Стивен Эриксон - Пыль Снов
— Давно пила? — поинтересовалась Ромовая Баба.
— Неделю назад и больше. А ты?
— То же самое. Забавно. Все становится яснее.
— Да, забавно.
Восход тихо улыбнулся, видя, что Шпигачка пытается разговаривать с малазанским акцентом. «Они так говорят „да“, как будто у слова много значений. Не только „да“, но и „ладно“ и „так его“ и даже, пожалуй, „угодили мы в кашу“. Не слово, а полная характеристика малазан». Он тоже вздохнул и оперся головой о борт. — Да-а, — сказал он.
И все кивнули. Он это понял, даже открывать глаза не понадобилось.
«Мы сплачиваемся. Как и говорил Мертвый Еж. Да, как он говорил».
* * *— Прохлаждаешься без дела, солдат. Возьми тот сундук и за мной.
— Я тут разузнал, старший сержант, чем вы заведуете, и вам моя помощь во-вовсе не нужна.
Прыщ чуть не подпрыгнул: — Дерзость? Неподчинение? Мятеж?!
— Продолжайте, сэ-сэр, и мы закончим по-по-кушением на го-го-сударство.
— Ладно, — сказал Прыщ, вставая прямо перед здоровенным, лыбящимся ублюдком. — Никогда не считал тебя говоруном, капрал. Какой взвод, кто сержант?
Правая щека мужчины вздулась (малазане стали перенимать отвратительные местные привычки); он не сразу сумел ответить: — Восьмой легион, Девятая ро-рота, Четвертый взо-во-вод, сержант Скри-ри-рип. Капрал Тар-ар-р. Не к ва-вашим услугам, старший сержант.
— Крутым себя вообразил, капрал?
— Крутым? Я дерево, так его, а вы ветер, вам меня не сду-дуть. Сейчас, видите, я пыта-та-юсь встать, ведь моя-я очередь в дозор. Хотите дурака, которо-рый буде-дет краденое таскать, ищите друго-го-го.
— Что у тебя во рту?
— Рилиг, так наз-з-зывают. Д’рас. Чтобы быть тре-зез-зезвым.
Прыщ видел, как у капрала блестят глаза, как лицо мелко дергается. — Уверен, что нужно жевать целый шар?
— Ту-тут вы-вы навер-вер-но пра-вы-вы-вы.
— Выплю-плю-нь, капрал, пока голова не взорвалась.
— Не-не-не мо-гу-гу, старш-марш-парш-шант. До-ро-ро-го-го сто-сто…
Идиот подпрыгивал как маковое семя на каменной сковороде. Прыщ схватил Тарра за горло, заставил склониться над бортом. — Плюй, дурак!
Тот хрипел, как задушенный. Затем раздался надсадный кашель. Колени капрала подогнулись — Прыщу пришлось его держать. Он долго смотрел в глаза Тарра. — В следующий раз, капрал, слушай, что советуют местные. Ладно?
— Ды-ха-ха-ху-да-да!
Прыщ отступил. Тарр выпрямился. Голова капрала дергалась от каждого звука.
— Теперь давай, обеги палубу двадцать раз. Эй, погоди, — спохватился Прыщ. — Почему бы не помочь мне с сундуком?
— Легко, сэр. Сейчас. Не беспокойтесь!
«Дураки, не умеющие беречь свои головы», подумал Прыщ, «самые легкие цели. А не купить ли этого рилига? Так, ради интереса».
* * *Двое полукровок из Д’раса ухватились за ограждение кормы.
— Целый шар? — спросил один, выпучив глаза от удивления.
— Целый шар, — подтвердил второй. — Просто сунул за щеку и ушел.
— И где он теперь?
— Наверное, вычерпывает баржу оловянной кружкой. Это корыто точно не потонет.
Они засмеялись.
И все еще смеялись, когда Тарр добрался до обоих. Подошел сзади. Схватился руками за два пояса. Первый раз они взвыли, когда их ноги оторвались от палубы; второй раз взвыли, когда полетели через борт. Громкий плеск, вопли…
Сверхъестественно зоркие очи Тарра сразу заметили дюжину крокодилов, быстро плывущих к судну. А он о тварях и забыл. Тем хуже. В следующий раз подумает.
Раздался тревожный сигнал — большой бронзовый колокол быстро сбавил заполошный вначале темп и зазвучал мерно, напоминая похоронный звон. Потом снова наступила тишина.
