Яцек Дукай - Иные песни
Письмо принца дзайбацу пришло полтора месяца назад, то есть, в это время оно добралось до Воденбурга, а написано было парой недель ранее. Кристофф посчитал необходимым показать его сейчас Иерониму в качестве очередного аргумента в тянущейся уже чуть ли не пару десятков дней — с момента встречи на лугах — кампании по убеждению между Ньюте и Бербелеком. Рытер склонял его предпринять поездку в Александрию — от которого пан Бербелек выкручивался краткими, ни к чему не обязывающими ответами.
— А что, у тебя есть чего лучшего делать? — нудил Кристофф. — Что? Какие-то планы, о которых мне ничего не известно, какая-нибудь новая карьера, новая форма жизни, что-то еще?
Нет, ничего у него не было.
Кристофф загорелся этой идеей, поскольку загорался всякой; тем не менее, необходимость визита в Александрию появлялась в их беседах уже неоднократно. Иероним вспоминал, как рвался к отъезду Павел — но они оба знали, что молодой зять рытера в игру не входит, Ньюте отбрасывал эту его идею небрежным жестом, а затем начинал убеждать Бербелека заново.
— Во-первых: рано или поздно мы должны договориться с Африканской, подписать договоры. — (У Африканской Компании в Александрии была штаб-квартира). — Во вторых: если бы нам удалось избавиться от посредников в поставках южных приправ, мы начали бы серьезно зарабатывать на обратных грузах. В третьих: заказы Ипатии. В четвертых: я и не говорю, чтобы ты сразу женился на ней, но, ты же сам знаешь, жаркие ночи в Золотой Ауре рядом с племянницей министра торговли… это большой капитал. В пятых: сам прочитай, что пишет Йиджо. Мы же должны держать руку на пульсе. В конце концов, что там эти три-четыре месяца? Господи Кристе, я заплачу за все из собственного кармана!
Икита-сан писал на классическом греческом, который, под его пером никак не оживлялся чувством и приподнятостью. Сам пан Бербелек никогда с ним не встречался. А вот встреча Йиджо с Кристоффом случилась двадцать с лишним лет назад, за Западным Океаносом.
Из ниппонских колоний в западном Хердоне вышла тогда — спонсируемая отчасти самим императором Аико — экспедиция, цель которой состояла в исследовании географии и керографии Перешейка Эузумена, самого узкого сухопутного соединения между Северным и Южным Хердоном. Дело в том, что появился план сморфировать там междуокеаносский канал по образцу Канала Александра, соединявшего Средиземное и Эритрейское моря; пан Бербелек помнил, что об этом «отделении Шейки» писали все европейские газеты. В экспедиции, со стороны одного из заинтересованных инвестициями дзайбацу, принимал участие и молодой Йиджио Икита.
Предприятие не увенчалось успехом, дело в том, что экспедиция попала прямиком в обезумевшую Форму одного из туземных кратистосов, сбегавших на юг под нажимом распускавшегося холодным, железным цветком антоса Анаксегироса. Исследователям пришлось как можно скорее возвращаться на земли гладкого кероса, пока они еще полностью не потеряли себя. Ближе всего им было до Хердон-Арагона. Самых больных взял на борт корабль, которым командовал отец Кристоффа Ньюте. Сам Кристофф служил там вторым помощником капитана. Он присматривал за Йиджо, страдавшим от заражения крови и деформации костей. Тогда они подружились, их морфы смешались. Когда через несколько лет Кристофф закладывал Купеческий Дом Ньюте, Икита без колебаний профинансировал это предприятие, и ничего на этом не потерял. Будучи активным партнером, он продолжал делиться с Кристоффом конфиденциальной информацией, получаемой многочисленными шпионами дзайбацу Икита, восьмого по силе в Божественной Империи.
«Течет там река, после ее пересечения человек перестает быть человеком», так говорят, такие рассказы нам повторяли. Слухи о появлении новых кратистосов кружат каждую весну, будто бы они проклевываются из водоворотов кероса вместе с ежегодным возрождением природы. Мы их проигнорировали, как и сотни подобных, что были раньше. Но потом начала приходить информация о растущей заинтересованности этими землями со стороны различных европейских и азиатских сил; туда с неясными целями шли посланники королей и кратистосов: возвращались, не возвращались, шли следующие. В этот момент уже даже не важно, что на самом деле представляет источник и причину этих слухов; теперь уже стоит расследовать саму заинтересованность конкурентов. Таким образом, из случайного стечения желаний рождается жизнь, нечто появляется из ничего.
