Елизавета Дворецкая - Перстень альвов, кн. 1: Кубок в источнике
Через четыре дня корабли пришли в Тингваль, усадьбу Дага хёвдинга. Здесь тоже предполагалось задержаться, но об этом Хельги, в отличие от нетерпеливого Торварда ярла, вовсе не жалел. Ему нравилась эта усадьба, в которой его предки по матери прожили несколько веков. В Эльвенэсе ему часто попадался на глаза поминальный камень, поставленный на вершине ее кургана, напоминая тем самым, что она давно умерла. А этот дом, эти столбы и стены, эти скамьи и камни очага, эти горы и это море помнили ее живой, и оттого казалось, что и сама она где-то рядом, вот-вот войдет в открытую дверь. Приезжая сюда, он приезжал к ней, и здесь, среди вещей, окружавших ее с рождения и до замужества, ее образ представлялся Хельги гораздо живее и ярче, чем дома.
Когда она умерла, Хельги сравнялось всего семь лет, и он сохранил о матери расплывчатые и обрывочные воспоминания. В его память почему-то с особенной яркостью врезалось одно, хотя ничего выдающегося в нем не было. Он помнил себя, проснувшегося на огромной лежанке в девичьей – лежанка казалась размером с целое поле, потому что сам он был очень мал. Он проснулся и увидел, что вокруг полутьма, а в ней выделяется прямоугольник двери, открытой прямо во двор. Прямоугольник был лиловым, и мальчик понял, что уже вечер. День кончился, пока он спал, и он заплакал от горя, от тоски по безвозвратно ушедшему дню. Он плакал, потому что у него не имелось еще никакого другого средства высказать свои чувства – ему было тогда года полтора, не больше. Время тогда тянулось медленно, каждый день становился сам по себе событием, и вечерняя смерть одного из этих дней становилась непоправимым горем. Наступавшая ночь, за которой ждало новое утро, казалась огромной, непреодолимой, и он плакал от досады, что проспал, упустил даром драгоценный свет дня.
К нему тогда подбежали, подняли, стали утешать. Он помнил лица двух женщин, склонившихся над ним, и эти лица казались такими большими, белыми, как две луны. Это были Хвита, его рабыня-нянька, и мать. Они что-то наперебой говорили ему; маленький мальчик не понимал их слов, но чувствовал, что его утешают, и в самом деле утешился. Ласки этих двух женщин восполнили его утрату. И нынешний, взрослый Хельги отлично помнил свое тогдашнее блаженство, когда мать взяла его на руки. Его тоска по ушедшему дню сразу исчезла: мать сама была солнцем, возле которого не страшна тьма.
В воспоминаниях мать казалась Хельги очень красивой. В его глазах она совсем не менялась, и теперь он помнил ее совсем молодой женщиной, лет двадцати трех. Она умерла в двадцать пять, а ему теперь уже исполнилось двадцать шесть – значит, Хельги стал старше своей матери. В этом было что-то привычно-неестественное, хотелось понять, как это получилось.
И потому Хельги любил родной дом своей матери, что здесь дух ее был близок и в нем постоянно жила надежда: вот-вот ему откроется эта тайна, в которой, по сути, и не содержалось ничего таинственного, но которая не давала ему покоя.
Отдых предполагался довольно долгий, потому что продолжать путь было еще нельзя.
– К Вигмару Лисице не так легко попасть! – говорил Даг хёвдинг. – Он очень не любит незваных гостей. Все подходы к его жилью оплетены заклятьями: если к нему идет тот, кого Вигмар не звал, то гость собьется с дороги, заблудится и будет блуждать очень долго. И если он потом выйдет из леса в том же месте, где вошел, это будет большая удача. Некоторые не выходили вообще.
– Но ты же у него был! – напомнил Хельги. – И Гельд Подкидыш был.
– Да, но он сам присылал за нами кого-то из своих сыновей. А без провожатого туда не стоит и соваться.
– Что же делать?
– Я бы вам предложил вот что. Туда сначала поедет Дагвард. Он уже знает те места, а тамошние тролли знают его. Он скорее доберется до Золотого озера и скажет Вигмару о вас. Если он согласится вас принять, то он пришлет вам провожатого. Тогда вы доедете без труда, здесь дороги-то дня три.
Хельги вопросительно посмотрел на Торварда: тот ответил весьма кислым взглядом.
– Ждать! – разочарованно протянул Торвард. – Да еще предупреждать его, да еще и просить, как бродяги: будьте милостивы, пустите переночевать! – Он так похоже изобразил ноющего бродягу, что Хельга и ее мать, фру Борглинда, рассмеялись. – Ничего себе подвиг! Мы уже отличились… тут недавно.
С воспоминаниями о бесславной битве с Бергвидом Торвард ярл никак не мог примириться, и замыслы Дага не способствовали утешению.
