Симона Вилар - Ведьма княгини
Он говорил запальчиво, все громче и громче. Свенельд даже взволнованно осмотрелся, будто опасаясь, что их услышат. Но Малкиня опять-таки уловил эту мысль и успокоил посадника. Нет тут никого такого, кто прислушается. Он ведун и знает это.
А вот обычный человек Свенельд так не думал. Ему вообще не нравились эти места. Жутковато было. Земля под ногами стала чавкать, в полутьме выступали мертвые и сухие деревья на болоте. Один раз показалось, будто за ними крадется чья-то тень, следит из-за коряг. Малкиня тут же махнул небрежно рукой: кикимора, мол, обычная. К ним она не подойдет: и двое их, да и железа нежить опасается, а они оба в доспехах, – Малкиня в куртке с бляхами, а на посаднике склепанная из колец длинная кольчуга. Да и меч варяга страшен для нежити.
Свенельду было не очень приятно, что ведун опять подсмотрел его страхи. Вот и выходило, что Малкине все нипочем, а отважный Свенельд от любой кикиморы шарахается. И он заставил себя думать о том, что подозревал: ведь ведьма намекала, что выкупила его у Кощея. Подумать только, у Кощея!.. Хоть верь, хоть не верь тут. Однако здесь, в этой чаще, он скорее верил. И если в обмен на спасение его жизни Малфрида решила отдать Кощею своего ребенка… Выходит, любила она Свенельда так, как он того и не заслуживал… Но все же ему не было от этого ни тепло, ни радостно. Он был возмущен ее решением. Отдать такому чародею в жертву своего ребенка… Своего! Нет, все, что было в Свенельде благородного и по-человечески разумного, противилось этому. Вот и идет он через лес, чтобы помешать ей. Идет, сам не ведая, что их ждет.
И тут опять Малкиня. Шел ведь притихнув, но все, что надо, угадал:
– У Малфриды с собой есть оберег, данный Кощеем. Вот только ранее я не знал, ради какой услуги Темный ее охраняет. А оказывается… тебя она так выкупила.
– А тебе и завидно, – попытался пошутить Свенельд.
Но шутка вышла какой-то злой. Да и Малкиня стал вдруг какой-то грустный, вон бредет, понурив голову. Ну что ж, так пусть еще выведает: и Свенельд стал думать о том, как давно они с Малфридой сторонятся друг друга, что уже не любовь к мужу движет ведьмой, а некогда данное слово. Ведь получивший оберег от Кощея так просто от власти его не избавится.
Малкиня продолжал молчать. А когда они пришли на капище, молчал уже Свенельд. Слова молвить не мог.
«Ложе-камень» находился посреди круглой поляны, освещенный особым светом, будто ниспадавшим на него сверху. Хотя и чаща тут расступилась, вверху был виден диск луны, однако все выглядело странно, будто мерещилось. Стылый неподвижный воздух слегка покалывал кожу, проходил холодными волнами, и было ощущение, будто они находятся и здесь, и в неком ином мире, словно грань между Явью и Навью, Тем и Этим Светом стала тоньше и прозрачнее.
И тут же Малкиня сказал:
– Ты верно понял, Свенельд. Тут сила ощущается даже в воздухе. Раньше била и из-под земли, но Морена чует наше присутствие и не пускает ее. Мы ведь тут без обычных слов и ритуалов, мы просто так…
– Да отвяжись ты, догадливый! – отмахнулся от него Свенельд, раздосадованный, что Малкиня спокоен, а у него даже волосы шевелятся на затылке, покалывает в глазах, как будто не выспался. А ведь спал же, усталости нет. Только… Он не стал додумывать, что его дрожь пробивает, как на морозе. – Ответь лучше, где Малфрида?
Малкиня указал рукой куда-то в сторону. Сказал, что уже недалеко она и им лучше пока схорониться.
Они отступили с поляны в тень. Почти в сплошной мрак, так плотно тут стояли деревья, так сплелись еловые кроны сверху. Отсюда, из тьмы, залитая светом поляна казалась еще светлее. И белел на ней плоский широкий камень, будто стол какой. Вокруг же высились темные старые ели, выстроившиеся столь правильным рядом, будто специально кто посадил. Только в одном месте между ними виднелся просвет – там, где сюда выводила тропа. И присевшие за мшистыми стволами ведун с варягом неотрывно смотрели туда, ожидая прихода ведьмы.
Она вскоре и впрямь появилась, не успели и заскучать. Хотя разве соскучишься в таком месте: то ели вдруг начинали раскачиваться без ветра, будто сообщая друг другу нечто, то на отполированной поверхности огромного камня тени сами собой пробегали. Неприятное место. И все время мерещилось в темноте вокруг какое-то движение, словно неясные существа бегают кругом, смотрят тысячей глаз, морочат, а между тем подбираются все ближе и ближе.
– Морок это, – угадал помыслы Свенельда Малкиня, но тут же умолк, когда варяг резко сжал его руку.
