Стивен Эриксон - Врата Мертвого Дома
— Возьми разъезд, — сказала Ша’ик воину пустыни. — Разведай, что там впереди.
— Смерть там впереди, — проговорил Геборик и поёжился, несмотря на жару.
Леоман хмыкнул.
— Нас она уже окружает.
— Нет. Это… это ничто. — Бывший жрец посмотрел на Ша’ик незрячими глазами. — Корболо Дом — что же он наделал?
— Это мы скоро узнаем, — рявкнула она и взмахом руки отпустила Леомана и его отряд.
Армия Апокалипсиса выходила с Пути Вихря. Ша’ик придала каждого из трёх магов отдельному батальону — лучше пусть будут порознь и подальше от неё. Все они были отнюдь не рады поспешному выступлению, а теперь Ша’ик чувствовала, как они тянутся вперёд обострёнными магией чувствами — тянутся и тут же отшатываются. Сперва Л’орик, затем Бидитал и, наконец, Фебрил. Из трёх источников долетело эхо чудовищного ужаса.
И я, если бы захотела, могла бы сделать то же самое. Потянуться вперёд незримыми пальцами, коснуться того, что лежит перед нами. Но Ша’ик этого не сделала.
— Я чувствую в тебе смятение, девочка, — пробормотал Геборик. — Ты наконец-то сожалеешь о сделанном выборе?
Сожалею? О да. Я о многом сожалею, начиная с жуткой ссоры с сестрой в Унте, обычной размолвки, которая зашла слишком далеко. Страдающая девочка… обвинила сестру в убийстве их родителей. Сперва он, потом она. Отец. Мать. Страдающая девочка, которой уже нечему было улыбнуться.
— Теперь у меня есть дочь.
Ша’ик почувствовала, как всё его внимание вдруг сосредоточилось на ней. Старик удивился такому странному повороту мысли, удивился, а затем — медленно и с болью — понял. Ша’ик добавила:
— И я дала ей имя.
— Я его ещё не слышал, — сказал бывший жрец, так, словно каждое слово катилось по тонкому льду.
Она кивнула.
Леоман и его разъезд скрылись за ближайшим холмом. Там поднималась призрачная завеса дыма, и Ша’ик задумалась над значением этого предзнаменования.
— Она редко говорит. Но когда говорит… у неё дар складывать слова, Геборик. Глаз поэта. В чём-то она такая, какой я бы могла стать, если бы мне дали такую свободу…
— Дар складывать слова, говоришь. Дар для тебя, но для неё он рискует обернуться проклятьем, которое никак не связано со свободой. Некоторые люди вызывают восхищение и трепет, хотят они того или нет. Такие люди часто становятся очень одинокими. Одинокими внутри себя, Ша’ик.
На гребне показался Леоман. Он не помахал рукой, чтобы они ехали быстрее, просто смотрел, как Ша’ик ведёт свою армию вперёд.
В следующий миг рядом с воином пустыни появилась другая группа всадников. Племенные знамёна напоказ — чужие. Внимание Ша’ик привлекли двое. До них ещё было слишком далеко, чтобы различить лица, но она всё равно их узнала: Камист Релой и Корболо Дом.
— Она не будет одинока, — сказала Ша’ик Геборику.
— Тогда не восхищайся, — ответил он. — Ей будет свойственно скорее наблюдать, чем принимать участие. Тайна идёт рука об руку с такой отстранённостью.
— Я не умею восхищаться, Геборик, — сказала Ша’ик. И улыбнулась.
Они подъехали к всадникам. Внимание бывшего жреца оставалось прикованным к ней, даже когда кони начали подниматься по пологому склону.
— И я понимаю отстранённость, — добавила Ша’ик. — Очень хорошо.
— Ты её назвала Фелисин, не так ли?
— Да. — Она повернула голову и посмотрела в незрячие глаза. — Это ведь красивое имя, верно? В нём есть такое… обещание. Новорождённая невинность, какую родители хотели бы видеть в своём ребёнке, яркие, живые глаза…
— Откуда мне знать? — ответил Геборик.
Она смотрела, как слёзы текут по его морщинистым, укрытым татуировками щекам, и чувствовала отстранённо их значимость, понимала, что в этом замечании не было обвинения. Лишь чувство потери.
— О, Геборик, — сказала она. — Не стоит об этом горевать.
Если бы она подумала над своими словами ещё мгновение, то поняла бы, что именно они — прежде любых других — сломают старика. Он словно рухнул в себя, тело его содрогнулось. Она протянула руку, которую он не мог видеть, почти коснулась его, но убрала — и в этот миг осознала, что момент исцеления упущен.
Сожаления? Множество. Бесконечное.
— Ша’ик! Я вижу богиню в твоих очах!
Восторженный возглас принадлежал Камисту Релою — его лицо оставалось светлым, хоть и перекосилось от напряжения. Не обращая внимания на мага, она пристально посмотрела на Корболо Дома. Полунапанец — похож на моего старого учителя, вплоть до холодного презрения во взгляде. Что ж, этому человеку нечему меня учить. Вокруг двух военачальников собрались военные вожди племён, преданных делу Вихря. На их лицах застыло некое потрясение, след ужаса. Теперь Ша’ик заметила ещё одного всадника, который невозмутимо восседал на муле. Он был облачён в шёлковое одеяние священника. Только его явно ничто не беспокоило, и от этого Ша’ик стало не по себе.
Леоман сидел на коне чуть поодаль от группы. Ша’ик уже чувствовала тёмную волну, вздымавшуюся между воином пустыни и Корболо Домом, Кулаком-предателем.
Вместе с Гебориком она выехала на гребень и увидела то, что скрывалось за ним. На переднем плане раскинулись развалины деревни — россыпь дымящихся зданий, мёртвые лошади, мёртвые солдаты. Каменная арка в начале Арэнского тракта почернела от копоти.
Дорога тянулась прочь, на юг. Деревья по сторонам…
Ша’ик пустила коня шагом. Геборик догнал её — молчаливый, сгорбленный, дрожащий под жаркими лучами солнца. Леоман подъехал с другой стороны. Они приблизились к Арэнской арке.
Встречающие последовали за ними — молча.
Камист Релой заговорил, и в его голосе послышалась лёгкая дрожь.
— Видишь, во что превратилась эта гордая арка? Малазанские врата в Арэн стали ныне Вратами Худа, Провидица. Ты понимаешь значение этого? Ты…
— Молчать! — прорычал Корболо Дом.
О да, молчать. Пусть молчание поведает эту историю.
Они проехали через прохладную тень врат и оказались рядом с первыми деревьями, первыми распухшими, гниющими трупами на стволах. Ша’ик остановила коня.
Разведчики Леомана возвращались быстрым галопом. В следующий миг они натянули поводья и остановились рядом.
— Докладывай, — рявкнул Леоман.
Четыре бледных лица смотрели на них. Наконец, один из разведчиков сказал:
— Всё так же, командир. Больше трёх лиг — насколько хватает глаз. Их там… тысячи.
Геборик отъехал в сторону, подвёл коня к ближайшему дереву, прищурился, глядя на ближайший труп.
