Яцек Дукай - Иные песни
— Знала бы ты, эстле, — проворчал Ихмет, — что мы, временами, вытаскиваем из моря. Последние — так вообще трудно сказать, из под какой формы оно берется, может, из Южного Хердона? Не знаю… Течения океаноса несут их десятки тысяч стадионов, в основном — останки, редко когда живых. Раньше мы знали все виды, места и сезоны появления, у меня есть такой вручную написанный атлас, в котором называются даже отдельные представители кракенов и морских змеев: «Буба Щербатый, в двадцать втором году раздавил «Суккуба IV», обломок мачты застрял под левым плавником, ни в коем случае не выливайте кухонные помои в воду» и тому подобное, действительно прелестно… А теперь? Ни в чем нельзя быть уверенным, все изменяется…
Пан Бербелек подавил усмешку, видя, с какой нескрываемой увлеченностью Алитея с Абелем слушают меланхоличные байки нимрода. Что ни говори, Бресля — это затхлая провинция Европы, приедет ли когда-нибудь туда цирк, подобный заведению Аберрато К’Ире? Понятно, что они сильно пережили то, что Мария покинула их, и собственны отъезд — но сейчас, без всяких сомнений, они переживают величайшее приключение своей жизни.
Увлеченность эту легко использовать, но она и сама по себе является могучей силой. Благословенная наивность, лучистое любопытство — неужто Абель, все-таки, был прав? Неужто я и сам потихоньку пропитываюсь их Формой…?
Второй раз уже улыбка гостила на его лице, и на сей раз пан Бербелек не стал ее подавлять.
— Так ведь не только в морях, — говорила эстле Амитасе, не прекращая ритмично обмахиваться веером — блестящая синь мерцала над ее грудями словно крыло райской птицы. — Только что я получила письмо от приятельницы из Александрии. Люди, возвращающиеся из-за второго круга, из-за Золотых Царств, какое-то время привозят странные вести — о деформированных, что их и узнать уже невозможно, джунглях; об уменьшившихся во множество раз стадах элефантов, газелей, тапалоп — все они тысячами гибнут в ходе своих миграций по саваннам. Иногда караван привозит останки — живого экземпляра в Александрию никак ввезти не получается, они держатся подальше от короны Навуходоносора. Только на юге, за границами его Формы, между слабыми антосами диких кратистосов — оттуда это все приходит. И из самого сердца джунглей. Ипатия посылает разведчиков, целые экспедиции с царскими софистами. Аристократия вообще устраивает для себя охоты, новая мода вот уже несколько сезонов… Так вот, читаю, что в этом году даже купцы присоединяются, финансируют собственные экспедиции. Наверняка задержусь там на пару месяцев, потом заеду в Иберию. — Тут она глянула на Бербелека. — Так или иначе, но Воденбург надо покидать, пока не наступило лето, и город стал совершенно невыносимым.
— Ты охотишься, эстле? — спросил нимрод.
— Поначалу из светских обязанностей, теперь для удовольствия, — засмеялась та. — И только лишь на благородную дичь. Но, в конце концов — разве не сам охотник облагораживает любую дичь, проявляя к ней собственное уважение в ритуале погони и сражения?
— Лигайон, Первая река, — Абель узнал цитату и похвастался собственными знаниями.
— Давно я уже хотел посетить Александрию… — робко начал было Павел. — Воистину, это же сколько поэтов прославляло калокагатию Навуходоносора? «Священные сады Паретене, кто увидал их ночью, под глазом светлым Фаросского Циклопа…»
— О, приезжайте, я приглашаю, приглашаю! — тут же затрепетала веером Шулима.
— Ты будешь мне нужен здесь, — отрезал Кристофф Ньюте. — Может, в будущем году.
— Может, — пожал плечами зять рытера.
— Да нет, правда же! — приподнялась эстле Амитасе. — Мне будет крайне приятно! Или, если у вас появится охота… — кивнула она Алитее. — Должна признать, что большинство особ, с которыми я тут познакомилась, я не хотела бы видеть компаньонами в путешествии; их мне вполне хватает во время одного — двух официальных обедов. В этом городе есть нечто такое… Зато вот солнце Александрии! Чем больше я об этом размышляю, тем сильнее становится мое решение.
Алитея с Абелем обменялись взглядами, затем, одновременно, они поглядели на Иеронима.
Пан Бербелек уже не улыбался. Нельзя поддаваться Форме без размышлений, ведь дело не в том, чтобы и вправду вернуться в собственное детство.
Но, не успел он открыть рот…
— Начинается! — Луиза указала на арену.
