Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич
– Да не знаю я никакой Рогатой горы! – взрывается профессор.
Он вытаскивает карту, сует ее мне под нос.
– На, сам смотри!
Смотрю. Перед глазами расплываются коричневые и зеленые пятна, голубые ниточки рек извиваются, как живые.
– Как будет «рогатый» по-местному? – спрашиваю я, закрыв глаза.
– А? – Нефедов в замешательстве. Он возвращает себе карту и начинает разглядывать ее, бормоча под нос: – Рогатый – это значит две вершины… Два по-вахански – «буй». Вершина – «сар».
– Буй-сар, – вспоминаю я название. Профессор упоминал его, когда рассказывал про потаенный тракт.
– Буй-сар, – повторяет за мной Нефедов. – Ты уверен? Это, в общем-то, недалеко. Но тебе не дойти, там сплошные скалы. Поэтому отложим вояж на Буй-сар до лучших времен и выдвигаемся в поселок.
– Нет, – шепчу я. – Нам нужно к Рогатой горе.
– Ты же убиваешь себя!
– Нам нужно к Рогатой горе, – теперь уже я говорю с ним, как с ребенком.
– Да за каким хреном нам сдалась эта твоя гора?! – раздраженно орет профессор.
– Так хочет конь, – я ставлю точку в нашем бессмысленном споре.
– Конь… Как он может чего-то хотеть? – ворчит Нефедов, вновь расстилая на земле карту. – Буй-сар… От него до китайской границы рукой подать. Но там нет ни одного селения! Вообще ничего! Только летовки пастухов на горных лугах. Нет, я не поведу тебя к Буй-сару. Все, никаких разговоров. Идем в Караташ!
На дороге появляется еще одна машина. Это что-то среднее между легковушкой и маленьким грузовичком. Кажется, такой тип автомобилей называется «пикап». Нефедов смотрит на машину, резво соскакивает с места и тащит меня за скалы.
– Ты чего? – удивляюсь я.
– Кажется, это местная полиция. Или военные. Нам встречаться ни с теми, ни с другими нет никакого резона.
– Карта! – хриплю я. – Ты оставил карту!
Нефедов материться. Карта, придавленная булыжником, действительно осталась у дороги. Пикап приближается. Он грязно-серого цвета, с зеленой полосой. В кузове трое. И пулемет на турели. Машина тормозит, останавливается. Афганцы в светло-серой форме спрыгивают на землю, один из них поднимает карту, показывает остальным.
– Уходим! – профессор взваливает меня на спину, как раненого Че Гевару, и тащит вверх по склону, петляя между огромными глыбами. Снизу слышатся крики полицейских. Они пока не стреляют, надеясь, что мы вернемся.
Я улыбаюсь. Мне уже давно стало понятно, что противиться воле коня – или того, кто послал мне через века эту фигурку – невозможно. Буй-сар так Буй-сар. Рогатая гора.
И еще теперь я твердо знаю, что не умру. Мертвый я не смогу выполнить то, что должен. Значит, я выживу, вылечусь, и еще дрогнет небо от копоти, как любил говаривать Витек Галимов.
Минут через пятнадцать Нефедов останавливается, опускает меня. Профессор устал. Очень жарко. Солнце палит просто немилосердно. Мы стягиваем с себя одежду. Я остаюсь в белом медицинском халате, позаимствованном вместе с хэбэшкой в медпункте, Нефедов – в полевой офицерской форме, с которой он успел спороть погоны и петлицы. Бритая профессорская голова блестит от пота.
Раздается звук, напоминающий треск разрываемой ткани. В воздухе свистят пули. Полицейские не идут за ними, предпочитая для очистки совести дать очередь из пулемета. Они – не люди Надир-шаха, их не ведет ярость и чувство мести. Просто работа. Инструкции, формуляры, правила. Я их понимаю.
– Сейчас… отдышусь… и двинем дальше, – хватая ртом воздух, сипит Нефедов.
Я поднимаюсь на ноги, делаю шаг, другой. Вроде ничего, я могу передвигаться самостоятельно.
– Перестань, загнешься же, – профессор сует в рюкзак теплые вещи, протягивает его мне. – На, вдень руки в лямки, а я понесу тебя. Так мы будем идти быстрее.
Может быть, он прав, но я упрямо шагаю по склону самостоятельно. Я должен доказать сам себе, что жив. Так надо.
