Симона Вилар - Ведьма княгини
Далеко в чащах, где из земли возвышался огромный монолит, произошло колебание. Земля содрогнулась от немыслимого толчка, качнулся гигантский каменный зуб, торчавший к темному небу, от него пошли по земле трещины.
И замерло все на миг, только окрестные леса согнулись, будто над ними пронесся невидимый ураган. И снова застыли. Но лишь на миг. Ибо гранитная глыба продолжала медленно и ощутимо раскачиваться, словно ей вдруг тесно стало в земле, словно снизу ее поднимало нечто исполинское.
По лицам трех волхвов стекал пот, их связанные шнурками со свисающими оберегами руки, казалось, жгут друг друга, из глоток выходил скрип и стон, как будто некая сила пыталась встать, но оседала под непомерной тяжестью.
В лесу гранитный монолит продолжал медленно подниматься, взрывая почву. Он рос к темному, окутанному тучами небу, вытягивался, увлекая за собой длинную каменистую гряду, какая все больше вспучивалась, отваливая теперь целые пласты земли, слежавшиеся за многие века, выворачивая с корнями мощные деревья, выгибая каменистую кряжистую спину горного хребта.
Далеко от этого места волхв Малкиня, лежавший в низкой полуземлянке, проснулся от того, что кто-то сильно и крепко его потряс. Вскинулся и увидел при свете лучины испуганное лицо Малфриды.
– Что, милая? Никак начинается у тебя?
Она не отвечала, лицо было бледное и влажное от пота.
– Чую… Где-то зло превеликое выпущено…
Она дышала нервно и быстро, озиралась, словно рассчитывала даже тут, в этой полуземлянке, увидеть нечто, напугавшее ее.
Но все вроде было тихо. Горит, роняя угольки в подставленную лохань, лучина, на полатях спят хозяева, прямо на полу улеглись те из дружинников, кому завтра с утра выступать в бой. Те, кто в дозоре, сейчас ведут свои схватки с нелюдью. Сегодня в ночную сечу их повел не кто иной, как Асмунд. А он христианин, при нем и ожившие мертвецы не так донимают – это все заметили. Даже Малкиня со всей его нелюбовью к вере в Иисуса Христа вынужден был признать, что порой от христиан есть польза. Мертвецы падают, едва выйдя на таких. А среди прибывшего подкрепления оказалось немало поклонников распятого Бога, и они, еще непуганые, смело выходили против оживших мертвецов. Правда, поутру все больше рассказывали, что движение в ночи хоть и замечают, однако мертвяки все больше остаются мертвяками. Жуть ощутима, а вот схватиться редко когда выходит. Да и то только у тех, кто креста не носит.
Так что, когда в ночь заступал Асмунд, можно было и отдохнуть. Об этом Малкиня и стал говорить Малфриде, успокаивал, но вдруг сам неожиданно осекся. Показалось ему или нет, но словно земля немного подрагивать начала, вон, с лучины сразу два уголька рухнули с шипением в подставленную воду, потом и сама лучина ни с того ни с сего вдруг сорвалась с поставца, зашипела в воде и погасла. Темно стало.
Малфрида поспешила наружу, споткнулась у порога о чье-то устало распростертое тело. Слышно было, как заругался сонно Претич – он, как и Малкиня, всегда держался поближе к Малфриде, объясняя всем, как важна ее безопасность. Но она уже выскочила наружу, Малкиня поспешил следом, окончательно разбудив Претича. Но на волхва Претич даже заругался:
– И чего вам неймется? Завтра нам опять в бой, а вы и отдохнуть не даете.
Снаружи в лицо ударило ветром. Порыв пронесся, словно жаром из печки обдало. И опять тишина. Ну мало ли, ну порыв ветра. И все же не в месяце желтне[105], когда уже по традиции люди избы мхом перед холодами утеплили, скотину уже пастись не пускают, дождь холодный сеет… Ну да у древлян в этом году он и так все время сеял. Сейчас его нет, зато веет жаром… вернее, повеяло и прошло. Откуда такая вдруг теплынь, что и в одной рубахе на дворе не холодно? И это уже на подходе дня угощения пращуров, Дедова праздника?[106]
Малкиня не находил пояснения. Не могла понять подобное и Малфрида. Она озиралась по сторонам, пока не увидела Свенельда и княгиню. Малкиня встал так, словно пытаясь загородить их от нее. Сам он уже не раз замечал, как эти двое, несмотря на весь ужас этой долгой жуткой войны, находят время, чтобы побыть вдвоем. Вот и сегодня Свенельд и Ольга улучили момент встретиться. Стояли недалеко от колодца, разговаривали, свет отдаленных костров едва попадал на них. Свенельд держал руку княгини в своих, а она сама чуть приблизилась, подняла к нему лицо. Но так и отпрянула, когда Малфрида громко окликнула мужа.
