Стивен Эриксон - Дань псам
Рыцарь фыркнул: — Это ты не понимаешь, Старший. Он долго был Владыкой Павших, но прежде всего он Джагут. Ха! Вот тебе Повелители Последних Битв. Часовые Разрушенных Крепостей. Пожиратели Утраченных Надежд … ты, Старший, что снова и снова противостоял Тисте Анди и Тисте Эдур — ты, шагавший по пеплу самого Харкенаса — ты поймешь меня. Прокисшие Анди и склонные к самоубийству Эдур — они НИЧТО перед жалким безумием Джагутов!
Слушая эту тираду, Худ не отводил взора от повозки, он груды содрогающихся тел. А затем Владыка Смерти заговорил. — Я часто гадал, на что это похоже — Оплот, скрипящий на деревянных колесах. Да, убогое зрелище. Грубо сделано, топорно. — Он поглядел на Драконуса. Гнилая кожа завивалась над клыками. — А теперь РАЗВОРАЧИВАЙ ЕГО.
Глава 23
Спроси, что мертвый встретит
когда раздвинет шторы
тропу в миры слепые
где каждый шаг наводит
на мысли о потерях
спроси что мертвый видит
последний взгляд бросая
назад, на чётки жизни
рассыпались каменья
еще дрожит струна
спроси, что мертвый знает
там, где невежде проще
зачем загреб охапкой
пустые безделушки
и новый строит дом
спроси — он не ответит
за занавесом ливня
под листьями гнилыми
где копошатся черви
жируя на могиле.
Выпучив побелевшие глаза, вол бежал, спасая жизнь. Телега подпрыгнула и задребезжала, встав на одно одичавшее колесо, когда покрытое пеной животное обогнуло угол и понеслось вдоль по улице.
Даже боги не смогли бы пробиться сквозь толстую броню черепа, внутрь, к тугому узлу ужаса в помраченном мозгу. Однажды пробудившись, страсть затуманивает весь окружающий мир, суживает до размеров тоннеля, и спасение светится в далеком, очень далеком конце. Но кто захотел бы посочувствовать волу? Ни человек, ни тем более бог с вечно вздернутой в насмешке бровью — ну зачем бы им обращать внимание на бездумно бегущую тварь?
Зверь есть зверь. Четырехногий, двуногий. Паника использует такое количество конечностей, какое мы можем предоставить. Паника поедет на повозке, паника загрохочет подкованными копытами. Паника вскарабкается на стены — ведь Псы один за другим проносятся мимо.
Ночной воздух смердит и смрад врывается в ноздри, словно терпящий бедствие корабль врезается в берег. Дым и кровь, желчь и моча. Но прежде всего кровь.
И еще крики. Они поднимались отовсюду, очень часто прерываясь на самой высоте или, еще хуже, становясь сдавленным хрипом. Даже матери редко слышат такие умоляющие крики. Кто может сказать, что вол в свое время не мычал призывно, видя сладостное вымя, нависшую над головой тушу, чуя вкусные запахи теплого молока? Увы, мамочка его давно уехала за поворот, возить телегу на небе — но даже сумей она вернуться на отчаянный зов дитяти, что смогла бы противопоставить Гончим Псам?
Нет, бежать придется самому. Каждому — поодиночке. Волу, коню, собаке, кошке, мышке и крысе, ящерице и гнусу. И людям всех сортов. Старым хромцам и старикам, которые до сегодняшней ночи не хромали. Женщинам всех возрастов, размеров и характеров, которые могли бы хромать, если бы это вызывало симпатию в мужчинах. Но если даже на крышах не спастись от бед, зачем нестись в телеге умопомрачающей паники? Не лучше ли упасть брюхом наземь, сдаваясь, не заботясь более о красоте одежд и прочих неприличных моменту приличиях? Пусть люди гадят в штаны — они и раньше плохо мылись.
Благородные бежали подло, падшие взлетали как на крыльях, воры отважничали, а громилы плакали и пускали слюни, стража ослепла от ужаса и никого не ловила, а воины неслись, лязгая зубами, щитами и мечами. Нищие глупцы оставались, чтобы защищать неимения свои. Шулеры плясали, а шлюхи шельмовали на бегу — а в Храме Теней прекрасные женственные служки с визгами разбегались с пути вопящего Мага, пустившего мула в галоп — прямиком через громадный алтарный зал, летят кадила в струях змеящегося дыма, во множестве выбрасывая горящие глаза угольков. За крупом атакующего мула крылатые обезьянки вопили и забрасывали комками соплей и кусками облепленного волосами помета каждую бегущую женщину, пока пауки кишели в давно пересохшем желобке для стека крови у подножия алтаря: настоящий ковер судорожно дергающихся лапок, блестящих брюшек, узорчатых спинок и круглых дальхонезских глаз, размноженных в сотнях сотен. Стоило ли удивляться, что, едва Маг и мул пересекли зал, двери в дальнем конце распахнулись словно по своей воле?