Теперь они оба смотрели на медленно приближавшуюся к камню Малфриду с ребенком на руках. Она не казалась уже темной тенью, в свете этого места можно было даже различить красный цвет ее пенулы, по которой струились длинные потоки черных волос, словно колеблемых невидимым ветром, извивавшихся. Но глаза ее горели по-прежнему, так что были видны зрачки, узкие, будто у кошки. Двигалась она неуверенно, точно не сама шла, а кто-то по-прежнему тащил ее за подол. Кто? Никого ведь не было. Но все равно Свенельду показалось, что ведет ее чья-то рука. Чья? Никакой больше кисти не было видно. Лешего семя!..
Малфрида огляделась, потом медленно приблизилась к плоскому камню, медленно отняла от груди уснувшего младенца, так же медленно и торжественно положила его на камень. Младенец был замотан в пелены, лежал маленьким коротким свертком на гладкой поверхности алтаря. Малфрида смотрела на него какое-то время своими желтыми, жутко мерцающими глазами.
Мужчины из тьмы леса наблюдали за ней. Сперва за ней, потом за тем, что тоже взобралось на алтарь – жуткая лапа… или человеческая рука. Нет, не человеческая, ибо она была огромной и костистой, жутко худой, ее когти казались неправдоподобно длинными, как кабаньи клыки, изогнутыми, черными. Эта лапа забегала по твердой отполированной поверхности, слышался цокот когтей, потом лапа остановилась, как будто ожидая чего, возле спеленатого ребенка. Стояла, опираясь на пальцы, поддерживая кисть, у которой не было продолжения. Потом один палец постучал, как будто в нетерпении.
Малфрида медленно сняла пелены, одну отвернула, другую и отступила вдруг. Смотрела. Цокот одинокого пальца повторился.
У Малфриды неожиданно погасли глаза, исчезло желтое свечение в них. Она совсем по-бабьи всхлипнула, закрыла лицо ладонями и несколько минут стояла так, слегка покачиваясь. Потом отступила.
– Я сделала то, что обещала. Он твой.
Лапа на алтаре стала метаться, потом опрокинулась, раскрывшись куда-то вверх иссушенной ладонью, растопырила пальцы. И Малфрида тоже вскинула руки к небу, растопырив пальцы, ее ногти удлинились, вмиг превратившись в длинные когти, в глазах вновь появилось свечение.
– Бери обещанное! Он тут!
Вроде как это сказала ведьма, но это был не ее голос. Это был низкий глухой полурык, столь страшный, что оба наблюдателя перевели взгляд на распахнутую ладонь: им показалось, что говорила именно она.
Мир вокруг стал вдруг необычайно, пронзительно четок; все залил тусклый и одновременно яркий свет, настолько резкий, что разглядеть можно было даже самую тонкую иголку на свисавших ветвях елей. Все предметы предстали как бы отдельно друг от друга, не заслоненные и не затененные другими.
И тут над камнем с мирно спавшим младенцем засветился жемчужно-серый овал проема в иной мир. И там, в этом округлом проеме, кто-то маячил, темный, огромный. Очертания его были еще неясными, но вот как будто вздох прозвучал, глубокий и удивительно громкий, словно вздохнуло нечто неимоверно громадное.
– Справилась-таки!..
Голос был глухой, будто ветер среди сухостоя.
Малфрида ответила почти спокойно:
– Справилась. Я ведь слово дала, а таким, как ты, не смеют отказать.
– Боишься меня? Хоррошшшо. Меня надо бояться. Но не тебе.
– Отпустил бы ты меня, Кощей, а?
Кощей! Малкиня и Свенельд переглянулись в темноте, обоих пронзила дрожь. Хозяин подземных сокровищ, владыка полуночных недр, чародей, живущий так долго, что давно умер, но все одно существует и несет в себе чудовищное темное волшебство. А Малфрида общается с ним, как со старым знакомым. Правда, безрадостно общается, подавленно.
– Я ведь выполнила все, что обещала, услужила тебе.
– Услужила? Нет, это я тебе услужил. А ты только расплатилась за услугу. А отпустить тебя?.. Отпущу, – Кощей вздохнул будто с сожалением, если этот давно переживший свою душу чародей мог еще испытывать сожаление. Его слова падали медленно и тяжело: – Пожалеешь потом, что ушла. Ну да мы уже договорились: младенец мой, а тебе хоть на все четыре стороны. Ты свободна, Малфрида! А твоя сила… Много в тебе теперь силы. Бери!
Что он сделал, было неясно. Огромный силуэт – теперь он походил на высокого, закутанного в темный плащ с капюшоном широкоплечего человека, – резко взмахнул полой плаща, повеяло ледяным ветром, колыхнулись деревья. И Малфрида упала. Но тут же подскочила, стояла, разводя руками, словно осматривая сама себя, словно вслушиваясь, что с ней.
