Анна Сеничева - Перстень Рыболова
Когда Паломник сошел с площади и шаг за шагом, почти без сил, двинулся прочь. Там, где он ступал, появлялись трещины. С гулом рушились где-то арки, обваливались стены. Мертвый город уходил в небытие. А вместе с ним уходил туда и сам Паломник. Он знал, как прийти в город. Но не знал, как вернуться назад.
Гессен метнулся от оконниц.
– Он исчезает! Он уходит, слышите! Слышите!
Арвельд разжал ладони Паломника. Змея гасла, вздрагивая зелеными корчами, а вместе с ней тускнел и перстень. Сгарди страшными глазами смотрел, как из змеи уходила жизнь и вдруг, сам не понимая зачем, выхватил ее из руки Паломника.
Успел. Змейка ослепительно полыхнула в последний раз и прямо у него в пальцах рассыпалась в прах, треснул и со звоном упал на пол пустой медальон… Серая зола разлетелась по залу. Там, где она осела, навсегда остались темные, словно опаленные, пятна.
В зале светлело. Исчезло что-то – невидимое, давящее и тяжелое. Под сводчатым потолком по-прежнему стояла тишина, но не мертвящая. И уже не церковная… Хрустальная. Звенящая. Гессен и Флойбек молча стояли рядом.
Арвельд поднял голову. Подбородок его задрожал.
– Вернулся? – еле слышно спросил он. – Здравствуй…
– Здравствуй, – так же тихо ответил тот, кто сидел перед ним. – Так смотришь, будто не узнал. Я изменился?
– Если только… совсем немного… – сказал Сгарди, все не сводя с него глаз. – Устал?
– До смерти. Пойдемте на море…
Он улыбнулся, и стал точь-в-точь таким, каким рисовали его на портретах.
Принц Серен.
XVIII
Уже отгорел закат, когда один из лафийских кораблей смог таки протолкнуться в гавань с Малого кордона. А с последним ударом курантов Рыбачьей башни, которые били десять вечера, в гавань сошел Леронт.
В Городе творилось что-то невообразимое.
На улицах было не протолкнуться. Звонница церкви в гавани не смолкала, ей вторили раскатистые басовитые звуки колоколов Морского собора. По заливу скользили лодки с зажженными факелами, откуда-то с крепости грохнул холостой залп, ему ответили еще три. На кораблях, то тут, то там, зажигались фонари, и скоро вся гавань сияла огнями.
На улице Морских заступников, перед большим особняком со следами недавнего пожара, Леронт, потеряв терпение, схватил кого-то, подвернувшегося ему под руку.
– Простите, сударь, – сказал он. – Я нездешний и только прибыл. Здесь что-то празднуют?
Молодой человек в расстегнутом и разорванном по плечу сюртуке с пуговицами-якорями отбросил со лба прядь мокрых волос и ответил:
– Воцарение!
– Чье? – Леронт начинал раздражаться.
– Принца Серена.
– Годовщину? – опешив, переспросил граф. – Нет? Либо я чего-то не понимаю, либо это очень злая шутка, сударь!
Молодой человек громко расхохотался, и Леронту показалось, что он пьян. И неизвестно, чем бы закончился вечер для служащего в секретарском сюртуке, если бы рядом не раздался громкий знакомый голос:
– А, вот вы где, бездельник! Старик там один нагружается, а он по улицам ходит! Ну? – и какой-то подгулявший моряк сцапал секретаря за плечо, окончательно содрав с него рукав.
Леронт подался вперед, разглядывая его.
– Остролист? – тихо спросил он. – Рельт, никак вы?
Моряк выпустил секретаря.
– Господин люмиец!
– А где Расин?
Рельт развел руками.
– Да где угодно! Часов в шесть был на приеме лафийском посольстве, видел я его, потом делся куда-то. Может, в свой монастырь подался, а может, спит где-нибудь за столом! – Леронт понимал все меньше и меньше. – Третьи сутки на ногах, немудрено…
Рядом, за памятником, с треском поползла в небо шутиха, осыпав их разноцветными искрами.
– В к-какой монастырь? Да объяснит мне хоть кто-нибудь, что тут творится! – взорвался Леронт. – Целый день на рейде торчали, потом потащили куда-то на острова, чуть ли не город с землей ровнять! А тут веселье – аж дым коромыслом!
– Не волнуйтесь так, господин люмиец, – Рельт обнял за плечи его и секретаря. – Вот глядите – мы встали на самом людном месте и всем мешаем. Тут скоро яблоку негде упасть будет. Пойдемте-ка вон в тот закоулочек, в славный подвал, и я расскажу вам удивительную историю…
А народ все прибывал и прибывал на улицы.
