скажи мне что-нибудь...
Улыбнулась, знакомо прищурив глаза.
— Видишь, нас встречают, сейчас в отель повезут. Еще не знаем, что на сегодня...
Произнес, помертвев от собственной тупости:
— Как долетела?
— Спасибо, нормально.
Кивнула насмешливо.
— Может, что-нибудь еще скажешь? Что рад видеть, например.
— Ну... Да. Черт... Конечно. Очень.
Убью себя, дурака, убью нахрен... Косноязычный мудак...
— Инн, прости, я просто до сих пор не верю, что это — ты.
— Ну, я же ведь сказала: это — я.
— Вижу.
Одновременно рассмеялись. Полегчало.
— Ну, все, меня ждут.
— Конечно, иди.
— Ты знаешь адрес?
— Да, ты ж писала. Мой номер не потеряла? Позвони сразу, как освободишься. Я приеду.
Снова сухой и быстрый поцелуй.
— Сразу.
— Буду ждать.
Заторопилась к коллегам.
Проводил ее взглядом.
Заставил себя сойти с места.
Бесцельно прошелся вдоль череды встречающих.
Обратно в город решил не спешить.
Выпил еще пару пива в кафе. Пробовал почитать забытую кем-то в кресле газету на английском, но едва одолел пару абзацев из длинной финансовой статьи. Фотографии спорткаров и жокеев на лошадях тоже не увлекли.
Радостный холодок ожидания, поначалу заняв привычное место под сердцем, теперь истончался, таял, терялся, подавляемый столпотворением мыслей в ошалевшей голове. Разум призывал вернуться в реальный мир, где давно нет никакой Инки, требовал этого — властно, настойчиво и в то же время беспомощно: так сосед-алкоголик пытается выудить из нового жильца в коммуналке пару сотен «до завтра».
Мысли, как всегда, когда про жизнь и про Инку, были хаотичны, непослушны, нелепы. Теснились, толкались, кричали в голос, напирали все разом, точно бегущие к лифту китайцы. Терялись, разбредались и притихали удрученно.
Я к этому давно привык. Собственный ум мне часто напоминает заплутавшего в новостройках пьяного человека, когда тот в вялом недоумении шатается по дворам, пытаясь отыскать выход к проспекту, к метро, наивно полагая, что уж там-то все станет понятно и просто, и еще не догадывается, что возле песочницы он упадет и уснет, вздохнув и обмочившись... А если и доберется до метро, то непременно сядет в неправильный поезд и проснется на конечной — в другой стороне от дома, под бездушный и твердый тычок милицейской дубинки...
Сердцем жить — интереснее.
Только бы оно не болело так часто.
Вышел из терминала в теплый, пропахший пылью и бензином шанхайский полдень. Ветер мел по асфальту окурки. Крыша аэропорта выступала далеко вперед, только слева, возле торца здания, можно было увидеть кусочек блеклого неба.
Вечером обещали дождь.
Сел в автобус-челнок, идущий от аэропорта до моего района. Пытаясь отвлечь себя, начал думать о всякой ерунде. Вот почему, например, номера автобусов, везущих пассажиров в город из огромного, двухтерминального аэропорта, написаны по-китайски... Еще можно догадаться насчет первых трех — одна черточка, две и три, но уже четвертый номер, не зная иероглифов, просто так не найдешь. Как и пятый, и шестой... В городе у рейсовых автобусов — нормальные номера, арабскими цифрами. А в международном аэропорту — «только для своих». С другой стороны, лаовая обычно встречают и везут, а иначе пусть он едет на такси или «маглевом» — раскошеливается, пополняет казну.
В полупустом прохладном автобусе я сидел у окна, разглядывая хмурое небо — то и дело ввысь устремлялись самолеты, на время, зависая в воздухе, словно серая мгла удерживала их, утяжеляла и тянула к земле. Смотрел на бесконечную полосу эстакады «маглева», тянувшуюся рядом с шоссе. Белой стрелой пронесся сам поезд, мелькнул и скрылся. Кругом — одинаковый во всех направлениях от Шанхая пейзаж: кусты, пустыри, небольшие строения, автозаправки, кучи земли и мусора, желтые бульдозеры возле них, башенные краны чуть поодаль...
Мы еще не переехали мост, за которым начинается собственно город, как вдруг неожиданно потемнело. Длинные тучи, совсем недавно плывшие у горизонта, темной когтистой лапой охватили все небо. Внутри них — провисающих набухшим чревом к земле — посверкивало, вспыхивало и знатно грохотало, наверное, но за гулом автобуса я этого не слышал.
Дождь ударил разом, хлестнул в окна. Пейзаж за окном потек, смазался и исчез за косыми потоками воды.
Автобус сбавил скорость. Я вдруг почувствовал, что ужасно устал. Неудобная поза — колени упираются в спинку кресла — ко сну не располагала, но голова отяжелела и...
Проспал я минут пять, не больше. Проснулся с тревожным ощущением, будто сделал нелепую, ненужную и непоправимую ошибку. Промелькнули, словно темные птичьи крылья, неясные образы. Испугали.
Что мне снилось, вспомнить не мог. «Это все нервы, — успокаивал себя, — надо расслабиться, все будет хорошо».
Автобус передвигался в потоке транспорта рывками.
Дождь утих, стало светлее, но все равно с небес лилось прилично. К дождю прибавились водопады с верхних уровней эстакад.
Я вышел наобум, на одной из остановок. Втянув голову в плечи, побежал через дорогу между машинами, стремительно намокая на бегу. Над головой глухо рокотал, перекатывался гром. Колеса машин поднимали веера брызг. Кроссовки моментально промокли.
Забежал в шандянь.
Средство успокоения я выбрал без труда. Ни в коем случае не пиво — оно расслабляет мужчину. Для вина ситуация тоже не подходила.
Маленький, на сто тридцать граммов всего, керамический кувшинчик с байцзю, заткнутый пластмассовой пробкой. Сверху — красная ленточка, будто отрезанная от пионерского галстука.
Жахнул прямо на ступеньках магазина, под матерчатым козырьком. Прислушался к шуму дождя, наслаждаясь потекшим по жилам теплом.
