Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея
Тысяча причин для чувства вины. И ни одной, чтобы оправдаться. Только Мэйнфорд с этим не согласен, но не здесь же объясняться.
– Было еще несколько срывов. Ей прописали успокоительное.
– Какое? – У Джонни сухой голос, равнодушный тон.
– Транезепам.
– Не видел, чтобы она принимала…
– В этом и беда, что она, похоже, решила, будто ей больше не нужны лекарства. Ремиссия длилась четвертый год. И Синтия, скорее всего, уверилась, что все проблемы остались позади.
Джонни кивнул.
Поверил?
– Прежде она не пыталась вредить себе…
– Что она приняла? – Джонни протянул руку, но тела не коснулся. Молодец, нечего стирать отпечатки, если таковые остались.
– Не уверен, но… мне кажется, теридоксин. Упаковка под кроватью, я не стал трогать, решил, что вам нужно…
– Спасибо.
– Где она… – Голос Джонни все же сорвался.
– У матери. Я сам прописывал миссис Маронски. У нее кое-какие проблемы с сердцем. А она… да никто не думал, что все так повернется… Синтия… мне тяжело это говорить, но в нынешнем ее состоянии…
Он лишь развел руками, показывая, что бессилен.
– Спасибо. – Мэйнфорд накрыл кристалл рукой. – Если возникнут вопросы…
– Конечно, с радостью отвечу. Я могу идти? Мне бы хотелось поговорить с миссис Маронски, если это возможно. Успокоить… вы же понимаете, при ее сердце такой стресс…
И Мэйнфорд кивнул.
Понимает.
Или наоборот, Бездна подери, ничего не понимает…
Глава 37
В этой розовой шкатулке, которая притворялась чьей-то комнатой, Тельма задыхалась.
Неужели они все не ощущают? Как давит низкий потолок, с которого свисают бархатные ленточки с гроздьями кристаллов? Сжимаются плюшевые стены? Воздух, запертый в этой шкатулке, не пригоден для дыхания, и Тельма с трудом сдерживается, чтобы не броситься прочь.
Паника нарастала.
И она почти поддалась ей. Поддалась бы, если бы не близость Мэйнфорда. Огонь его силы горел ровно, спокойно, и когда Тельма потянулась к нему, подался навстречу.
Она не брала много.
Она вообще не брала бы, если бы не паника, которая отступила.
Да что с ней такое? Запах духов? Его Тельма ощущала и прежде. В чумном бараке он стоял плотный, густой, и непонятно было, как другие в нем не задыхаются. Тогда Тельма не знала, что этот запах слышит лишь она.
Кровь?
Здесь не было крови, как и вообще ничего по-настоящему страшного. Пожалуй, комната Синтии отличалась редкой для мест преступления благообразностью. И тело на кровати нисколько ее не портило.
Тогда в чем дело?
И Тельма, с сожалением разорвав связь – сила Мэйнфорда потянулась к ней, явно не желая отпускать, – сосредоточилась на ощущениях.
Комната?
Стены… потолок… ленты? Зачем они нужны? Красоты ради? Нет, вид лент больше не пугал Тельму. Да и прикоснуться к ним не тянуло. Ленты… кристаллы… полки… куклы на полках. Жутковатое зрелище, эти стеклянные глаза, одинаковые лица. Нет, не та эта жуть, неверная.
Столик? Склянки? Серия узнаваемая, похоже, косметике Синтия была более верна, нежели жениху.
Не то.
Кровать?
Труп? Тельме видны лишь раскинутые руки. И волосы светлые, свисающие с края кровати. Нет, вид трупа эмоций не вызывал. Вообще.
Тогда что?
Человек.
Целитель. Тот, который говорил с Мэйнфордом. Вот странно, разговор шел в шаге от Тельмы, а она не помнила ни слова. Но главное, стоило взглянуть на этого человека, который вовсе не выглядел опасным, как паника вновь накрыла и с головой. И Тельме стоило огромных усилий не закричать.
…он не представляет опасности.
…даже если он убийца, то здесь и сейчас он не представляет опасности.
…он вообще будто бы и не видит Тельму, так чего бояться?
Он сейчас уйдет. Уже уходит. Наверное, рассказал все, о чем должен был. И случайно ли, нарочно ли, но, идя к двери, до которой и было-то – три шага – он задел Тельму.
Мимолетное прикосновение.
И кожа его холодна.
Отвратительна.
И Тельма отпрянула, инстинктивно, желая лишь поскорее оказаться как можно дальше от… от него, кем бы он ни был.
Не человек.
Кто-то похожий… кто-то притворившийся человеком… он же, точно не желая расставаться с Тельмой, придержал ее за локоть, не позволив упасть.
