Многоликий Янус (СИ) - Малеёнок Светлана

Прохор внимательно на меня посмотрел и молча, ждал продолжения. На редкость проницательный мужик, с пол взгляда все понимает. Махнув мужикам на прощание рукой, я направился к пасущемуся неподалеку, Бурану. Конь дожидался меня в тени небольшой рощицы на краю поля, как бы нехотя пощипывая еще свежую, не успевшую пожелтеть на солнце, траву. Управляющий последовал за мной.

Достав из подвешенной на сук дерева сумки, фляжку с водой, я пригласил:

— Присядем?

Прохор просто кивнул, и, кинув под раскидистый тополь, изрядно потрепанный зипун, предложил:

— Не побрезгуйте, барин!

Я благодарно кивнул, и уселся на один край, Прохор примостился рядом. Помолчали.

— Хорошо здесь! – нарушил я первым, молчание. – Насекомые стрекочут в траве, зерном пахнет…

— И бабы красиво поют, — поддержал меня управляющий. А затем, без перехода, спросил:

— Что, барин, совсем все плохо?

Я сразу понял, о чем он и решил ответить. Тем более я знал, что мужик он надежный, зря болтать не будет, а выговориться мне хотелось, просто безбожно!

— Плохо! – кивнул я, отламывая соломинку и беря ее зубами. Мне нужна была пауза, за последние полтора месяца со дня моей свадьбы, много всего случилось, так что я даже не знал с чего начать. Но Прохор мне помог, спросив:

— Как жена, привыкает помаленьку?

Я усмехнулся, поняв, что все эти полтора месяца, можно уместить в один лишь жест и покачал головой.

— Да ну! – неподдельно удивился он. – А я думал, от зависти бабы брешут. – И тут же смутился, поняв, что случайно проговорился о том, что обсуждает с кем-то жизнь своего барина. Поэтому, поспешил оправдаться. – Да я это просто слышал! Сам-то я что? Я ничего! Я только слушаю, да запоминаю.

А тут мне стало интересно на себя со стороны посмотреть. Поэтому усмехнулся и попросил:

— Расскажи!

— Что? – удивился Прохор.

— О чем бабы болтают, — улыбнулся я, чувствуя, что меня охватывает странный азарт и даже усталость, вроде, уходит.

Управляющий внимательно на меня посмотрел, как бы проверяя, в каком настроении я пребываю, и не прилетит ли ему за его откровения. Расслабленно вздохнул, и, изредка косясь на меня, начал свой рассказ:

— Ваше сиятельство! Ну, бабы они на то и бабы, чтобы всякую ерунду болтать! Ну, и вот, сказывают они, что супружница ваша, ну, что ни на есть, ведьма! Прости господи ее душу! – тут Прохор перекрестился. – Что злая она, ну, аки черт в юбке! Прости господи, ее душу! – управляющий опять перекрестился.

Тут я не выдержал. – Прохор! Если ты будешь после каждой фразы каяться и креститься, то мы так и до утра не доберемся до конца твоего рассказа!

— Понял, барин! Премного извиняюсь! Ну, так вот, говорят бабы, что когда она их вызвала, когда вы только приехали, она хотела выбрать себе прислугу в дом, да личную горничную. Так женка ваша так на них зло зыркнула, что они с испугу, на ее вопрос, кто и что умеет по дому делать, сказали, что ничего не умеют! Так барыня потом на них так кричала, так кричала!

Я поморщился. Этот первый, но отнюдь не последний скандал, я прекрасно запомнил! Тогда дом огласился истошными воплями Авроры, на чем свет стоит, костерившей приглашенных из деревни, женщин. Тогда еще я поспешил к своему отцу, чтобы успокоить его. Ведь он, никогда не слышавший в своем доме женского крика, невесть, что мог подумать! Тогда же он мне и рассказал, как принимал ванну в своей собственной комнате, сидя в дубовой бочке, наполненной горячей водой с ароматными травами, когда к нему без стука, широко распахнув дверь, ворвалась молодая женщина и с порога учинила скандал! Правда, предварительно, оглушив моего отца истошным визгом, а затем, принялась кричать, что не позволит в своем доме эдакого разврата!