Случайное стечение желаний. Пан Бербелек размышлял о путях судьбы. Сложив письмо Икиты, он закурил никотиану — дым поможет. Путь первый: он поедет в Александрию. Действительно ли Шулима крыса Чернокнижника? Там, в антосе Навуходоносора, у него, по крайней мере, шансы будут получше. А если она не крыса? Тем лучше. Путь второй: в Александрию не поеду. Действительно ли Шулима крыса Чернокнижника? Тогда, чем дальше с глаз, тем лучше, не стану пихаться ей под глаза, скатертью дорожка; а сам потом тоже покину Воденбург, в Иберию не поеду — спрячусь где-нибудь в другом месте. А если она не крыса? К чему ведет меня мое желание?
А если посмотреть на себя глазами Абеля: что сделал бы на моем месте Иероним Бербелек? Сбежал бы? Спрятался бы и дрожа молился, чтобы опасность покинула меня? Или же истинный Иероним Бербелек встал бы у опасности на пути, с гордо поднятой головой?
Самое времечко, чтобы начать притворяться им.
Пан Бербелек передвинул пепельницу. За ней, втиснутое в самый угол секретера, лежало приглашение на ужин к князю, написанное на официальном придворном пергаменте. Эстле Амитасе наверняка там будет. Он проверил дату: сегодня. Пан Бербелек пойдет туда.
* * *В тот же самый момент, в котором влюбился, Абель Лятек от всего сердца возненавидел объект своего восхищения.
Звали ее Румией, и была она внучкой князя Неургии. Парень увидел ее и залился румянцем. Увидел ее и понял, что не достоин поднять на нее глаз. Он родился и умрет ее рабом. Падает на колени, поскольку не мог бы не упасть.
Ужин подали в Зале Предков. Здесь, в воденбургском дворце, где Григорий Мрачный жил веками, его Форма отпечаталась глубже всего, что ей было труднее всего противостоять. Здесь никто не улыбался. Разговоры утихали уже в вестибюле. Алитея еще попыталась что-то неуверенно промямлить, но потом уже и она лишь водила по сторонам угасшим взором. Пирокийная инсталляция пронзала дворец густой сетью металлических жил; отовсюду их всех окружали созвездия ярких огней, тем не менее — преобладало впечатление темноты, сырого мрака, осклизлой черноты, стекающей по лестницам, стенам, деревянной обшивке, древним камням, по коврам, дорожкам, гобеленам, по серебру и золоту. Пламя здесь дрожало не от жара, а от холода; гости вечно покрывались гусиной кожей. В Протокольном Зале в высоком камине гудел большой огонь, только свет от него не доходил дальше, чем на несколько шагов, во всяком случае, именно так казалось Абелю. Отец предупредил их, так что оделись тепло. Здесь обязывала скромная элегантность, хердонская простота. Ужин давался в честь ново назначенного посла Колонии. Пан Бербелек регулярно получал приглашения на подобного рода приемы, поскольку был единственным обитателем Воденбурга — если не считать повелителей и нескольких чиновников из местной академии — о котором гости князя имели шанс слышать ранее; кроме того, он принадлежал к аристократии и не доставлял неприятностей, редко выражая собственное мнение и, как правило, поддакивая урожденным выше собеседникам. Он был чудесным образом предвидимым, мечта для любого церемониймейстера: человек полностью определяемый чужими Формами. Он в мгновение ока чувствовал любые нарушения дворцового этикета. Двери только-только начинали открываться — он уже поворачивался к ним, колени сгибались, голова склонялась. Дело даже не в том, что он первым опускался на колени — зато опускался именно тогда, когда это следовало делать. Абель опоздал, он еще стоял, когда вошли: князь, княгиня, две дочки, внук и внучка. На мгновение он перехватил ее взгляд. Румия, он знал, что ее зовут Румией. Та усмехнулась ему самым уголком рта, то ли вопросительно, то ли подбадривающее. Абель грохнулся на колени. Сжатые кулаки уперлись в ледяной пол, кровь барабанила в ушах. Боже, какое унижение!
Ужин подали в Зале Предков, под внимательным взором предшественников князя, что глядели на едящих из-под потолка, с галереи портретов, созданных величайшими демиургами кисти и холста. Абель с подозрением поглядывал на картины. Все эти богато одетые мужчины и женщины с красивыми, суровыми лицами, казалось, высовывались из рам, обращая свои взгляды исключительно на него. Парень пересчитал портреты: семьдесят два. Как же глубоко в историю уходит прошлое года Неурга? Сколько поколений аристократов стоит в тени за бледнолицей Румией?
Стоило послушать посла Колонии, эстлоса Карла Реука, как он разглагольствует над индюком в грибном соусе:
