Стивен Эриксон - Пыль Снов
Вздох вышла из бокового прохода. — Синее Железо, — шепнула она, смотря на трутня. — Словно… словно Точка Опоры. Таксилиан, иди к нему — оно нам нужно.
— Знаю. — Таксилиан облизнул пересохшие губы — Раутос, иди наверх к Шебу и Наппету — пусть остаются там. Займи чем-нибудь. Не хочу, чтобы они выскочили с мечами наголо. Заставь понять…
— Понять что? — спросил Раутос.
— Что мы нашли союзника.
Глаза Раутоса расширились. Он вытер пот с лица. Попятился, потом развернулся и пошел наверх.
Таксилиан сказал трутню: — Ты можешь меня понять? Ничего не работает. Нужно починить. Нам нужна твоя помощь… нет, наверное, можно сказать иначе. Мы готовы помочь тебе вернуть всё к жизни.
Молчание. К’чайн Че’малле, казалось, игнорирует находящихся в комнате. Щупальца на концах лап извивались морскими водорослями. В широкой прорези рта блестели зубы. Еще миг — и трутень моргнул. Раз, другой, третий — видно каждое веко. Затем подпрыгивающей походкой подошел к Таксилиану. Подобрал крышку и умело поставил на место. Выпрямился и прямо поглядел на духа.
«Ты можешь меня видеть». Понимание заставило призрака застыть. Он тут же ощутил что-то — «мое тело!» — и задергался от мучительной боли в перетруженных руках. Он смог почувствовать свой пот, ломящее утомление в мышцах. А потом все пропало.
Он заплакал. «Помогите!»
Змеиные глаза Сулькита снова заморгали. Трутень бросился бежать, быстро пересек комнату и скрылся на пандусе, что ведет к куполу-черепахе, вместилищу разума города.
Таксилиан засмеялся: — За ним! — и поспешил за К’чайн Че’малле. Вздох понеслась следом.
Когда они убежали, Асана бросилась к Последнему, и тот обнял ее.
Появились Раутос, Шеб и Наппет. — Мы открыли дверь, — слишком громко сказал Шеб. — Она просто скользнула вбок. Выводит наружу, на балкон — боги, мы высоко забрались!
— Хватит чепухи, — зарычал Наппет. — Мы кого-то видели на равнине. Идет. Кажется, мы столкнулись с другим скитальцем.
— Может быть, — сказал Раутос, — он знает.
— Что знает? — оскалился Шеб.
Раутос беспомощно поводил руками.
Наппет сверкнул глазами, поднял дубину. — Так где гребаный демон?
— Он не хочет нам навредить, — сказал Последний.
— Тем хуже для него.
— Не вреди ему, Наппет.
Наппет надвинулся на Последнего. — Поглядите на тупого фермера — нашел домашнюю зверушку, а? Ничего особенного — Вздох выглядит гораздо лучше.
— Демон безоружен, — сказал Последний.
— Тогда он тоже тупой. На его месте я махал бы самым большим топором, какой смог бы найти. Убил бы для начала тебя и каргу, тобой пригретую. Потом жирного бесполезного Раутоса с его глупыми вопросами.
— Ну, первым он убил бы тебя, Наппет, — гоготнул Шеб.
— Потому что я самый опасный, да. Он попробовал бы. Но я разобью ему башку одним ударом.
— Не самый опасный, — поправил Шеб, — а самый тупой. Он убил бы тебя из жалости.
— Давай пойдем готовить, — сказал Последний Асане, все еще обнимая ее мускулистой рукой. — Прости, Наппет, на тебя еды не хватит.
Наппет подступил ближе: — Попробуй меня остановить…
Последний развернулся. Кулак ударил Наппета в лицо, разбив нос. Он зашатался, кровь хлынула ручьем; об пол застучали выбитые зубы.
Палица выпала из рук. Еще миг — и мужчина тоже упал, свернувшись клубком.
Остальные выпучили глаза на Последнего.
Шеб засмеялся, но как-то осторожно.
— Идем, — сказал фермер Асане.
Они вышли из комнаты.
Шеб сказал: — Я обратно на балкон.
Раутос пошарил в тючке, достав тряпки и фляжку. Встал на колени у скорчившегося Наппета, крякнул. — Давай поглядим, что можно сделать.
* * *«Предательство может остыть — холодная груда углей — и вдруг вспыхнуть снова. Что заставило меня совершать такие убийства? Они были сородичами. Спутниками. Любимыми друзьями. Как я смог? Моя жена, она хотела ранить меня… почему? Что я сделал? Сестра Горима? Это же чепуха. Безделица. Не стоит таких воплей. Она сама должна была понять.
Она ранила меня, но мне не забыть ее глаз — ее лица — она смотрела на меня, когда я забирал ее жизнь. Никогда мне не понять, почему она смотрела как та, которую предали. Это меня предали. Не я. Сестра Горима… какое она имела отношение? Я не хотел ей вредить. Так вышло. Но то, что она сделала… словно нож в сердце вонзила!
