Питер Фехервари - Каста Огня
Узнав сокрушительную мощь рельсовой пушки, ветеран прищурилась и движением зрачка подала сигнал на оптический сенсор. Её глазу предстало увеличенное изображение бронированного великана, грузно шагавшего в битву. Как и все боескафандры тау, это была элегантная конструкция, комплекс перекрывающихся пластин и модульных блоков с четкими очертаниями, установленный на массивных ногах, похожих на поршни. Квадратный шлем с несколькими линзами казался маленьким по сравнению с телом, но ветеран знала, что «голова» — это всего лишь кожух правильной формы для набора датчиков. Пилот-тау находился в безопасности внутри грудной полости, защищенной тяжелой броней, и соединялся с БСК через нейронный интерфейс. Это обеспечивало тесную связь с машиной, настолько точную, что гуэ’ла со своими примитивными технологиями и мечтать не могли о подобном.
Представители касты воинов Империи Тау считали управление боескафандром великой честью. Ветеран давно заслужила такое право, но предпочла остаться следопытом. Многие её товарищи, воины огня, считали, будто женщина обезумела из-за уродства, но это не соответствовало истине. Рана определила её место в тау’ва, сделала цельной личностью. Разве не нашла она свое истинное имя благодаря шрамам?
Джи’каара — Разбитое Зеркало.
Остальные сочли её выбор тревожащим, так же, как считали отталкивающим её пристрастие к ножам. Возможно, поэтому женщину-воина оставили гнить в этом далеком анклаве.
— Какие будут распоряжения, шас’уи? — спросил один из новичков, обращаясь к наставнице по названию её касты и званию. По уставу, как и должны были делать янычары гуэ’веса.
Сосредоточенная на битве, она не ответила. БСК наводил на десантный корабль сдвоенные рельсовые пушки, установленные на широких плечах. Угловатые орудия торчали вперед, словно тупые клыки, и выдавались настолько далеко, что машина будто бы чудом сохраняла равновесие. Разумеется, Джи’каара знала, что истинное волшебство заключается в антигравитационных стабилизаторах, которые поддерживали пушки. Это «чудо», как и все чудеса её народа, на самом деле являлось достижением бурно развивающихся технологий. В отличие от закосневших, суеверных гуэ’ла, тау повсеместно и радостно внедряли новые разработки. Безумная или нет, женщина была уверена, что будущее принадлежит её расе.
Но не этот город. Только не сегодня.
БСК «Залп» выстрелил снова, но следопыт поняла, что уже слишком поздно и битва проиграна. Большинство подразделений Гармонии были размещены в джунглях, а в городской черте оставался номинальный гарнизон: не больше двадцати воинов огня и две сотни янычаров гуэ’веса. У них имелся только один боескафандр и только одна боевая машина, «Каракатица» Джи’каары. Этого хватило бы, если бы шелковые речи водников оказались правдой, но, несмотря на их заверения, захватчики атаковали с небес.
Вспыхнула вторая «Пиранья», и внутри женщины закипел гнев, но с ним пришла и свирепая радость.
«Сегодня всё изменилось», — поняла воительница. Имперцы нарушили Незримый Договор, который когда-то так тщательно подготовила каста воды. Как только известие о предательстве распространится среди воинов огня, все разговоры о «теневых соглашениях» и «долгих играх» закончатся, и солдаты смогут вести кампанию, как считают нужным. Разбитое Зеркало вновь увидела свой путь в тау’ва — она станет той, кто принесет товарищам добрую весть.
Быстрым движением руки ветеран приказала новобранцам возвращаться в «Каракатицу». Последовав за ними, наставница обернулась через плечо и увидела, как три «Часовых» разносят на куски одинокий боескафандр.
— Твоя жертва послужит Высшему Благу, — пообещала Джи’каара. — Клянусь тебе.
Глава пятая
Верховный комиссар Ломакс наконец-то вызвала меня, но я так и не знаю, что буду говорить ей. Единственный способ объяснить, извинить или оправдать совершенные проступки — это добиться результатов. Только смерть командующего Приход Зимы снимет с меня ответственность за дезертирство.
Видишь, вот я и попался. Всё-таки произнес слово, в котором звучит анафема для таких, как мы с тобой. «Дезертирство». Сейчас, после этого признания вины, Старик Бирс смотрит на меня свирепым взглядом, но ты должен понять, что вслед за резней в ущелье Индиго я отправился в глухомань не потому, что испугался или утратил веру. Клянусь тебе, мною руководило чувство долга.
