Николай Прокошев - Семь крестов
Гектор перекинул страдальца через плечо и стремглав кинулся внутрь. Все койки уже были заняты рыцарями, причем некоторые из них выглядели гораздо хуже Йоганна и стражников вместе взятых. Оттого полубрата и не приняли – свободных мест не было.
Шпитлера Пес встречал и раньше. Высокий, с залысинами и густой черной бородой мужчина с морщинистым лицом ходил постоянно сгорбившись. Казалось, его прищуренный взгляд каждого в чем-то подозревал. Более того, лекарь выглядел так, будто знал самые сокровенные тайны любого из братьев, и потому его гримаса являла порой презрение или, наоборот, уважение.
Шпитлер объяснил, что какая-то таинственная эпидемия беспощадно подкосила почти весь гарнизон. Очень странными оказались симптомы хвори: больные по-разному реагировали на заразу. У кого-то страдали суставы и внутренности, кому-то тяжело дышать, некоторые бредили и бесцельно метались в своих кельях, другие, потеряв аппетит, мучились от невыносимых зубных болей и так далее.
Это первый подобный случай в Кёнигсберге, но при этом горожане напасти не подверглись. Весь ужас происходил лишь внутри замковых стен. Находясь в полном замешательстве, лекарь уже отправил письма с запросами на похожие случаи в другие города. Его медицинский арсенал – травы, настои, примочки, растирки и мази – абсолютно бессилен.
Те, кто пребывал в крайне тяжелом состоянии, находились здесь. Остальные наблюдались помощниками врача в своих комнатах и казармах. Некоторых отправили в городские госпитали. Сама болезнь будто имела разум: она с особой жестокостью косила важных людей из капитула.
Пес не сразу заметил, что на кроватях, скорчившись, лежали и фон Плотке, и фон Ризе, и фон Штольц. У тыловой стены покоя под широким окном, накрытый теплым одеялом, обретался Гуго фон Мортенхайм, отсутствующим взглядом смотревший на свежебеленный потолок. Оставив Йоганна в руках младших эскулапов, которые тут же потащили того на свежий воздух, обеспокоенный прусс подошел к начальнику гарнизона.
– Гуго, я… – полубрат не мог подобрать нужных слов.
– Не грусти, Гектор, – пустой взор медленно сполз на мокрое лицо Гектора. – Свое я уже пожил. Это не самая лучшая осень для смерти, но что поделать, если Господу угодно забрать меня в такое время.
– Не болтай чепухи, брат Гуго! Господу угодно продлить твою жизнь, сейчас он просто проверяет тебя… всех нас.
– Значит, мне не под силу пережить такое испытание. Но дело не в этом. У меня к тебе просьба.
– Что угодно!
– Подойди ближе, – голос фон Мортенхайма слабел с каждым словом. – Пообещай мне стать лучше и достойнее нас. Скажи, что все навыки, которым научился, не применишь во зло. Поклянись не проливать кровь без причины. Дай слово, что не запятнаешь честь Пруссии.
– Клянусь могилой своих родителей, – преклонив перед Гуго колено, Пес положил ледяную руку рыцаря себе на лоб.
– Полубрат, отойдите, – в палату без предупреждения вошел орденский брат-священник, дежуривший в фирмари на случай, если кого-то из тевтонов придется исповедать перед смертью.
– Ступай, мой мальчик. Не забывай своей клятвы. Рано или поздно мы еще встретимся.
– Рано, Гуго. Ты еще нас всех переживешь, – уходя, прусс горько улыбнулся.
– Брат, – Гуго глядел уже сквозь священника, – не хотел бы я, чтоб пятеро моих детей увидали меня в таком виде.
– Пятеро? Я слышал только о троих, – изумился исповедник.
– Не меньше, да и те, о которых я знаю.
В коридоре стоял резкий запах ладана, коим усиленно окуривали весь лазарет. Вокруг толпились многочисленные представители кёнигсбергского духовенства, отовсюду звучали молитвы в адрес святому Корнелию, святому Агапию, святому Фиакру и прочим христианским заступникам. Клирики, вознося молитвы с просьбами об исцелении, крепко сжимали в руках ларцы со святыми мощами, флакончики с водой из реки Иордан, медные пластинки с цитатами из Библии. Снаружи вновь зазвенели колокола: звонари что было мочи отпугивали нечистую силу. Лечили рыцарей методами, похожими на те, какими пытались исцелить родителей Гектора. Упор в основном делался на животворящую силу молитв и веру во спасение.