– Стало быть, и впрямь закончилось Смутное время? – подняв чарку, спрашивал старый лоцман, угощаясь в «Убранных парусах». – Не врут люди? – кто-то, проходя мимо, со стуком чокнулся с ним, и старик, крякнув, отвечал сам себе: – Не врут!
Когда на Салагуре ударили к заутрене, очнулся Фиу Лэм. Он долго лежал, не открывая глаза. Задувал в окно прохладный ветер. Воробьи в кустах шумно делили что-то, чирикая и хлопая крыльями. Старый колокол смолк, оставив в воздухе гудящий отзвук, и Лэм поднял веки.
Брезжила заря. В небе неподвижно стояло витое облако с розоватыми краями. А рядом с постелью Лэма сидел князь.
Он дремал, положив голову на руки. Даже сейчас, в бледном утреннем свете, видно было, как тяжело дались ему эти несколько дней. Видимо, засыпая, Расин резко вздрогнул и очнулся.
– Ну и вид у вас, – слабо выговорил Лэм. – В гроб краше кладут. Вы бы шли поспать, что ли…
– Себя не видели, – улыбаясь, ответил Расин. – Но прощаю, так и быть. А у меня для вас новость… Здесь такое случилось… Угадаете или нет?
– Я попробую. Как чувствует себя его высочество?
В келье стало тихо.
– Вы знали? – медленно, словно не понимая, спросил князь. – Знали и не сказали? Мне… и не сказали?
Лэм приподнялся на локтях, пронзительно глядя на Расина.
– А как? – еле слышно спросил он.
Расин сжал ладонями виски и отвернулся к окну.
– С вами бесполезно спорить, вы правы, как всегда, – его голос вздрагивал и прерывался. – В жизни себе не прощу… Я ведь должен был понять – и не понял…
– К чему об этом думать? – мягко спросил Лэм. – Вон, посмотрите, солнце почти взошло. Новый день начался.
На реке долго, протяжно закричала чайка, ей ответила другая, чуть ближе. Расин отнял ладони от лица, глядя на утреннее небо, и Лэм увидел, что он плачет.
Эпилог
Жизнь на Лакосе шла своим чередом. Отходили празднества и гуляния, разъезжались гости. Отбыл на Запад князь Расин.
Люди помаленьку привыкали к тому, что теперь заседает круг правителей, в Город снова зачастили посланники и высокие гости с Архипелагов, а вечерню по пятницам в Морском соборе служит один из Советников, которых Лакос в глаза не видал уже столько лет.
Отстроили после пожара Кормчий дом. Правда, заседает там теперь казначейство и Лоцманский совет. Сам-то капитан от дома отказался – по его словам, воспоминания от этого места у него остались прескверные. Пока что первый чиновник Лакоса поселился в особнячке на спуске с улицы Морских заступников – почти в самой гавани – и чувствует себя там вполне неплохо. Несмотря на молодой возраст, пользуется он изрядным уважением. Частенько видят его со стариком-лоцманом. По слухам, было у них какое-то таинственное старое дело, но в чем там суть, никто толком не знает. Отношения с кругом правителей у капитана, опять же по слухам, самые теплые, и частенько они отправляются вместе на Салагур ко всенощной.
Так было и нынче. Флойбек с Гессеном уже вышли, а Сгарди заканчивал с верительными грамотами посланников, лежавшими у него на столе.
Он поставил последний росчерк и сунул перо в чернильницу.
– Все, идем.
Серен стоял вполоборота у окна и будто не услышал. Когда Арвельд подошел,
тот обернулся и встретился с ним глазами. Сгарди даже сначала не понял… Потом развернул Серена к себе, думая, что это закат так странно исказил его лицо.
– Ты тоже видишь, – с расстановкой сказал Серен.
Глаза его меняли цвет: ярко-синие, они постепенно становились зелеными.
– Откуда? – негромко спросил Арвельд.
– Оттуда же – с того света, – ответил принц. – Прощальный подарок, и, может статься, не последний.
– И как часто?..
– После заката и до утра. Ничего другого не чувствую… Пока не чувствую. Но если я потащил его сюда, что будет с Кругом? Ты понял, о чем я говорю? Арвельд! – Серен схватил его за плечи. – Я же видел, как он рассыпался в прах! Своими глазами видел!
Сгарди смотрел ему в глаза и качал головой.
– Один раз мы избавились от него, – ответил он наконец. – Избавимся и в другой раз! – взял Серена за руку. – Идем, нас ждут!
Они бегом спустились вниз, на ходу набрасывая плащи.
Народ на улицах почтительно кланялся, оборачиваясь вслед четверке в простых темно-синих рясах с охровым кантом – их носил круг правителей в память о Салагурском монастыре…
А вечер жил. Он дышал, переливаясь тысячами огней, которые отражались в темнеющей воде. Их сверкающая цепь извивалась вдоль берега, мерцала и мерно покачивалась. Ветер доносил из гавани обрывки песен.
