Александр Бруссуев - Не от мира сего
— Почему в меня?
— Потому что ты первый. Так?
— Так, — согласился Илейко. — Но, может быть, дед и ни при чем.
— Вот это мы с тобою и попытаемся выяснить.
Стефан никогда не гонялся за нечистью. С людьми конфликты имел — это бывало. Но вот с тем загадочным, злобным и опасным миром — никогда. Веруя в Бога, глупо отрицать существование бесов. Еще Спаситель бился с легионом, которому несть числа. Конечно, здравый расчет в этом деле пугал попов самым непостижимым образом. Впрочем, как и любая другая способность мыслить. Знать, что нечисть существует так же, как и божья благодать, вовсе не означает питать их своей Верой.
Поэтому, не имея за плечами никакого опыта по экзорцизму, он решил действовать только исходя из своей житейской практики. Ему не нужно было биться с бесами, ему надо было лишь узнать истину. Безусловно, творения тьмы тем и сильны, что умеют прятать правду и внушать своим земным приспешникам поступать аналогичным образом. Но попытка — не пытка. Рыцарь ничего не боится.
Место, где можно было провести свои изыскания, он тоже вычислил не по каким-то таинственным манускриптам, испещренным каббалистическими знаками. Он просто подумал и кое-что выдумал.
Когда один правитель идет войной на другого, то стремится он захватить не какую-то хижину бедняка, или, положим, церковно-приходскую школу. Ему палаты подавай другого правителя, поверженного. Тогда все вокруг видят: он победил. А не захватил — значит, не считается, хоть всю страну вокруг себя в руины превращай. И всегда при этом норовит своих шпионов запихнуть к врагу, чтобы, стало быть, меньше труда затратить на победу, да и сохранить для себя по возможности больше целого, не поломанного. Конечно, лазутчики могут пробраться и в школу, но только для того, чтобы двигать дальше во дворец. Чем больше их пробралось — тем уязвимее противник.
Так и в случае с религией. Служители церкви считаются наиболее приближенные к божьей милости: они молитвы читают, псалмы распевают, святая вода, опять же, всегда под рукой, кагор и просвиры, кресты и иконы, куда ни глянь. Они — за нас, а нечисть — против них, ну и против всего человечества тоже. Добро — против зла, свет — против тьмы, Аниськин — против Фантомаса (не, это не в счет — нечаянно вырвалось).
Но бесы на то и существуют, чтобы козни свои строить. Конечно, они, подлые, ничьей душой не побрезгуют, всякому рады, вот только стоит ли размениваться по мелочам? Гораздо интереснее заполучить разом всех, ну, или, почти всех. Поэтому нечисть наиболее активна вблизи всяких религиозных учреждений. Незаметно, подспудно, как подпольщики.
Сидят за церковной оградой и ждут. Нюх у них на измену Отцу, Сыну и Святому Духу.
Ну а попы что — не люди, что ли? Торгуют, поклоняются идолам, лгут и занимаются блудом — все, как положено. Симонитов разводят и учат жизни прихожан. Про Веру как-то забывают. Профессиональные издержки, говорят.
Святые — это те, кто в пещерах сидят, с хлеба на воду перебиваются, замаливают свои грехи без посредников, оттого, наверно, и Чудеса творят. Они редко в мирских местах, у них другие приоритеты. К ним дьявольское племя подступиться не может, оттого и печалится.
А вот к попам — пожалуйста. Не ко всем, конечно, но бывает не столь уж и редко. Хотя ничего в этом страшного нет: верить Богу вовсе не означает верить попу. Степень Веры каждый устанавливает себе сам. Что совесть позволяет. Грехопадение будет оценено лишь на Суде Божьем.
Место часовни в Герпелях не предназначено для Веры, но для чего-то другого. Для получения денег, например. Для ростовщичества. Да мало ли для чего. Легче спросить у отца Михаила, он-то знает.
Хотя с ним Илейко и Стефан встречаться не собирались. Им нужно было некоторое уединение. Никто из них не страшился предстоящей ночи, потому что не видели никакой угрозы для себя. Просто своеобразное гадание летней порой.
Илейко без посторонней помощи ловко перебрался из тележки на скамью, расположенную чуть поодаль от часовни. Стефан сел рядом, предварительно установив их транспорт таким образом, чтобы предотвратить любое движение под горку. Ночь наливалась зрелостью, где-то в лесу тоскливо кричала ночная птица, жалуясь на все на свете. В траве ползали светлячки, освещая только себя загадочным изумрудным светом, да била крыльями в воздухе, кувыркаясь через голову, летучая мышь. Самый выносливый комар, чьи крылья еще не успела насытить влагой подступавшая ночная сырость, запищал, невидимый. Пора было начинать.
