Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич

Сын оказался прав. К полуночи у юрты Темуджина пили, ели, пели песни и бражничали не меньше сотни монголов из разных племен. Теперь, когда юный наследник своего отца получил покровительство такого могучего хана, как Тоорил, многие недовольные спешили к нему, чтобы встать под родовой туг Борджигинов. Борте, тенью ходившая за спинами пирующих, обносила их питьем и кушаньем и изредка наклоняясь к мужу, шептала:

– Будь поласковее вот с этим пастухом, у него восемь сыновей, все как на подбор багатуры. А тому охотнику в черной шапке своей рукой налей еще архи – он меткий стрелок, настоящий мерген. Своих людей надо отмечать – и тогда они ответят тебе преданностью.

Все прибывшие дали Темуджину клятву верности. Юноши сделались его нукерами, отцы – данниками и советчиками. Восстановление улуса Борджигинов началось.

Утром Темуджин объявил:

– Довольно мы прятались, как трусливые дзейрены, в этом диком месте. Завтра я переношу свой стан в степи Бурги-ерги. Всякий хозяин должен жить на своей земле.

Решение это вызвало ликование среди монголов. Старый Джарчиудай-евген сказал:

– Мне надо съездить домой, взять семью и скарб. Через месяц я вернусь и поселюсь возле тебя, Темуджин. Сын же мой Джелме останется защищать и беречь тебя.

Такие же речи вели и остальные гости. После полудня они разъехались, неся с собой по степи вести – волчонок вырос, возрождение Есугеева улуса началось!

Я выныриваю из двенадцатого века как из омута. Нефедов, кажется, ничего не заметил. Он все так же сидит у противоположного борта и в его взгляде читается ненависть. Поворачиваю голову и смотрю сквозь широкую щель между досками.

Машина едет по самому краю пропасти. Высота такая, что у меня начинает кружиться голова. Двигатель работает с перебоями, захлебывается – дорога идет в подъем. Озноб сотрясает мое тело, перед глазами все плывет. Сколько мы уже в пути? Час, два? Солнце поднялось высоко, но до полудня ему не меньше ладони. В школе на уроках географии нас учили определять время по положению светила в небе. Кажется, сейчас около одиннадцати.

Только бы не потерять сознание! Только бы выдержать. А с Нефедовым надо что-то делать. Зря я намекнул ему, что Пржевальский почти нашел место упокоения Чингисхана. Профессор не догадывается, что могил две. Можно было бы рассказать ему про Хангай, сказать, что знаю точное место. Правда, тогда он потащил бы меня туда, в Монголию. А мне надо на Хан-Тенгри.

Но что я буду делать, когда доберусь до ледяной пещеры? Оживить Чингисхана, конечно, не получится – я не волшебник, не ученый-биолог. Да и нет сейчас у науки возможностей возвращать к жизни умерших семь столетий назад людей.

«Волк! – подсказывает мне внутренний голос. – Надо взять волка. С ним можно все. Волк сделал из нищего сироты Темуджина властелина мира. Теперь другое время. Пусть Чингисхан продолжает спать вечным сном под пиком Хан-Тенгри».

И едва только я успеваю подумать об этом, как ощущаю ледяной холод, разлившийся по груди от фигурки коня. В голове проясняется.

«Иди на рогатую гору. Рогатую гору. Рогатую гору…», – настойчиво твердит уже знакомый голос. Это он понуждал меня двигаться на север, когда разбился спасший нас вертолет. Голос коня? Или моего далекого предка Елюй Чу-сая? А может быть, это сам Чингисхан направляет меня к своей могиле? Если это так, то он знает куда больше моего о цели этого похода.

Рогатая гора. Знать бы еще, где это…

Кажется, я заснул. Просыпаюсь резко, рывком. Мы по-прежнему едем по тайному тракту между гор. Синие вершины медленно, величаво плывут над головой. Вижу орла, кружащегося выше облаков. Понимаю, что это не птица залетела так высоко, а облака висят очень низко, всего в нескольких десятках метров над грузовиком.

Нефедов спит, его голова безвольно покачивается, рот приоткрыт, на нижней губе повисла ниточка слюны. Видать, профессор караулил меня, но и его укатали здешние крутые горки. Пусть спит. Так спокойнее.

