Стивен Эриксон - Врата Мертвого Дома
— Козлятина, клянусь! — подходя, воскликнул тапу на прибрежном дебральском диалекте. — Козлятина, не собачатина, досий! Понюхай сам, и всего-то обрезник за такие яства! Разве столько с тебя возьмут в Досин-Пали?
Дукер родился на равнинах Дал-Хона, и его тёмная кожа была того же оттенка, что и у местных дебралов; он носил морскую телабу торговца из островного города Досин-Пали и говорил на тамошнем наречии без малейшего акцента. Услышав похвальбу тапу, Дукер ухмыльнулся.
— За собачатину возьмут, тапухарал. — Он вытащил два местных полумесяца — примерно равных «обрезнику» имперской серебряной джакаты. — И если ты воображаешь, что мезланы легко расстаются с серебром у нас на острове, ты — глупец или того хуже!
Тапу занервничал, сбросил с вертела кусок сочного мяса и два янтарных плода, а затем завернул их в листья.
— Берегись мезланских шпионов, досий, — пробормотал он. — Слова можно исказить.
— Слова — единственное их оружие, — презрительно бросил Дукер принимая еду. — Правду говорят, что покрытый шрамами варвар теперь командует армией Мезла?
— Человек с лицом демона, досий! — Тапу покачал головой. — Даже сами мезланы его боятся. — Спрятав полумесяцы, он двинулся дальше, воздев над головой вертелы. — Козлятина! Не собачатина!
Дукер опёрся спиной на распорку шатра и, глядя на толпу, начал есть — жадно и неаккуратно, как было тут принято. «Всякая твоя трапеза — последняя», — гласила житейская философия Семи Городов. Когда жир потёк по подбородку, историк бросил на грязный пол листья и коснулся испачканными пальцами лба в ритуальном (а теперь запрещённом) жесте благодарности Фалах’ду, чьи кости теперь гнили в иле на дне Хиссарской бухты. Взгляд Дукера остановился на кружке стариков, сидевших за игроками, и он направился туда, вытирая руки о штаны.
Собрание оказалось Круговоротом Времён года, где два провидца сидели друг напротив друга и разговаривали на символическом языке прорицаний и сложных жестов. Протолкавшись через кольцо зевак, Дукер увидел провидца в круге, старого шамана, чьё лицо, украшенное серебряными шипиками и кожаными полосками, выдавало в нём выходца из материкового племени семаков, а напротив него — мальчика лет пятнадцати. На месте глаз у мальчика краснели сморщенные, едва залеченные рубцы. Тонкие руки и ноги, а также вздувшийся живот указывали на крайнюю степень истощения. Дукер догадался, что семья мальчика погибла во время малазанского завоевания, а сам он теперь живёт на улицах и переулках Хиссара. Его нашли те, кто организовал этот Круговорот, ибо всем хорошо известно, что боги говорят через такие страждущие души.
По напряжённому молчанию собравшихся историк понял, что за этим прорицанием стоит настоящая сила. Несмотря на слепоту, мальчик двигался так, чтобы оставаться лицом к лицу с провидцем-семаком, который медленно и бесшумно переступал по белому песку. Оба вытянули руки перед собой и выписывали в воздухе замысловатые фигуры.
Дукер толкнул локтем соседа.
— Что предрекли? — прошептал он.
Кряжистый горожанин со шрамами старого хиссарского ополчения, которые едва маскировали ожоги на щеках, зашипел сквозь желтоватые зубы.
— Сам дух Дриджны, чей облик они обрисовали руками, — дух, который видели все здесь, призрачное предзнаменование пламени.
Дукер вздохнул.
— Эх, кабы я сам это увидел…
— Увидишь. Смотри! Вот он снова!
Историк заметил, как руки предсказателей словно коснулись невидимой фигуры, и в движении начали оставлять за собой след красноватого света. Мерцание становилось всё сильнее и вскоре сложилось в человеческую фигуру. Фигуру женщины, чьей плотью был огонь. Она подняла руки, и на запястьях призрака блеснуло железо, теперь танцоров стало трое — призрак заметался и завертелся между двумя провидцами.
Вдруг мальчик резко запрокинул голову, из его горла с каменным скрежетом вырывались слова:
— Два источника бушующей крови! Лицом к лицу. Кровь — одна, двое — одно, и солёные волны омоют берега Рараку. Священная пустыня помнит своё прошлое!
Призрачная женщина исчезла. Мальчик рухнул на песок лицом вниз, тело застыло, словно доска. Провидец-семак присел рядом и положил руку ему на голову.
— Он вернулся к своим родным, — проговорил шаман в сковавшей круг тишине. — Милосердие Дриджны, редчайший из даров, было явлено этому ребёнку.
Грубые кочевники заплакали, некоторые упали на колени. Потрясённый Дукер отступил в сторону от сомкнувшегося круга. Историк сморгнул пот с глаз, чувствуя на себе чужой взгляд. Он огляделся. Напротив стояла фигура в чёрных шкурах, капюшон из головы козла надвинут так, чтобы лицо оставалось в тени. В следующий миг незнакомец отвёл взгляд. Дукер поспешил убраться от него подальше.
Историк подошёл к пологу шатра.
Семь Городов — старая цивилизация, закалённая в горниле древности, когда Взошедшие бродили по каждому торговому тракту, каждой тропе, каждой заросшей дороге между давно забытыми городами. Говорят, пески копили силу под своими шепчущими волнами, и каждый камень впитывал чары, как кровь, и под каждым городом лежат развалины бессчётных городов прошлого, городов, которые застали ещё Первую Империю. Говорят, каждый город вырос на спинах привидений, и плоть духов здесь густая, плотная, как слои сломанной кости; и каждый город вечно рыдает под звёздами, вечно смеётся, кричит, торгует и торгуется, молится и вздыхает — первым вздохом, который несёт жизнь, и последним — предвещающим смерть. Под улицами скрываются сны, мудрость, глупость, страхи, гнев, горечь, похоть и любовь — и жестокая ненависть.
Историк шагнул наружу, под дождь, наполнил лёгкие чистым, прохладным воздухом и снова закутался в телабу.
Завоеватели могут захватить стены, могут перебить всех жителей, поселить в каждом доме, каждой усадьбе, каждой хижине своих людей, но править будут лишь тонким слоем, кожицей настоящего, и однажды их свергнут духи снизу, и победители станут только одним из множества слоёв. «Такого врага нам никогда не победить, — подумал Дукер. — Но история рассказывает нам о тех, кто снова и снова выходил против него. Быть может, победа не в том, чтобы одолеть этого врага, а в том, чтобы присоединиться к нему, стать с ним единым целым. Императрица прислала нового Кулака, чтобы раздавить беспокойные столетия этой земли. Бросила ли она Колтейна на произвол судьбы, как я сказал Маллику Рэлу? Или просто держала наготове, как оружие, выкованное и закалённое для одной конкретной цели?»
Дукер покинул лагерь, вновь сгорбившись под струями дождя. Впереди чернели ворота имперского гарнизона. Быть может, он получит ответы на свои вопросы уже через несколько часов, когда встретится лицом к лицу с Колтейном из Вороньего клана.