Едва только Стефан поднялся со своего места, готовясь зажечь первую свечу, как дверь в часовне бесшумно отворилась, и на пороге показались два человека. Один с вполне определившимся под длинной рубахой пузом поддерживал другого за плечи. У того, другого, были длинные волосы, распущенные по плечам, высокая грудь и приличных размеров сверток в руках. Хунгар от неожиданности чуть за скамейку не свалился.
Женщина, на время вручив пузатому свой мешок, оправила волосы в платок и пошла величественной походкой в сторону скамьи. Парни замерли, не зная, что и делать-то. То ли Стефану, подхватив Илейко на закорки, ускакать прочь, то ли обоим завалиться за скамью и притвориться спящими. Они ничего не смогли предпринять, потому как неожиданность появления людей на некоторое время парализовала.
— Здравствуйте, — нимало не смущаясь, проговорила женщина, проходя мимо них. При этом она ни головы не повернула, ни вздрогнула, будто так всегда заведено: она выходит заполночь из часовни, а на скамейке обязательно какие-то прихожане сидят и любуются на ночь.
— Здравствуйте, — ответили они хором и потупили свои взоры, словно заметили что-то предосудительное.
Женщина, без тени стеснения или неловкости, прошествовала мимо, двигаясь в сторону деревни. Оно и понятно, еще бы она в лес ломилась! Однако на звук ее голоса выставил голову из дверного проема мужчина, ушедший, было, внутрь.
— Кто здесь? — тихо и настороженно спросил он. Судя по голосу, это был отец Михаил. Впрочем, об этом Илейко догадался раньше, сопоставив пузо и часовню.
— Здесь нет никого, — так же тихо ответил Стефан, а удаляющая женщина на эти слова громко и весело фыркнула.
Голова попа, словно удовлетворившись ответом, скрылась за закрывшейся дверью.
— Чего делать-то будем? — обратился Илейко к рыцарю.
— Вот ведь незадача — кто же знал, что ваш попик дневует и ночует в своем храме? Да ночует, причем, не один, а с дамой, — развел ладони в стороны Стефан.
В это время тележка, доселе безмолвная, как и положено быть изделию рук человека, заскрипела, словно в нее только что нагрузили достаточно много всякой тяжести.
Парни посмотрели друг на друга и оба пожали плечами.
"Может быть, из-за сырости?" — подумал Илейко.
А Стефан ничего не подумал: он высек искру на трут, парой выдохов раздул его и запалил первую свечу, отставленную по правую руку от них.
Достаточно свежий, откуда ни возьмись образовавшийся ветерок, заколебал пламя, но не сбил его.
"Почему ветер дует?" — как-то отвлеченно снова подумал Илейко. — "Потому что деревья качаются (фраза из фильма "Вождь краснокожих", примечание автора)". Но ближайшие деревья все так же стояли, уныло опустив свои ветви к земле, не шевеля ни единым листиком. Ветер был только у скамейки.
Стефан от свечи зажег прочие три и расставил их всех в форме креста, так что они сами находились в центре. Всякое движение воздуха в единый миг пропало, будто и не бывало. Зато в стену часовни что-то гулко ударило, будто гигантским кулаком.
Сразу же открылась дверь и высунувшийся из двери поп строго спросил:
— Кто там?
Ответом ему послужил резкий свист, пронзительный и громкий. Илейко и Стефан закрыли ладонями уши, но это не помогало. Казалось, резкий звук раздавался у них внутри голов. Им не было страшно, им сделалось очень страшно. Так бывает перед сходом лавины в горах, или при землетрясении. Предшествуя катаклизму, захлестывает разумы людей всеобъемлющая паника, отключая сознание, подавляя инстинкты.
Волосы на голове у Стефана шевелились сами по себе, он начисто забыл, зачем же пришел сюда, что пытал? Только рыцарство, несовместимое само по себе с понятием бегства, заставляло его оставаться на месте. Он вцепился руками в скамейку, глядя прямо перед собой, отмечая, что сзади него что-то перемещается, кто-то перебегает с места на место, и надо бы обернуться, посмотреть, но страшно увидеть то, что не должен видеть человек при жизни. Или он умер, и теперь смерть раскрывает перед ними картины, одна краше другой?
Илейко, сидящего рядом, понятное дело, на месте удержало не рыцарство. Он попросту зажмурился, понимая, что рядом с ним стоит нечто когтистое, клыкастое, жаждущее крови и тянет к нему свои передние и задние лапы. На чем же оно тогда стоит — на хвосте, что ли? Оно хватает Илейку за плечо и говорит:
