Фрэнк Герберт - Дюна
Хара, раздраженно вздохнув, опустилась на подушку и хмуро посмотрела на девочку.
— Аля, — поманила к себе дочь Джессика.
Та подошла, уселась на подушку возле матери и крепко взяла ее за руку. От соприкосновения их тел тут же включилось общее сознание, которое возникло у них еще до рождения Али. Речь шла не об общих мыслях, хотя, если они соприкасались в ту минуту, когда Джессика изменяла пряный яд для какой-нибудь церемонии, случалось и такое. Это было нечто большее — непосредственное восприятие другой живой искры, острое и пронзительное, восприятие на уровне симпатической нервной системы, делавшее их в эмоциональном смысле одним целым.
Джессика заговорила с Харой, следуя правилам обращения к человеку из окружения ее сына:
— Субак уль кухар, Хара. В добром ли здравии встречает тебя эта ночь?
Соблюдая те же предписываемые традицией правила, та ответила:
— Субак ун нар. Я в добром здравии.
Слова прозвучали почти без всякого выражения. И Хара снова вздохнула.
Джессика почувствовала, что Алю это забавляет.
— Ганима моего брата дуется на меня, — прошепелявила девочка.
Джессика отметила слово, которое она употребила для Хары — ганима. На выразительном языке вольнаибов оно обозначало «нечто, добытое в бою», а произнесенное с. определенной интонацией еще и «непригодное больше для использования по своему первоначальному назначению». Например, наконечник копья, который подвесили как украшение.
Хара окрысилась:
— Нечего меня оскорблять, дитя. Я знаю свое место.
— Что ты натворила на сей раз, Аля? — спросила Джессика.
За нее ответила Хара:
— Она не только отказалась сегодня играть с другими детьми, она вторглась туда…
— Я спряталась за занавесками и смотрела, как Субайя рожает ребеночка, — вмешалась Аля. — Мальчика. Он так плакал, так плакал. Очень здоровые легкие. Когда он достаточно выплакался…
— Она вылезла и прикоснулась к нему, — продолжила Хара. — И он сразу перестал плакать. Всем известно, что вольнаиб, если он родился в сиче, должен выкричаться при рождении, потому что больше ему уже никогда не разрешат кричать, чтобы не выдать нас во время хаджа.
— Он достаточно выплакался. Я только хотела почувствовать его искру, его жизнь. Вот и все. А когда он почувствовал меня, он не захотел больше плакать.
— Просто; среди людей опять пойдут разговоры, — сказала Хара.
— Мальчик Субайи здоров? — спросила Джессика. Она видела, что что-то глубоко беспокоит Хару, и гадала, что бы это могло быть.
— Здоров так, как только может пожелать любая мать. Они знают, что Аля не причинила ему вреда. Они даже почти не возражали против того, что она к нему прикоснулась. Он угомонился и был совершенно счастлив. Но дело в том… — Хара пожала плечами.
— Дело в странности моей дочери, да? В том, что она говорит о вещах, которые ей не по возрасту и о которых дети в ее годы знать не могут — о далеком прошлом.
— Откуда она может знать, каким был ребенок на Беле Тигойзе? — резко спросила Хара.
— Но он правда такой! Сын Субайи как две капли воды похож на мальчика, которого Мита родила перед Расставанием.
— Аля! — воскликнула Джессика. — Я ведь тебя предупреждала.
— Но, мама, я сама видела, и это правда…
Джессика покачала головой, видя смятение на лице Хары. Кого я произвела на свет? спросила она себя. Дочь, которая от рождения знает все, что знаю я… и даже больше: ей открыты все знания из коридоров прежней Преподобной Матери, живущей теперь во мне.
Дело не только в том, что она говорит, — продолжала Хара, — но и в том, чем она занимается: как она сидит, как смотрит на скалы, как шевелит какой-нибудь одной мышцей на щеке или на тыльной стороне мизинца…
— Это бен-джессеритская выучка, ты ведь сама знаешь, Хара. Разве у моей дочери не может быть наследственных качеств?
— Преподобная Мать, тебе известно, что меня ее странности не занимают. Но люди и их разговоры! Я чувствую здесь опасность. Они говорят, будто твоя дочь — демон, что другие дети отказываются с ней играть, что она…
— У нее очень мало общего с другими детьми, но она не демон. Она просто…
— Конечно нет!
Джессика изумилась пылкому восклицанию Хары и взглянула на Алю. Ребенок казался полностью погруженным в свои мысли, от него исходило ощущение… ожидания. Она перевела глаза на Хару.
— Я отношусь к тебе с почтением, как к человеку из дома моего сына, — начала Джессика и почувствовала, как рука Али шевельнулась в ее руке. — Можешь открыто говорить со мной обо всем, что тебя беспокоит.
— Я недолго еще буду оставаться в доме твоего сына. До сих пор я ждала ради моих сыновей, ради особой выучки, которую они получают как дети Узула. Сама я могла бы им дать слишком мало с того времени, как стало известно, что я не делю ложе с твоим сыном.
И снова Аля пошевелилась, тепло и сонно.
— Ну и что с того, ты могла бы стать для моего сына хорошей спутницей, — сказала Джессика и добавила про себя, потому что подобные мысли неотвязно преследовали и ее саму: Спутницей… но не женой. И затем ее мысли скользнули к главному, самому больному месту: к разговорам, которые велись в сиче про ее сына и про то, что его связь с Чейни сделалась постоянной — иначе говоря, браком.
Я люблю Чейни, думала она, но при этом напоминала себе, что, когда речь идет об особах королевской крови, любовь должна отступить в сторону. Ибо в вопросах брака особы королевской крови руководствуются совсем другими соображениями.
— Ты думаешь, я не знаю, какие планы ты строишь для своего сына? — спросила Хара.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты хочешь объединить все племена под Ним.
— Это плохо?
— Я вижу грозящие ему опасности… и одна из них — Аля.
Аля примостилась поближе к матери, открыла глаза и изучающе оглядела Хару.
— Я наблюдала за вами, когда вы бываете вместе, за тем, как вы прикасаетесь друг к другу. Аля — почти моя плоть, потому что она сестра того, кто мне почти брат. Я наблюдала за ней и охраняла ее с той поры, когда она была совсем крошкой, со времен той раззьи, когда мы бежали сюда. Я на многое насмотрелась.
Джессика кивнула, чувствуя, как в сидящей рядом дочери начинает нарастать беспокойство.
— Ты знаешь, что я имею в виду. То, что она знает обо всем еще до того, как с ней заговорят. Какой еще ребенок в ее возрасте так понимает водную дисциплину? У какого другого ребенка первыми словами к няньке были: «Я люблю тебя, Хара»?
Хара в упор уставилась на Алю.
— Почему, ты думаешь, я сношу все ее оскорбления? Я знаю, что они не со зла.
Аля подняла глаза на мать.
— Да, у меня есть способности к рассуждению, Преподобная Мать. Я могла бы стать саяддиной. То, что я видела, я видела.
— Хара… — Джессика пожала плечами. — Не знаю, что тебе и сказать.
И она удивилась самой себе, хотя и сказала чистую правду.
Аля потянулась и расправила плечики. Джессика почувствовала, что ожидание кончилось, что новое чувство основано на решимости и грусти.
— Мы ошиблись, — сказала Аля. — И теперь мы нуждаемся в Харе.
— Все произошло во время обряда приношения семени, — продолжала Хара, — когда ты, Преподобная Мать, изменяла Воду Жизни, когда Аля жила внутри тебя еще нерожденная.
Нуждаемся в Харе? недоумевала Джессика.
— Кто еще сможет говорить с людьми и научить их понимать меня? — спросила Аля.
— Ты хочешь, чтобы она что-то сделала?
— Она сама знает, что делать.
— Я расскажу им правду, — сказала Хара. Ее лицо внезапно стало постаревшим и печальным, по оливкового цвета коже пролегли морщины, черты лица заострились, делая ее похожей на ведьму. — Я расскажу им, что Аля только притворяется, будто она маленькая девочка, что на самом деле она никогда не была маленькой девочкой.
Аля затрясла головой. По ее щекам побежали слезы, и Джессика так явственно почувствовала волну горя, исходящую от дочери, словно это было ее собственное чувство.
— Я знаю, что я выродок, — прошептала Аля. Это по-взрослому сделанное обобщение прозвучало из уст ребенка как подтверждение горькой истины.
— Ты не выродок! — крикнула Хара. — Кто посмел сказать, что ты выродок?
И Джессика снова изумилась неистовству, с которым Хара защищала девочку. Она видела, что Аля сделала правильный вывод — они действительно нуждались в Харе. Люди поймут ее — и ее слова, и ее чувства, ибо теперь стало очевидно, что она любит Алю как собственное дитя.
— Кто это говорил? — повторила Хара.
— Никто.
Аля вытерла слезы уголком просторной абы матери. Потом расправила ткань там, где она замялась и намокла.
— Тогда не говори так, — приказала Хара.