Он догоняет меня, протягивает руку. Отрицательно мотаю головой. Склон заканчивается каменистым гребнем, за ним тянется безжизненное плато. Пучки коричневой травы, серый песок – пейзаж, как на Марсе. Вдали, за пилообразными скальными цепями, высится заснеженный пик с двумя вершинами. Буй-сар. Вот она какая, Рогатая гора.
Идем по плато. Здесь негде укрыться, и если бы полицейские поднялись следом, они перестреляли бы нас, как в тире. Боже, храни тех, кто пишет инструкции!
Столб мы замечаем одновременно. Он почти черный, и вначале мне кажется, что это каменная свая, но подойдя ближе, вижу – дерево. Очень старое, изглоданное ветрами и морозами дерево, отесанное неизвестным мастером. Четыре грани, острая вершина. И глубоко вырезанные символы – круги, квадраты, а внутри них – многоконечные звезды с загнутыми лучами. По одной звезде на каждую сторону света.
– Что это? – спрашиваю у профессора.
Он молчит, внимательно разглядывая столб.
– Пограничный знак?
– Нет. Если бы я увидел такое в России, в музее, то сказал бы, что это славянский межевой столб, очень древний, еще дохристианский. Видишь, – Нефедов тычет пальцем в звезды, – это называется громовые знаки. Символы Сварога, небесного кузнеца.
– Они похожи на свастику, только лучей не четыре, а…
– Шестнадцать, можешь не считать. Не понимаю, как эта штука сюда попала…
Грозный окрик застает врасплох. Из-за камней в десятке шагов от нас выходит несколько человек с оружием наизготовку. Нефедов шипит сквозь зубы ругательства, поднимает руки. Я следую его примеру.
Вляпались. Вот тебе и громовые знаки…
Нас ведут к скалам, обрамляющим плато с запада. Поимщиков четверо, все вооружены. Это очень странные люди. Они не похожи на тех афганцев, которых я видел до этого. Высокие, в подпоясанных широкими поясами холщовых рубахах и меховых шапках, бородатые, они почти не разговаривают, лишь обмениваются короткими фразами на непонятном языке. Нефедов его не знает. Он несколько раз пытается заговорить, используя фарси, пушту, хинди, английский – безрезультатно. Теперь профессор бормочет что-то себе под нос, словно бы вспоминая.
Но самое главное даже не язык и одежда. Те, кто задержал нас и сейчас конвоирует к скалам, вооружены старинными ружьями с кремневыми замками. И еще у них русые волосы и светлые глаза.
Вот и скалы. Мы останавливаемся между двух красноватых утесов. За ними – каменная стена и черный зев пещеры. Один из русоволосых прикладывает руку ко рту и что-то кричит. Раздается ответный крик и из пещеры выходят несколько человек. Они тоже вооружены диковинными старинными ружьями, а впереди важно шагает исполинского роста мужик с окладистой бородой. В нем никак не меньше двух метров. За его пояс заткнут жуткого вида топор, настоящая секира. У мужика ярко-зеленые глаза под кустистыми бровями. Взгляд пронзительный и грозный. Он меня пугает. Нефедову тоже явно не по себе.
– Не дергайся, – шепчет он мне. – Кажется, я догадываюсь, кто эти люди…
– Кто?
Ответить профессор не успевает – бородач, внимательно оглядев нас, что-то говорит и указывает могучей рукой на щербатую каменную глыбу. Я получаю чувствительный удар прикладом в спину и закашливаюсь. Нефедова тащат к глыбе едва ли не волоком.
Вижу вблизи поверхность камня. Щербины на нем – явно следы от пуль. И тут до меня доходит – да это же расстрельная стена! Здесь приняли смерть десятки, если не сотни человек!
А теперь, выходит, наша очередь?
Предводитель басом выкрикивает несколько слов. Русоволосые выстраиваются в десяти шагах от нас, поднимают ружья.
– Стойте! – кричу я, размахивая руками. – Так нельзя! Мы же вам ничего не сделали!
Великан хохочет, уперев руки в бока. От его смеха кровь стынет в жилах. Стрелки взводят курки. Неужели все, конец? Вот так буднично, просто – поймали, отвели к камню и расстреляли? За что?
И тут Нефедов начинает говорить, срывающимся голосом тщательно произнося незнакомые мне слова. Я вижу, как меняется выражение лица предводителя. Он явно понимает то, что говорит профессор. И это злит бородача. Теперь ему не до смеха. Выкатив глаза, он отрывисто командует – и опустившиеся было ружья вновь поднимаются.