Мгновение назад актеры покинули сцену. Раздалась дробь невидимых барабанов, и в ритме этой дроби на подмостки вступил сам К’Ире, которого сопровождали два черноглазых сфинкса. Сказочные создания рыкнули, барабаны замолкли. К’Ире поднял руку с золотым скипетром — и все: ему не нужно было повышать голоса, ему вообще не нужно было что-либо говорить; достаточно было одного его присутствия, позы, жеста. Все разговоры тут же утихли; публика замерла, всматриваясь в ожидании в высокого гота. Без единого слова он завоевал их внимание; но ведь и они сами желали быть завоеванными, именно за это заплатили свои деньги.
— Тебя можно на пару слов, — шепнул перс, наклонившись к Иерониму.
— Сейчас? Что случилось?
— Похоже, что здесь находится один из нимродов Второй Гренадийской компании. Я его знаю, по-моему, постоянного контракта у него нет, можно было бы попробовать его переманить.
— Ммм, ну ладно.
Извиняясь перед сидящими, они поспешно прошли к боковому барьеру.
— Это какой же? — спросил пан Бербелек, выискивая среди всматривавшихся на арену лиц. К’Ире объявил первое выступление — зрелище начиналось.
— Я солгал, — сказал Ихмет. — Никого я не видел. Как долго ты знаешь эту женщину?
— Чего? Кого?
— Эстле Амитасе, так ведь? Ее.
— Что ты имеешь в виду?
— Нет, сначала ответь. Так как долго?
— Этой зимой она прибыла в Воденбург из Бизантиона. К дяде — никогда не виденная племянница министра. Нас представили друг другу на каком-то приеме, то ли в децембрисе, то ли в новембрисе.
Перс скривился, дернул себя за ус. После этого сунул руку в карман и вынул янтарную коробочку с никотианами, угостил Бербелека. Иероним, подчиняясь форме Зайдара, молча принял никотиану. Они закурили.
Нимрод оперся плечом о деревянную переборку. Не поворачивая туловища, он повернул голову, оглянувшись над плечом к первому ряду — пан Бербелек провел его взглядом. Они видели только верхнюю часть спины Шулимы и ее головы — светлую корону волос, словно предчувствие короны невидимой, ажурного ее антоса. Женщина увлеченно следила за выступлениями демиургов какоморфов, глядя на арену вместе с остальными, и не почувствовала взгляда мужчин.
— В тысяча сто шестьдесят шестом, — неспешно начал Зайдар, прерываясь всякий раз, когда толпа издавала испуганные окрики или громкие вздохи восхищения, — я перестал работать по охране караванов Благовонного Пути и принял первые заказы на средиземноморских трассах. Плавал я, в основном, на кафторских галерах: Эгипет, Рим, Кноссос, Гренада, Черное море. Царь Бурь вновь переместился на небе — это уже был конец спокойным плаваньям по Средиземному морю. И тогда же, как ты наверняка помнишь, Чернокнижник в третий раз покинул уральские твердыни и пошел на юг — хану пришлось бежать через Босфор. Бизантион готовился к войне, он привлекал к себе стратегосов, аресов, даже нимродов; султан нанял себе Хоррор. Я плавал и туда, и в Крым. Летом в Крым прибыл Чернокнижник. Князь Херсонеса ему покорился. Все это происходило публично, над самым портом, на террасах крепости; все деревья срубили и разрушили стену, чтобы не заслоняли вид. Ты должен был видеть картины и гравюры. Я же там был. Куда не глянешь — толпы. В конце концов, как часто у смертного возникает оказия поглядеть в лицо кратистосу?
Пан Бербелек оставил вопрос без комментариев.
Ихмет Зайдар прервал рассказ, чтобы выпустить округлое облачко дыма.
— Все стояли на коленях. Даже если и удавалось подняться, спину выпрямить было ой как тяжко — в тот день мы все до одного были рабами. Жара. У нескольких десятков женщин начались преждевременные роды — ты наверняка слышал про этих «детей Чернокнижника». Картины представляют лишь сам момент того, как Хесара присягает на верность; это произошло утром. Но потом ведь были бесконечные процессии, речи, благословения, казни. Чернокнижник сидел на громадном троне из челюсти морского змея — это как раз картинкам соответствует. И у него имелась собственная свита: сенешаль, гвардия аресов, два наместника Юга, понятное дело, Иван Карла. А вот справа, в тени балдахина, сидела женщина в богатом кафторском платье. Неоднократно Чернокнижник склонялся к ней, они разговаривали — я сам видел, они смеялись. Золотые волосы, александрийские груди, брови-ласточки, сидела прямо. А где-то после полудня она исчезла. Я знал лишь то, что она не из херсонесской аристократии.
Пан Бербелек оторвал взгляд от наполовину заслоненного ближайшими зрителями силуэта Амитасе.