Жизнь на реке — трудное дело, очень трудное. Но так уж повелось. Громадные ящерицы с зубастыми пастями выглядят достаточно устрашающе, но местные грузчики любят рассказывать о речных коровах, что живут ниже по течению. Звучит не особенно страшно, на взгляд Тарра, даже если у них длинные клыки и выпученные глазищи. Нарезая круги, он слышал лишь путанные, странные обрывки разговоров, быстрые как вздох, быстрые как мелькание стучащих о палубу подошв. Да, бдительный дозор, нет времени медлить, нет времени на всякую чепуху. Вдоль борта, вдоль борта, круг за кругом, это хорошее упражнение, только вот он изорвет кольчугу, и мешок, и даже складную лопату, и может потребоваться двойное ускорение, просто чтобы узнать внезапно выскакивающие навстречу лица — хотя он и так знает их изнутри и снаружи, знает, кто любит копченую рыбу и ледяное пиво или пиво, теплое как моча и так много босых ног, что если кто-то нападет ночью? Им гвозди вопьются в мягкие пятки, и он один поведет атаку, но так будет лучше, ведь сейчас он убьет кого угодно, даже летучих мышей, они так медленно летают — совсем не так быстро, как жгучие искорки в мозгах и затылке и ушах и других местах и поглядите на это! Марш на коленях, так просто! Он ведь стер ноги до коленей и палуба быстро надвигается разбить ему нос и посмотрите кто дома, но никого дома — только летучие мыши…
* * *— Жить будет? — спросил Бадан Грук.
— Э? Наврно так, хитр’й улюдок.
— Хорошо. Укрывайте его одеялами — никогда не видел, чтобы человек так потел. Он может промерзнуть до костей. И водой поите.
— Не гри мне мъё д’ло, сержт! Кто тут цлител, а?
— Чудно. Ты только постарайся его исцелить. Сержант Скрипач не порадуется, узнав, что его капрал умер по твоей вине.
— Скрып м’жет жвать д’рмо! Ево не б’юсь!
— Неужели? Тогда ты идиот, Неп.
Бадан Грук хмуро уставился на Тарра. Какая-то лихорадка? Он надеялся, что нет. Но выглядит чертовски гадко, напоминает трясучую лихорадку, только еще хуже. Здесь почти так же много гнусных болячек и паразитов, как в джунглях Даль Хона.
Ощутив тоску по дому, он оставил Тарра на попечение Непа Борозды. Было бы приятнее плыть на одной барже со Смолой или даже с Целуй-Сюда. Капрал Досада здесь, но она нашла кости и «плошки» и теперь режется с несколькими панцирниками. Дело идет то ли к серьезному пополнению кошелька, то ли к полному разгрому. Так или иначе враги ей обеспечены. Досада такая.
* * *Он до сих пор не знал, что делать с этой армией, так называемыми Охотниками за Костями. Не мог найти ничего — ни одной детали, объясняющей, что сделало их такими. «Такими, какими мы стали. Ведь я теперь один из них». В истории этих легионов нет особенной славы — он оказался в самом центре завоевания Летера, и происходившее тогда показалось ему горьким. Если зуб прогнил до корня, вырвать его не трудно. Может, это была справедливая война. Может, нет… Есть ли разница? Солдат получает приказ, солдат сражается. Враг носит тысячи масок, но маски сливаются в одну. Человека, готового встать на вашем пути. Считается, что этого достаточно. Достаточно ли? Он не знал.
В окружении иностранцев, пусть и не враждебных, каждый малазанский солдат чувствует некое давление. Он хочет слиться с армией — но что-то мешает, что-то внутри Охотников. Словно скрытые силы сопротивляются давлению. «Мы есть и нас нет, мы будем и не будем. Неужели мы пусты изнутри? Неужели все зависит от Адъюнкта и вместе с ней кончится?» Какая жестокая мысль. Люди беспокоятся, волнуются, ничего не зная.
Какой враг их поджидает? Какую маску суждено увидеть в этот раз?
Бадан Грук не мог припомнить ни одного человека, сознательно готового совершать дурные вещи, злодеяния. Нет сомнения, такие люди существуют — те, кому на все плевать и те, что (насколько он может судить) наслаждаются черными делами ненависти. Армии служат. Иногда они служат тиранам, кровожадным ублюдкам, сражаясь против достойных, разумных людей — ради страха и ради самосохранения, или ради добычи. Считают ли они себя злодеями? Как же иначе? Но сколько кампаний можно выиграть в такой армии? Скоро ли ты начнешь чувствовать себя больным? На живот и на голову. Когда импульс успешных завоеваний истощается… что тогда?
Или когда вас предает ваша же тираническая Императрица?
Никто об этом не распространяется — но Бадан Грук подозревает, что в сердце Охотников вонзен зазубренный кусок железа, что кровь течет не переставая. «Мы сделали все, чего от нас требовали. Адъюнкт исполнила все приказы. Восстание сокрушено, его вожаки убиты или обращены в бегство. Семиградье снова лежит под пятой Империи — во имя порядка, закона и радостных торговцев. Но это не имеет значения. Императрица шевельнула пальцем, и вот уже готовы пики для наших голов.
Гнев тлел так долго. Его хватило, чтобы проложить кровавую тропу через Летер. А потом все кончилось. Потом — это сейчас. Чем же заменить гнев? Без свидетелей, сказала она. Мы должны драться за себя и за друзей, и больше нет ничего. Мы можем драться ради выживания, но это не сплачивает, а скорее разрывает армию. Адъюнкт хранит иррациональную веру в своих солдат, в их решимость. Мы — хрупкая армия, и причин тому слишком много. Пора приладить осколки, пора зашить раны.
