Стивен Эриксон - Пыль Снов
— Нет, меня обменяли.
— В Тринадцатую?
— Назад во флот. Мы ухитрились захватить четыре триремы Маре, забитые добровольцами на Стену — да, хотя трудно поверить, что на такое дело находятся добровольцы. Но Стража отчаянно желала новой крови. Так что оставьте подозрения, капитан. Мое прошлое скучно, темно и лишено героики. Некоторых тайн, Скенроу, лучше не знать.
— Звучит, надо признать, весьма правдоподобно.
— Хотя?..
Она бросила еще один сияющий взгляд (на этот раз он его заметил). — Все еще считаю вас лжецом.
Он оттолкнулся от поручня. — На баржах слишком много крыс.
— Можно поохотиться.
Рутан Гудд помолчал, поглаживая бороду. Пожал плечами: — Не думаю, что стоит.
Он отошел от борта. Женщина из Кана поколебалась и двинулась следом.
— Боги подлые, — шепнул Бутыл, — этой ночью все заняты одним. — Он ощутил в душе укол сожаления, старый и привычный. Он не из тех мужиков, за которыми женщины сами гоняются. Его приятели перебираются из одной постели в другую, и в каждой тепло и мягко — а ему самому не везет. Существо, посещающее его во снах, делает дневную жизнь гнусной насмешкой.
Да и ОНА не появлялась уже больше месяца. Возможно, устала. Возможно, получила от него всё, что хотела. Чем бы это ни было. А в последние посещения его пугал страх в ее глазах, пугало ее отчаяние. Он просыпался от вони сгорающей в пожаре травы, дым разъедал глаза, топот мчащихся по саванне стад громом отзывался в черепе. Он долго лежал под одеялом, свернувшись как ребенок, содрогаясь от одолевающего чувства неуместности всего вокруг.
Месяц спокойствия… но почему ее отсутствие кажется дурным знамением?
Баржа напротив ускользнула, поймав шальное течение, и Бутыл смог увидеть восточный берег. Низкий берег с валунами, тростники; за ними колышется равнина, озаренная зеленоватым светом нефритовых царапин на южном небосклоне. Степи должны бы кишеть жизнью. Но они пусты.
Этот континент воспринимается более старым, чем Квон Тали или даже Семиградье. С этой земли слишком долго кормились.
На западном берегу виднелись фермы. Каждый надел в треть лиги длиной тянется к реке, а противоположный конец выходит к путанице рассекающих регион дорог. Без ферм летерийцы голодали бы. Но Бутыл был встревожен печальным состоянием многих хозяйств: просевшие крыши амбаров, заросшие сорняками силосные ямы… Ни одного дерева в округе, даже пеньки сравнялись с истощенной почвой. Ветрозащитные полосы из осин и вязов кажутся иссохшими, больными. Широкие веера нанесенной из каналов земли, илистые островки делают берег опасным. Чернозем уносится в море. Нет, уж лучше наблюдать за первобытно-бесплодным берегом востока.
Какой-то солдат ходил по барже кругами, словно попал в клетку; на третьем проходе он остановился, постоял и затопал сапогами, подбираясь ближе.
Слева возникла чернокожая женщина. Положила руки на борт.
Бутыл лихорадочно пытался вспомнить ее имя. Потом сдался, вздохнул. — Ты из тех, кого Бадан Грук считал утонувшими, да?
Он искоса поглядела на него. — Сержант Смола.
— У тебя красивая сестрица — ох, я не …
— У меня красивая сестрица, точно. Ее зовут Целуй-Сюда, что само по себе кое на что намекает. Да? Иногда не ты придумываешь имя, а имя тебя находит. Так было с сестрой.
— Значит, имя не настоящее.
— А ты Бутыл, маг Скрипача. Он никогда о тебе не говорит. Почему бы?
— Почему он обо мне не говорит? Откуда мне знать? Ваш сержантский треп меня не касается — если тебе интересно, о чем Скрип говорит, о чем молчит, почему не спросить его самого?
— Я спросила бы, но ведь он не на нашей барже.
— Не везет.
— Не везет… но есть ты. Когда Скрипач перечисляет свои, э… достояния, тебя словно не существует. Мне вот интересно: он нам не доверяет? Или тебе не доверяет? Две возможности, два направления… или ты можешь предложить третье?
— Скрипач мой первый и единственный сержант, — сказал Бутыл. — Если бы он не доверял, давно сумел бы от меня избавиться, так?
— Значит, это нам он не доверяет.
— Вряд ли дело в доверии, сержант.
— Ты его затычка для всех дырок?
— Боюсь, не то чтобы очень хорошая. Но других у него нет. Во взводе, то есть.