К сожалению, Натаниэль никогда этого не поймет. Я виновен в страданиях наставника, и словами его не переубедить. Бирс слишком долго судил меня, наблюдал, ненавидел, ждал моего падения с ожесточенностью жертвы предательства…
Что? Нет, конечно же, я не убивал его! Я любил старика, как родного отца, пусть строгого и сухого, который никогда не говорил мне доброго слова. Натаниэль вырастил меня, обучив устрашать менее важных людей и забирать их жизни, но я понимал суть его призвания — нашего призвания — и всегда был верен Бирсу. Да, даже когда предавал наставника.
Ситуация была запутанная. Видишь ли, тогда я только что закончил стажировку и заслужил ярко-красный кушак. Нетерпеливо ждал, когда смогу выбраться из тени старика и сделать себе имя, но Бирс настоял, чтобы я сопровождал его в последней кампании. Бесславное дельце — ещё одно жалкое восстание, ещё один дрянной мирок, жителям которого застлало глаза недовольство судьбой. Несчастный дурак, я думал, что всё уже повидал в жизни.
Что ж, довольно скоро мы раздавили мятежников, но полное умиротворение затянулось на целую вечность, и меня одолела скука, жажда сражений с действительно достойными врагами. Самонадеянность привела к тому, что я прозевал террориста. Ну, то есть увидел его — оборванного, маленького, тощего как скелет, плетущегося по мостовой в сторону Бирса, — но при этом увидел в нем грязного беспризорника, собирающего объедки, а не ребенка-солдата, готового пойти на смерть. И уж точно я не заметил иглопистолет, спрятанный под лохмотьями. Никто из нас так и не смог понять, где мелкий паразит достал настолько редкое и высоко ценимое оружие. Возможно, один из лидеров восстания снарядил мальчишку для последней, отчаянной попытки отомстить, а может, он отыскал пистолет в развалинах дворца каких-нибудь благородных господ. Так или иначе, капризы судьбы привели парня к Бирсу.
Убийца умер под шквалом огня через мгновение после атаки, но было уже поздно.
Мое второе предательство случилось неделю спустя. Видишь ли, Натаниэль не умер сразу. Нейротоксин у него в крови действовал жестоко, превращая старика в немое, искаженное сплетение боли в человеческом теле, но убивал медленно. Медикусы* предупредили меня, что Бирс может протянуть несколько месяцев. Император прости, но я был не в силах смириться с этим.
Помню, что меня чуть не вырвало от вони в комнате старика; сам Натаниэль походил на живой труп. Когда я вытащил пистолет, Бирс пристально уставился на меня, безмолвно призывая к действию. Направив пистолет ему в лицо, я… замер. Взгляд наставника ожесточился, исполнившись презрения — он наплевал на мои терзания, заранее зная, что мне не хватит отваги нажать на спуск. Из-за этого презрения я до сих пор не могу понять, что тогда остановило мою руку: любовь или ненависть? Возможно, на самом деле мне просто непонятна разница между ними, и, может, это к лучшему в Галактике, где есть место только для войны.
Итак, я сбежал от Бирса и с того безымянного мира, но тень наставника последовала за мной в межзвездное странствие. Исполняя свой долг на протяжении десятилетий, я неистово восхвалял Императора в сменявших друг друга бессмысленных войнах, но ничего не чувствовал внутри. И, наконец, постепенное падение закончилось на Федре. Отсюда уже некуда было бежать, и старик наконец-то догнал меня.
Мой первый призрак всегда молчит, его презрение не нуждается в словах. Ну, остается верить, что смерть Прихода Зимы удовлетворит Бирса и упокоит все три моих тени. Пока этого не случится, я не осмеливаюсь умирать.
Но сейчас мне пора идти к верховному комиссару.
Из дневника Айверсона
Ночь осторожно ползла сквозь джунгли. Как только солнечный свет ускользнул прочь, невидимый оркестр жизни заиграл симфонию, приветствуя грибковую зарю. Прислушиваясь к стрекочущей, квакающей какофонии, Эмброуз Темплтон решил, что это преображение одновременно уродливо и прекрасно. Капитан пребывал в странно добродушном расположении духа: после наступления ночи лихорадка ослабла, ограничившись ритмичным биением в глубине черепа…
Словно сейсмическая мигрень, что просачивается в душу, прогрызает путь в тектонических плитах головы…
Отмахнувшись от этих слов, Эмброуз попытался сосредоточиться на выполняемой задаче, зная, что облегчение продлится недолго. Чем там нужно было заняться? Ах да… проверка обороны лагеря. Он собирался сделать ещё один, последний обход позиций.