И все же, несмотря ни на что, эскулапы сдаваться не собирались. В каждой келье присутствовал если не практикующий врач, то хотя бы имеющий хирургическое образование цирюльник из города. Архивариус фон Ризе видел, как в кубок с вином неряшливый врачеватель в изрядно поношенной дорожной накидке нацедил жидкость чрезвычайно странного содержания. Лекарь пояснил каждый компонент микстуры: желчь кастрированного борова, экстракт болиголова, опиумная вытяжка и эссенция белины.
Руки фон Ризе покрылись набухшими багровыми волдырями, поэтому нарывы подлежали вскрытию. А проделывать такую операцию без обезболивания никак нельзя. Бурные протесты ошалевшего брата слушать никто не стал – ему попросту насильно влили отвар в глотку. Дыхание архивариуса почти сразу замедлилось, и он без сознания откинулся на подушку. Тем временем доктор, так и не сняв промокшую от уличной слякоти одежду, извлек из мешка стальную иглу длиной в пол-локтя[119].
В соседней комнате разыгрывалась не менее ужасающая сцена. Отличавшийся до недавних пор превосходным зрением трапиер Йозеф фон Штольц с приходом эпидемии обратился с жалобой на глаза. Катаракта в считанные часы затуманила острый взгляд члена капитула. Здесь помощник шпитлера крепко держал голову интенданта, а сам шпитлер массивным металлическим шприцем с толстым носиком коснулся белка. Хлюпающий звук возвестил о начале всасывания поражающего хрусталик вещества.
Но больше всех не повезло хаускомтуру Гюнтеру фон Плотке.
У него обострилась почечнокаменная болезнь, да еще произошел застой мочи. Варварские действия врачевателей заставили Пса скривиться от жалости и негодования. Пара помощников крепко-накрепко зажали беднягу. Один из докторов сосредоточенно запихивал в уретру больного трубку-катетер, щедро смазанную маслом скорпиона. Но это было только половиной беды. Другой врач, очевидно, подготавливаясь к операции по извлечению камня, засунул два пальца в задний проход больного в попытке нащупать предмет страданий несчастного.
Чтобы, упаси Господи, его тоже не заподозрили в болезни, Гектор как можно скорее постарался ретироваться из фирмари. Попутно он заметил, что несладко пришлось всем без исключения заболевшим. Один брат, как и фон Ризе, упал в обморок оттого, что пиявки, полностью облепив его тело и при этом чрезмерно набухнув, отсосали крови сверх всякой меры. Другой тевтон также был близок к бессознательному состоянию, ибо цирюльник при помощи ланцета выпустил «дурной крови» на две внушительные плошки. Еще одного, без каких-либо уговоров и церемоний, просто оглушили дубиной. Ему требовалась ампутация ступни, пальцы которой почему-то посинели, а кожа с них стала отставать подобно мокрой фреске.
Выскочив на свежий воздух, прусс наконец-то вдохнул полной грудью. Но в непосредственной близости от госпиталя все равно ощущался омерзительный запах смеси лекарских снадобий и зловоний. Как только эти врачи могут решаться на такие гадкие манипуляции? Однако, не научись Гектор неуязвимости, то кто бы, как не они, вытаскивал из него наконечники стрел и прижигал раны после битвы? Правда, если задуматься посерьезнее, то оказался бы он на войне, не откройся ему тайна «каменного тела»? Круговорот какой-то. И все-таки зачастую неустанные старания лекарей помогают многим страдальцам избежать печального исхода.
Йоганна, полуживого, в липкой испарине, Пес нашел, как и предполагал, в казарме. Сиплый лающий кашель полубрата заглушал собой зычный колокольный перезвон. Даже покойной матушке малыша Гектора во время самого тяжелого из приступов было далеко до такого состояния. В дормитории разворачивались точь-в-точь такие же события, как и в фирмари.
Стоять на ногах могли единицы. Между рядами с койками и гамаками ходили святые отцы из местных приходов. В их числе находился и Михаэль, одного за другим причащавший кнехтов и служебных. Изначально белая стола и манипул[120] клирика из-за выделений, отложений и гнойников хворающих изменили цвет и приобрели сразу несколько оттенков: от нежно-розового до темно-зеленого.
Обычно доброе и светлое лицо пресвитера помрачнело, руки дрожали. С каждым следующим больным священник вздыхал все тяжелее. Не ходя к гадалке, становилось понятным, что святой отец чертовски устал, неизвестно, сколько времени он провел среди недужных тевтонов и их слуг. У него не хватало сил даже лишний раз перекреститься и прочитать молитву, которая все чаще и чаще застревала в пересохшем горле, не успев толком начаться. Закончив с очередным кнехтом, изнеможенный Михаэль медленно присел на чей-то топчан. Безвольные пальцы слабо перебрали несколько бусинок четок, а уставшие губы еле-еле в который уже раз прошептали «Отче наш». Через несколько секунд Шваббе все-таки поднялся.