– Зато так вы попадете туда вернее! – заметил Даг. – Я понимаю, что в молодости ждешь неохотно, но изображать дурака, блуждая в трех соснах за Мшистой горой, тебе ведь тоже не очень хочется, да, Торвард ярл?
– Я люблю полагаться на самого себя! А что касается троллей… Как ты думаешь, Хельги ярл, Восточный Ворон не поможет нам в случае чего?
– Трудно сказать, – Хельги пожал плечами. – Восточный Ворон – дух восточного побережья. В Медном лесу свои духи.
Но доводы Дага не убедили Торварда ярла, да и Хельги думал о долгом ожидании безо всякого удовольствия. Когда на другой день Торвард ярл предложил устроить охоту, Хельги с готовностью согласился, не без мысли, что добытое мясо можно будет использовать как дорожный запас для будущего похода. С собой они взяли человек по десять от дружин и кое-кого из местных квиттов в качестве проводников. В сосновом бору нашлось лосиное стадо, и в первый же день они добыли двух животных. Отправив добычу в Тингваль, Хельги и Торвард с дружиной заночевали в лесу, намереваясь завтра поохотиться еще.
Вольно или невольно, они двигались прямо на запад от побережья и с места их ночлега уже отчетливо виднелись горы, ограждающие Медный лес. Предгорья Медного леса, еще не слишком высокие и сплошь лесистые, походили на волны беспредельного моря земли или мохнатые спины чудовищ, затаившихся до поры, но всегда готовых подняться. Весь вечер Торвард ярл, предоставив хирдманам устраиваться и жарить мясо, сидел на пригорке и смотрел на эти горы.
Он казался как-то непривычно задумчив и помахивал прутиком, будто не знал, куда его девать, а выбросить не догадывался.
– Все-таки я думаю, нам не стоит ждать, пока твой прекрасный родич Дагвард проложит нам дорогу к Золотому озеру, – снова начал он. Об этом они с Хельги толковали уже не раз, и Торвард твердо стоял за то, чтобы отправляться как можно быстрее. – Меня дома в Аскефьорде засмеют, если узнают, что я вежливо просил Вигмара Лисицу впустить меня в ворота! Этот Вигмар Лисица, знаешь ли, у нас там широко известен!
– Разве он у вас бывал?
– Нет, он у нас не бывал. Но наши с ним сталкивались. Эрнольв Одноглазый с ним чуть ли не побратался… Ну, это длинная сага, ну, короче, когда двадцать семь лет назад наши в первый раз вышли на Золотое озеро, этот Вигмар со своими троллями у нас человек триста погубил. А потом, через два года, мой отец с ним дважды встречался в битвах – в Медном лесу и на здешнем побережье. И Вигмар ему сказал, что с Медного леса фьялли никогда не получат дани!
– Тебя это задевает?
Хельги покосился на своего товарища: живое открытое лицо Торварда как-то ожесточилось, он даже сделался непохож на себя. Шрам на щеке стал как-то особенно заметен, в темных глазах дрожали глубокие отблески огня. И Хельги вдруг осознал, что его новый товарищ далеко не так прост, как кажется. Это – сын Торбранда конунга и Хёрдис Колдуньи.
– Представь себе, задевает, – негромко ответил Торвард, помолчав, и не отрывал при этом взгляда от пламени костра. – Меня еще не было на свете, когда началась эта война. Меня родила эта война, ты понимаешь? Ты должен понять, потому что и тебя она родила тоже! – Торвард вдруг вскинул глаза, и его напряженный взгляд, как черное копье, ударил Хельги прямо в сердце. – По этой войне мы с тобой родные братья! Если бы не война, твой отец не сватался бы к дочери здешнего хёвдинга. А мой отец потерял жену и двух старших сыновей, когда квиттингская ведьма наслала на них «гнилую смерть». Он начал войну, чтобы отомстить ей. А через два года эта же самая ведьма стала его женой, заменила ему ту, которой его лишила! Или заняла то место, которое освободила для себя! Так тоже говорят. И я – ее сын, я не родился бы, если бы не эта война. Я сын ведьмы, я это не только от Бергвида слышал. Думаешь, так легко быть сыном ведьмы?
Торвард замолчал и стал смотреть вдаль, где горы Медного леса уже почти слились с темными небесами подступающей ночи. И Хельги вдруг ощутил, что их с Торвардом связывает и еще кое-что, кроме того обстоятельства, что оба они обязаны своим существованием Квиттингской войне. Торвард ярл тоже хотел найти свою мать. Она не умерла, она ждала его дома, но он хотел увидеть ее родину, увидеть те места, которые сделали ее колдуньей, женой великана Свальнира, а потом женой его отца, и понять все то, что она сама не хотела ему рассказать. Его собственные корни остались в земле Медного леса, они звали его властными голосами, и он не мог противиться зову.