Она коротко обкорнала волосы, возможно, чтобы убрать лишаи и тому подобное — несколько месяцев в вонючей камере, и у вас появляется пунктик насчет гигиены. Сейчас она провела пальцами по черепу, и профиль ее — заметил Бутыл и вздрогнул — даже без волос кажется… идеальным.
— Ну, я… — голос Бутыла дрогнул, — когда ты в первый раз появилась, я думал, это твоя сестра. — Он замолчал, выжидая.
Чуть помедлив, она фыркнула: — Что ж, дал ты работу воображению. Одинокий, да?
Он пытался выдавить из себя нечто, не звучащее жалобно. Не выдавилось ничего. Все, что он ни скажет, прозвучит жалобно.
Смола оперлась о поручень спиной. Вздохнула: — Первые отряды, создаваемые для набегов — в древности, когда Даль Хон не был завоеван — возникали стихийно. Это было сплошное самоубийство. Видишь ли, ни одна женщина не желала стоять в стороне, так что отряды состояли из обоих полов. Однако брак и обручение начали создавать трудности. Не всегда муж и жена входили в один отряд, иногда один из супругов оставался дома. Но неделя, другая в походе… как говорится, война и страсть сосут из одной титьки. Чтобы целые деревни не гибли из-за междоусобиц и ревности, было решено, что едва воин — или воительница — покидает деревню, все прежние брачные связи отменяются.
— Похоже, правильное было решение.
— Как сказать. Иногда выходили сразу десять или двенадцать отрядов, оставляя деревню пустой. Что ты предпочел бы: жить под властью правил или отказаться от них, хотя бы на время? Хуже того, когда новость о такой практике достигла соседей, все стали делать так же, и отряды сталкивались друг с другом. Мы сами устроили себя первую полноценную войну. Зачем быть презренным фермером с одной женой или мужем, когда можно стать воином и отплясывать с новым партнером каждую ночь? Конфедерация Даль Хона почти что разрушила себя.
— И что ее спасло?
— Две вещи. Усталость… а нет, три вещи. Я только что поняла. Усталость. Потом ужасный факт, что даже в отряде дают не даром. И наконец, если не грозящий голод, то визгливые детишки, возникающие через девять месяцев. Это был настоящий взрыв рождаемости.
Бутыл хмурился. — Смола, если хочешь сказать «нет», скажи прямо. Я слишком часто слышу это слово.
— Я отказалась от обычаев Даль Хона, Бутыл, когда вступила в малазанскую армию.
— Ты что, специально путаешь меня?
— Нет. Я объясняю, что меня тянет в две стороны. Один парень увивается за мной, но он плохой пловец и вряд ли доберется с другой баржи. К тому же я ему ничего особенного не обещала. А тут на корме — там все веселье скрыто — есть солдат, знаешь, из тяжелой пехоты — похож на мраморную статую, какие появляются при отливе на береге Кана. Похож на бога, но без всех этих водорослей…
— Ладно, сержант, вижу, куда ты клонишь. Я ему не ровня, и если он предлагает…
— Предлагает, но ведь пляски с ним могут все осложнить. Я имела в виду, что стану хотеть еще и еще.
— А со мной такого не будет.
— Просто думаю вслух.
Бутыл посмотрел в темные воды, проносившиеся мимо борта, и подумал, быстро ли утонет, долго ли человек сопротивляется, если тонет по желанию.
— Ох, — мурлыкнула она, — догадываюсь, это было слишком разочаровывающее приглашение?
— Точно подмечено, сержант.
— Ладно, есть еще.
— Чего еще? — Можно же вскрыть вены, прежде чем прыгать в воду. Сражен паникой и так далее.
— У меня есть чувство к некоторым вещам и людям тоже. Ощущения. Любопытство. Я уже поняла, что лучше следовать своим чувствам. Насчет тебя… думаю, следует познакомиться поближе. Потому что ты больше, чем кажешься. Вот почему Скрип о тебе не говорит.
— Весьма великодушно, сержант. Скажу так: а если в ближайшее время поужинать вместе пару раз и этим ограничиться? По крайней мере пока.
— Похоже, я все сама испортила? Ладно, времени у нас много. Увидимся еще, Бутыл.
Яд паральта, целый флакон, потом нож в сердце — лишь бы порезанные руки не соскользнули — и за борт. Утопился? Умер, не долетев до воды. Он слушал, как отдаляется стук сапог, и гадал, не остановится ли она, чтобы после общения с ним вытереть подошвы. К некоторым женщинам не прикоснешься. Простой факт. С некоторыми мужчина может позабавиться, а на иных приходится только смотреть. А они могут произвести вычисления за один взмах ресниц: подойти, отойти или вовсе убежать…
У обезьян то же самое. И у мартышек, попугаев и змей — яркошеек. Мир — всего лишь совпадения и несовпадения, призывы и позы, непрестанное оценивание годности. «Удивительно, что даже самые бесполезные среди нас умудряются размножаться».