Мне трудно дышать, в груди что-то булькает, свистит, словно там застряла пищалка из детской игрушки. Трогаю лоб. Очень горячий. Рука ледяная, а вот тело пышет жаром. Это плохо. Значит, температура будет продолжать подниматься. Когда там сворачивается кровь, на сорока двух градусах? Похоже, я совсем близок к этому.

Вспоминаю про Рогатую гору. Где ее искать? И как – я едва шевелюсь. Нет, надо сперва оклематься. Конечно, лечение займет время, но разве я куда-то тороплюсь?

И тут мне впервые с момента бегства из медпункта на ум приходит простой, казалось бы, вопрос: «А что потом?».

Действительно – что? Как я буду реабилитировать себя, как вернусь домой? Мне совершенно не улыбается перспектива жить за границей, а на родине числиться убийцей и дезертиром. Я хочу увидеть маму, Витька, хоть он и гад, Маратыча, дядю Гошу, пацанов со двора. Надю хочу увидеть! Может, она уже вышла замуж за этого своего препода, мне плевать.

Я хочу вернуться в Казань. И вернусь, чего бы это мне ни стоило! Ох, как же мне плохо… А если я умру? Задохнусь в вонючем кузове разукрашенного шашпая? Сгорю в лихорадке?

И тут же понимаю, что ничего тогда не будет. И мне становится неожиданно легко и просто от этой мысли. Ни-че-го… И пофигу. А раз так – не надо печалиться. Нужно делать, что должно – и будь что будет…

Профессор просыпается, смотрит на меня и лезет в карман. Видимо, я совсем жутко выгляжу. Он протягивает мне надорванную упаковку с оставшимися таблетками анальгина. Киваю, мол, спасибо, благодетель. Впрочем, мне жаль Нефедова. Умный, хитрый, коварный и жестокий человек стал, как это принято говорить, заложником ситуации. Господи, поскорее бы мы приехали. Обшарпанный кузов опротивел до рвоты.

Глотаю таблетки, запиваю из фляги Мирзо. Вода сильно отдает железом. За подъемом начинается спуск. Дорога очень плохая, нас каждую секунду подбрасывает, кидает из стороны в сторону. Рыжий султан пыли висит позади машины, как дымовая завеса.

Тракт сбегает на дно долины, к реке. Здесь легче дышать, появляются запахи, отсутствующие на верхотуре. Пахнет водой, травой, цветами, кажется, даже дымом очагов. На другом берегу Пянджа я вижу кишлак – десяток домов с плоскими крышами, стадо коз, несколько коров. И людей. Ребятишки возятся у воды, поодаль женщины стирают белье, двое мужчин с палками неподвижно стоят на вершине холма, из-под рук глядя на машину.

Дорога поворачивает и кишлак скрывается за каменным уступом. Все, маленький обжитой островок исчез, остался в прошлом. Что за люди там живут? Как они живут? Чем они живут? Я никогда не узнаю ответов на эти вопросы. ЗИЛ опять прет в гору, плюясь гравием из-под колес.

Наша поездка ценой в обручальное кольцо заканчивается неожиданно. Зашипев тормозными пневмоцилиндрами, грузовик останавливается. Хлопает дверца, над бортом появляется носатая рожа Мирзо. Сверкая улыбкой из-под усов, он машет рукой куда-то в сторону.

– Караташ! Караташ!

Мы спускаемся на землю. Я сразу сажусь на придорожный камень. Нефедов прощается:

– Шобош. Кхудар хафиз [9]!

– Мербони [10], – откликается Мирзо, забираясь в кабину.

Глава четвертая

Рогатая гора

ЗИЛ трогается с места и исчезает в облаке пыли. Нефедов подходит ко мне, садится рядом.

– Что такое Рогатая гора? – спрашиваю я его.

– Не знаю, – пожимает плечами профессор. – А при чем тут она?

– Нам надо идти на Рогатую гору.

– Нам надо идти в Караташ, в больницу, – без эмоций говорит Нефедов. Так обычно разговаривают с детьми. – Ты же кони двинешь с часа на час. Таблеток больше нет. Поэтому забудь про свою гору, и пошли. Если не можешь идти, я тебя понесу. До поселка всего три километра. Это вниз, в долину.

– Нам надо найти Рогатую гору.