– Прошу меня простить. – От звука его голоса к горлу подкатил тугой ком. И Тельма стиснула зубы. Она выдержит. Столько всего выдержала. – Я порой бываю так неловок…
В бледных глазах его, почти бесцветных или даже скорее синевато-бесцветных, цвета старого льда, Тельме привиделась насмешка.
– Ничего. – Она сумела выдавить это слово и остаться на месте.
Нет. Хватит.
Тельма не позволит себя запугать. Видела она вещи пострашнее этих глаз. И подавшись вперед, она заставила себя смотреть.
Превозмогая тошноту.
И панику.
И… и чем дольше вглядывалась в это лицо, тем легче становилось. Обыкновенное, пожалуй. Некрасивое. Негармоничное, но все одно привлекательное. Чем?
Брови светлые, почти белые. И кожа белая. И волосы, которые он, вопреки обычаю целителей, не стрижет, но напротив, отрастил и в косу заплетает. А главное, что плетение это знакомо… определенно, знакомо… вот только где Тельма его видела?
– Простите. – Он улыбнулся, осторожно, не показывая зубов, и Тельма отметила несуразность этой улыбки. – Мы раньше не встречались?
– Нет.
Она бы запомнила человека, чей вид способен был вогнать ее в панику.
– Да… пожалуй… – Он все же убрал руку.
И убрался из комнаты.
– Ну? – Рык Мэйнфорда заставил очнуться, стер остатки страха. – И что это было?
Злится? Определенно. Сила вон готова выплеснуться, а этого допустить никак нельзя. Сотрет все, что тут есть. Если тут, конечно, хоть что-то да есть.
– Не знаю. – Она обняла себя. Кажется, ее колотило. – Он… он меня пугает.
– Чем? – Мэйнфорд успокаивался столь же моментально, как и вспыхивал.
– Не знаю. Просто… о чем он говорил? Прости, но… я, кажется, все пропустила. Раньше со мной такого не случалось. Я… исправлюсь.
– Куда ж ты денешься, – проворчал Мэйнфорд и, к счастью, оставил Тельму в покое. – Джонни, ты как?
– Она не сама. – Джонни встал на колени у кровати. – Она ведь не могла сама, да?
И вопрос его прозвучал столь жалобно, что у Тельмы появилось преогромное желание обнять этого паренька, который был ненамного старше ее.
– А мы это сейчас выясним… Тельма?
Она кивнула.
Работа поможет. Спасет. Спрячет. Только, прежде чем шагнуть за грань чужих воспоминаний, Тельма тщательно вытерла руку. След чужого прикосновения жег кожу.
…комната.
…и хлопнувшая дверь, на которой Синтия выместила свое раздражение. Плюшевый медведь, сброшенный с кровати.
Телефон.
Этот – новейшей модели, с изящным резным диском, который проворачивается легко, мизинчиком.
– Привет, это я… конечно, ты занят! Ты всегда слишком занят для меня! – Она разрыдалась и слезы были крупными, что горох. – Вы все… только пользуетесь… вот увидишь… все вы увидите…
Синтия прижала трубку к груди.
– Нет, нет… и не отговаривай меня! Жизнь окончена! Я не могу вот так… без него…
Последние слова она воскликнула, воздев руку к потолку, и грозди кристаллов, с лент свисающих, зазвенели.
– Он отверг меня… и я не желаю больше жить!
Синтия швырнула трубку на рычаг и упала на кровать. Она лежала так, глядя в потолок, минут пять. Потом встала, подошла к зеркалу, поправила несколько растрепавшуюся прическу. Присев на розовый пуфик, Синтия подвинула пудреницу. Несколько секунд она сосредоточенно разглядывала свое отражение в зеркале, затем коснулась пуховкой щек и шеи. Подправила линию бровей. Освежила помаду.
Заключительным штрихом стали духи.
Капля на запястье, капля на шею.
Удовлетворенно кивнув, Синтия вытащила из ящичка упаковку таблеток. Вновь посмотрела на часы… и высыпала таблетки на столик. Отсчитала дюжину.
Глотала по одной, не разжевывая.
Запивала водой из графина.
Упаковку с остатками лекарства она бросила под кровать.
Встала.
Покачнулась. Нахмурилась… и вновь посмотрела на часы.
К кровати Синтия шла шатаясь. Держаться на ногах ей явно было сложно, но она держалась. И дошла. И рухнула навзничь, раскинув руки. Так и замерла…
…пауза длилась.
Пять минут.
Десять. Тельма могла бы разрезать, выкинуть ненужное время, но она отчаянно боялась пропустить что-либо важное.
Пятнадцать.
И стук в дверь.
– Синтия! – Голос, который заставил Тельму вздрогнуть и отступить, едва не выпустив руку Мэйнфорда. – Синтия, открой немедленно…
Он стучал в дверь.
И та не выдержала, поддалась.
Теодор влетел в комнату и, выругавшись, – следовало сказать, что получилось у него более чем эмоционально – бросился к кровати.