Нужно было понимать: не такой я человек, чтобы спустить. У меня есть гордость. Вот почему всем пришлось умереть, всем, что знали и смеялись за моей спиной. Нужно было дать урок… но ведь… когда все закончилось, некому было учить мой урок. Только я остался, но это не годится. Я должен был выучить иной урок. Не так ли?
Дракон ждет на равнине. Он не моргает. Однажды он моргнул — и всё исчезло. Всё и все. Больше он никогда так не сделает.
Ты моргаешь и навеки теряешь время. Ты даже не можешь понять, сколько длилось моргание. Миг — или тысяча лет? Ты даже не можешь увериться, что увиденное сейчас таково же, как увиденное миг назад. Не можешь. Ты думаешь — оно то же. Убеждаешь себя, уговариваешь себя верить в непрерывность видимого. Оно такое же, как в прошлом. Вот что ты себе внушаешь. Разум забавляется игрой в уверенность. Чтобы не впасть в безумие. Но подумай, что один миг, одно движение век — да, все мы понимаем — может изменить реальность. Закрылись веки — одно, открылись — совсем иное. Дурные вести. Поражающий душу ужас. Горе. Как долго длится миг?
Боги подлые, целую гребаную вечность»!
Глава 14
Как отразить мне безумия темный прилив
все, что я знал, что висело как мухи сухие
на паутине дней юных — сейчас восстает
свежею пеной морскою плещет в лицо
ветер навстречу мне рвется; бегу, задыхаясь,
очи горят — но явственно слышу призывы
жизни забытой, чувствую солнечный жар
сухо стрекочут цикады в зеленой траве
был я ребенком и лето текло бесконечно
дни не хотели сменяться ночами, а я поднимал
— воин, дикарь — свой героический гвоздь
дергались и колыхались миры на его острие
синем как новая сталь, и соленые ветры
не успевали точащие зубы вонзить
в спину и ребра, сделав любое движенье
мукой. Сверкали повсюду лучи золотые
тысяч судеб
а теперь — где же вы, гладкие лица
щедрых певучих дней лета, где боги
твердой рукой дикий смирявшие мир? Шелуха
вместо шелков мою устилает тропу
вместе с тобой бежим мы слепыми зверями
только прилив не обгоним, и море нас ждет
обещая
всерастворение, гибель дней юности
сломаны гвозди и ногти, и ребра болят
лето уходит все дальше, и дальше
и дальше…
«Жалобы сломанного гвоздя», Рыбак
Кто-то кричал от смертельной боли — но вождь Желч к такому давно привык. Его глаза слезились от едкого дыма. Он повернул коня — и разразился градом ругательств. Целых три отряда летели из видневшейся на дне долины деревни, высоко поднимая копья с нанизанными и привязанными зловещими трофеями. — Пусть Колтейн возьмет этих дураков и раздавит пяткой! Джарабб! Скачи к их командиру. Пусть построит войско и возобновит разведку на юге. Никаких больше набегов — так и скажи дураку, что я заберу у него добычу, жену и дочерей, если хоть раз еще ослушается приказа!
Джарабб прищурился… — Это Шельмеза, Вождь Войны.
— Отлично. Заберу мужа и сыновей, сделаю рабами и продам в Д’рас. Кривой нос Балта, ей нужно лучше управлять воинами!
— Они всего лишь следовали за ней, — сказал Джарабб. — Она хуже бешеного волка.
— Хватит жевать мое ухо, — рявкнул Желч, желавший вынуть ногу из стремени и пнуть парня в грудь. Слишком фамильярным стал, слишком хитрым, слишком много Худом клятых слов и намекающих взглядов. После дела с Шельмезой он ему глаз подобьет и заставит следить за ранеными, чтобы не отстали.
Джарабб попробовал улыбнуться, но улыбка увяла от злобной гримасы Желча. Юный Слезоточец пришпорил коня и поскакал навстречу вопящим, улюлюкающим рейдерам.
Небо над тошнотворной пеленой дыма было безоблачным — шатер насыщенной синевы, зловредное солнце, казалось, хочет вскипятить воздух. Стайки длиннохвостых птиц беспорядочно метались, боясь садиться на землю, ведь повсюду были воины — хундрилы. По заброшенным полям скакала разжиревшая, в палец длиной саранча.
По дороге возвращалась первая группа разведчиков; Желч был рад видеть их дисциплину, слаженный бег коней, поднятые под одинаковыми углами копья. Кто у них офицер? Он заметил на копье командира кожаный бунчук и понял: это Ведит, недавно раздавивший гарнизон местного городка. Он понес в набеге тяжелые потери — но в этом нет сюрприза. Молод, по-глупому упорен и вспыльчив — но надо приглядеть за ним, ведь он, вполне очевидно, сумел взять воинов в твердые руки.