Она как будто и не заметила, что ее супруг с Ольгой любезничал, подскочила, к груди его прижалась.
– Мне страшно, Свен. Зло поднимается, страшное, лютое.
И вдруг почти зарычала, ударив себя с силой по вздутому животу:
– И откуда же ты на мою голову! Уж я бы сейчас смогла!..
Тут даже Ольга ее стала удерживать, отвела, что-то приговаривая, успокаивая. Малкиня разобрал ее слова: мол, нельзя так свое дитя ненавидеть. Но ведь Ольга была женщиной, пусть и княгиней, но прежде всего женщиной, ей было невозможно понять, как отягощал ведьму зревший в ней плод. Малкиня же слышал подавляемые гневные мысли Малфриды: ей было и страшно, и злость брала, и почти раж некий ощущался. Ох, как бы она показала сейчас, вернись к ней силы!.. Она ощущала достойного соперника… Она бы смогла!..
Но вдруг его дар исчез. Малкиня понял, что рядом находится кто-то из христиан.
К ним приближался Асмунд. Сказал, что сегодня ночью что-то вообще тихо стало. Ни ветка не хрустнет под ногой, ни стон не прозвучит. Люди уже измаялись, лучше бы и впрямь на ком-то сорвать злость.
Новый порыв ветра был столь силен, что почти толкнул старого Асмунда в спину, заполоскал полы его накидки.
– Да что же это делается! – резко оглянулся Асмунд. И сотворил крестное знамение.
Раньше Малкиню едва не корежило, когда видел этот охранительный знак христиан. Сейчас же сам кинулся к Асмунду.
– Ты знаешь ваши молитвы, воевода? Тогда молись!
Сам себе не верил, что такое может сказать. Ныне же готов был почти умолять поклонника Распятого сотворить его чародейство.
Далеко, в нехоженом лесу, рухнул острый камень-монолит. Сноп искр взлетел откуда-то из недр земли. На миг наступила тишина. И вздох прозвучал – тяжелый, долгий, тройственный. Потом земля вкруг павшего камня стала опять вспучиваться, рухнул и откололся еще кусок тяжелого кряжа. Подземные отсветы, только что багряно осветившие темную ночь, на миг как будто кто-то заслонил. Потом звук послышался, словно под землей, там, где рокотало и булькало что-то, раздался еще и стрекот, будто тысячи мелких пластинок терлись о твердый камень, щелкали, ударялись. Новый ком земли взлетел вверх, и вот там, где недавно стоял острый монолит, показалось нечто.
Чудовищная морда, плоская, увенчанная острыми, как рога, ушами, медленно выползла из провала, стала подниматься, повернулась, открыв два горевших красноватым огнем глаза с длинными, узкими до неправдоподобия зрачками. Она озиралась, чуть покачиваясь на своей мощной темно-алой чешуйчатой шее, выползала… С хлюпающим глухим звуком отлетел еще один огромный ком земли, открылось отверстие для второй страшной морды, так же бессмысленно и зло озиравшейся. Третья морда протиснулась в аккурат за второй, слепо трясла головой, но уже открыла широченную пасть, унизанную множеством острых изогнутых клыков. Издала шипение – она одна могла издавать звуки, когда первые две пока просто смотрели. Шипение третьей головы их как будто подзадорило, они потянулись выше, и вот над проемом уже с глухим звуком показалась огромная лапа – синевато-черные когти вонзились в землю, разрыхляя, заскребли по камням, высекая снопы искр. Рывок – и стало появляться все огромное пузатое туловище, щетинившееся красновато мерцавшей острой чешуей. Потом появились огромные, остро изогнутые крылья, перепончатые, отсвечивающие алым прозрачным светом. Раскрылись во всю свою гигантскую ширь, хлопнули, расправляясь… Вокруг, сбитые их силой, повалились сосны, смелись с корнями молоденькие елочки.
Трехголовый змей пытался размять застывшее в многовековой спячке-смерти тело, пытался вознести самое себя. Его головы раскачивались почти грациозно, вытягивались, потом одна из голов поднялась выше иных, резко накренилась, распластавшись над землей, широко раскрылась пасть, и из длинной глотки вырвался сноп гудящего огня. Несколько стоявших поодаль деревьев мгновенно вспыхнули, затрещали, осветив продолжавшее выбираться из земли чудовище, отблески пламени отразились на длинном чешуйчатом хвосте, как гигантская змея, покидавшем свое каменистое подземное узилище. Три головы одновременно запрокинулись назад, рывком рванули вверх, перепончатые алые крылья сложились и распрямились, развеивая горячий ветер, взмахнули еще раз… и чудище взлетело. Последний рывок, и остроконечный алый хвост, словно мерцавший изнутри отблесками пламени, выровнялся, направляя полет чудовища. Оно летело туда, куда ему приказывали.