Мой отец, конечно же, опешил от такой наглости и, забыв, что он нагой, начал вставать из воды. Аврора, увидав это, расширила глаза и снова завизжала, выскочив из спальни отца, словно пробка. В коридоре, она наткнулась на меня, спешившего на ее крик в отцовской комнате. И тут же попыталась устроить разнос уже мне, за то, что какой-то старик имел наглость… и все в таком роде. После услышанного, я почувствовал, как кровь приливает к моему лицу и в груди образуется тугой комок дикой злости.

Затолкав женушку в первую попавшуюся свободную комнату, я прошипел ей в лицо:

— Дорогая, ты забываешься! В этом доме живут другие люди, к которым ты не имеешь права врываться без стука. Да что там, без приглашения! Тебе приготовили комнату, но ты не соизволила, чтобы тебя в нее проводили! А посмела ворваться в спальню к моему больному отцу, между прочим, Хозяину этого имения и оскорбить его в собственном доме! Подобного неуважения, я не потерплю! – прошипел я во вмиг побледневшее лицо собственной женушки.

Оглядев довольно скудную обстановку этой комнаты, я злорадно усмехнулся и перевел взгляд на Аврору.

— Поэтому, пока ты не соизволишь перед ним извиниться, ты будешь жить в этой комнате! И не вздумай перейти в другую или приказать улучшить эту. Пока ты не начнешь вести себя достойно, твои распоряжения, как Хозяйки этого дома, выполняться не будут! Единственное исключение, это уборка помещений. Завтра к тебе пришлют женщин из деревни, выберешь горничных. На этом все! – И, мельком взглянув на начинающее багроветь от злости, лицо девушки, не дожидаясь очередной истерики, быстро вышел из комнаты.

В тот день, еще теплившаяся во мне надежда на более-менее мирное сосуществование со своей молодой женой, рухнула окончательно! Я многое бы мог ей простить, но только не неуважение к своему отцу!

— Ну, вот, я и говорю, — голос управляющего, вырвал меня из воспоминаний. – Как ни нужна была работа нашим бабам, но, ни одна из них не захотела прислуживать в доме, при такой злобной Хозяйке! А потом я слышал, что княгиня учинила на кухне! – Прохор расширил глаза и, вскочив с зипуна, заходил туда-сюда, эмоционально размахивая руками. Его низкорослая фигура с растрепанной кудрявой бородой, смотрелась потешно, напоминая домового из народных сказок. – Она, ваше сиятельство, отчитала за каждую ложку и поварешку, кои ей показались, недостаточно хорошо помыты, заглянула в каждую кастрюлю, сморщив нос и обругав за дурной запах и сказав, что сии кушанья, подходят только для свиней! Вы представляете! – Карие глаза управляющего, горели праведным возмущением. – И это она говорила про божественные яства, нашей поварихи Глафиры!

Я усмехнулся. Сказать нашей поварихе, что ее еда пойдет только для свиней, — это нажить себе вечного врага! Тем более что я был вполне согласен с Прохором, что все, что готовит наша Глафира, поистине…, да, божественно!

— Ну, и повариха, не осмелившись в глаза грубить княгине, все же посоветовала ей самой себе готовить! А то, не ровен час, или солонка в тарелку Авроры упадет или какой нерадивый поваренок, в нее плюнет!

На последних словах Прохора, я уже смеялся в голос! Понимая, какую на самом деле яму, вырыла себе Аврора своим несносным характером. Теперь мне стало понятно, отчего она столько времени проводит на кухне. И, конечно же, нет, она ни за что не снизойдет до готовки, тем более что делать она этого совершенно не умеет. И управляющий подтвердил мое предположение, сказав, что Аврора стоит над душой поварихи, следя, чтобы в еду не попало ничего лишнего.

Но, судя по всему, видимо все же, попадало! Так как не раз и не два, мы с отцом провожали глазами Аврору, поспешно выбегавшую из гостиной, выпучив глаза и с криками отплевывающуюся. Причем, у нас с отцом, с едой, было все в порядке. Но моя жена, видимо не догадывалась, каким образом, лишняя соль, перец или сахар, оказывались в ее тарелке, не попадая в наши. Ведь накладывали и разливали в нашу посуду, из общей кастрюли.

Из дальнейшего рассказа Прохора, я узнал, что своим вниманием, Аврора, не обошла ни одного человека в имении. А с таким трудом, найденный мной и перевезенный с семьей, новый конюх, сбежал от нас буквально через неделю плотного общения с моей женой, повадившейся ежедневно выезжать на конную прогулку и заставляющей его, сопровождать ее в этих поездках. Могу представить, как моя благоверная изводила бедного мужчину!