Едва Верховная Жрица — вышедшая из-за занавеса словно женщина, прерванная в разгар любовной игры, с натертым мужской щетиной подбородком, вздутыми губками, выскочившими из выреза грудями и взволновавшимися изгибами бледной плоти — погрузилась по щиколотки в гущу клубящегося, черного, полного яда и злобы ковра, как начала бешено плясать; но даже Могора впала в ступор от неожиданности и не решилась вонзить поросль зубов в столь сладкое мясо. А бхок’аралы набросились, загребая в лапы сочных пауков и хрусть — хрусть их челюстями, и если бы пауки могли кричать, то так и сделали бы, но они не могли и попросту сбежали в глубину желоба.
Мул с Магом прогрохотали по колоннаде и выбили вторую пару дверей, выскочив в унылую аллею, где нашли укрытие многие беженцы, рассеявшиеся при виде ужасных выходцев, а особенно при виде тучи спешащих за ними бхок’аралов.
А теперь со скоростью сгорающих мошек понесемся через город, назад к волу, который едва бредет, изнемогая от утомления и сердцебиения — его загнала бешеная телега или кто там прицепился сзади, а впереди он видит приближающуюся груду развалин какого-то громадного здания…
* * *Даже вообразить трудно степень разрушений, устроенных в городе Гончими Тени. Едва развалив ворота, Барен метнулся на запад, преследуя Бледа: белый как кость зверь оторвался от стаи, явно замыслив совершить что-то неподобающее в другой части устрашенного Даруджистана.
Блед не знал, что его уход заметили. Навстречу ему попались более десятка стражников, вышедших на середину улицы. Чудовищный зверь прыгнул в середину группы, обнажив острые клыки. Доспехи вминались, конечности отрывались, оружие взлетало в воздух. Крики вознеслись над водоворотом истребления.
Едва Блед сплющил челюстями голову последнего стражника, Барен налетел на него словно лавина. Грохот столкновения казался громом — или звоном колоколов, которым уподобились мощные грудные клетки; Блед отлетел в сторону, да и нападавший ударился о стену соседнего большого здания.
Двери, прочные и широкие, вмяло внутрь. Осколки камня поразили троих людей, имевших несчастье стоять в передней комнате. Обрамлявшие дверь громадные каменные блоки осыпались, ударяясь друг о дружку словно игральные кости, и раздавили одного из раненых — он даже вскрикнуть не успел. Двое других, покрытые кровью и ссадинами, были прижаты к стене массивным столом. Через несколько мгновений они умерли — внутренние органы и кости превратились буквально в месиво.
Сцепившиеся псы, рыча и кусаясь, разбили столешницу; нижняя часть стола полетела в потолок, уже начавший проседать. Балки и колонны жутко затрещали, и весь дом обрушился, отчего новые вопли прорезали пыль. Но быстро заглохли.
Задняя стена упала под ударом зверей, за ней показался коридор с рядами зарешеченных дверей, а также еще двое стражников — они пытались сбежать в дальний конец, но потолок рушился и здесь, замки ломались, железные прутья выпадали из каменных креплений. Заключенные исчезли под грудами расщепленных деревяшек, штукатурки и кирпича.
Блед попятился под очередным натиском Барена — и ввалился в одну из камер. Заключенный присел, потом отпрыгнул в сторону, а Гончие сцепились снова, снеся заднюю стенку и выкатившись на улицу, уже заваленную грудами камня, ибо обрушилась вся тюрьма.
Одинокий заключенный встал на ноги и хотел побежать следом за Псами…
… но не успел, потолок камеры упал ему на голову.
На улице Бледу удалось сомкнуть челюсти на плече Барена; резкий рывок послал зверя кувыркаться в воздухе. Он врезался в стену, повалившуюся под солидным весом Барена.
В первой камере кусок оштукатуренного потолка поднялся, под ним была спина заключенного. Он, покрытый кровью, синяками и порезами, все-таки сумел выбраться наружу.
Блед расслышал его кряхтенье и стоны, уловил шорох — и развернулся, сверкая глазами.
А Баратол замер, не успев освободить ноги, глядя в адские очи и понимая: это последнее зрелище его жизни.
Блед подобрал ноги, готовясь напасть. Запачканные, порванные губы поползли, обнажая длинные клыки… он прыгнул…
