Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея
И окна его узки, что бойницы.
И сам он по-старчески подслеповат. Уродлив.
Молчалив.
Куда подевалась прислуга? В холле тишина. Пустота. Запах прелых листьев… и это странно.
— Эй… — голос Мэйнфорда рождает эхо.
Где дворецкий?
Горничные? Лакей, в обязанности которого вменялось дежурить при телефоне. Сам аппарат покрылся толстым слоем пыли.
Давненько Мэйнфорд не заглядывал домой.
— Есть тут кто?..
Двери открыты. Пыль и пепел. Увядшие букеты.
…отец сидел у погасшего камина. В первое мгновенье Мэйнфорду показалось, что он мертв, но нет. Стоило приблизиться, и отец обернулся.
Не мертв — стар.
Истощен.
Волосы побелели, потемнела кожа, пошла старческими пигментными пятнами. Он усох, будто та же роза, что при прикосновении рассыпалась прахом.
— А, это ты… — отец с немалым трудом удерживал тяжелую газету недельной давности. — Явился на ужин? Она будет рада…
— Что здесь произошло?
Мэйнфорд поднял трубку телефона и хмыкнул: тишина. Буря отрезала Остров от остального мира? Или же сделал это тот, кто выпил жизненные силы отца? И как быть?
Оставить его?
Или бросить все, метнуться в участок… им сейчас не до Мэйнфорда, да и вряд ли удастся переправить его в госпиталь.
— Зерно опять подорожало, — отец произнес это дребезжащим голосом. — Ты знаешь, что твой братец — ублюдок?
— Знаю.
— Не в том смысле, который… — отец махнул рукой, и тяжелое обручальное кольцо соскользнуло с пальца, упало, покатилось под стол. — Он не мой ребенок… и Джесс… надо было выгнать эту шлюху.
— Надо было.
Зверь волновался и требовал движения. Что бы ни произошло в доме, это уже имело место, и Мэйнфорду ничего не исправить.
Человек умрет.
Он уже умирает, стремительно старея. Так стоит ли пытаться его спасать? Он скончается раньше, чем Мэйнфорд дойдет до входной двери. И чудо, что вообще протянул так долго.
— Но нет… как же… имя… скандал… она все у меня забрала! — отец произнес это плаксивым тоном. — И тебя хотела… я не позволил… не отдал…
— Спасибо.
— А твой дед предупреждал, что она шлюха… я не верил… все они…
— Кто это сделал?
— Она сказала, что ты убил Гаррета.
— Не я. Он сам…
Мэйнфорда не услышали.
— Убил… правильно, так ему и надо… вечно всюду нос свой совал… я его видеть не мог. Веришь?
— Верю. Папа, послушай…
— Джесс хотя бы в глаза не лезла… и из дому убралась… правильно, это не ее дом! Это мой!
— Твой.
— И деньги мои! У меня есть свои деньги! — он сунул руку в карман и вытащил горсть сухой листвы. — Видишь? У меня есть золото!
— Вижу.
— Не отдам! — отец выпустил газету, и та упала, чтобы, коснувшись пола, рассыпаться пеплом. — Она говорила, что я неудачник. Но у меня есть деньги! Есть!
— Хорошо, — Мэйнфорд отступил.
Он никогда не чувствовал особой душевной близости с отцом. Он и видел-то его редко, воспринимая как еще один элемент огромного особняка.
Что было?
Еженедельные визиты в кабинет. И глухой голос няньки, которая рассказывала о том, как Мэйнфорд себя вел. Благосклонный кивок отца… в лучшем случае. В худшем — он бывал слишком занят, чтобы обращать внимание на такую ерунду, как поведение ребенка.
Потом, подрастая, Мэйнфорд все острее осознавал, что и визиты эти, и встречи за завтраком — когда ему позволено было завтракать за взрослым столом — родителей тяготят. И единственное, что сделал отец хорошего, это отправил Мэйнфорда к деду.
Так почему сейчас неотвратимость смерти этого, в сущности своей совершенно чужого человека задевала? Откуда взялось это ощущение пустоты? И гнев, в нем зарождавшийся?
Черный, как буря, готовая ударить по Острову.
— Деньги есть… — отец обмяк.
Он еще дышал, но сипло, тяжело.
А по комнате поплыл резкий запах мочи.
Зверь отступил. Ему не было жаль человека, он вообще не понимал смысла в жалости, но лишь знал, что магия Хаоса способна задеть и Мэйнфорда.
А этого нельзя было допустить.
Матушка нашлась в своем будуаре. Она сидела перед зеркалом, прямая, что спица, и в руке держала черепаховый гребень.
— Это ты, дорогой? — матушка обернулась.
Она постарела или, скорее, лишилась силы, а с ней и магии, что поддерживала в теле ее иллюзию молодости. И эта женщина в шелковом халате, наброшенном поверх черного платья, выглядела… странно?
— Я.
— Я все ждала, когда же ты придешь, — она ласкала белый пух волос гребнем, не замечая, что пуха этого остается все меньше и меньше. — Я так ждала, что ты придешь…
— Теперь я здесь.
В ее комнате, отделанной в сине-серебристых тонах, не осталось живых цветов. А ведь когда-то матушка с особой тщательностью следила за интерьером.
…и не позволила бы оставить в своей постели мертвеца.
Гаррета обрядили в черный костюм, и выглядел братец на редкость умиротворенным. Он и улыбался не прежнею своею ехидной улыбкой, но вполне по-человечески, с сочувствием.
Руки сложены на груди.
Сцеплены нитяной петлей. Из-под ладоней выглядывает черная книжица, не то Заветы, не то Конституция. А может, и личный дневник, с Гаррета бы стало.
Сияют свежим воском туфли.
— Зачем ты убил своего брата? — поинтересовалась матушка светским тоном. — Это не по-родственному.
— Мне жаль, что так получилось.
— Не жаль… ты никогда его не любил… и отец… и этот… которого назвали моим мужем. Я ведь не была так глупа, сынок, чтобы не видеть, каков он. Но мне казалось, я сумею справиться. Слабый муж лучше сильного. Я видела, что мой отец сделал с мамой. Он держал ее за куклу. Золотая… нет, не клетка даже, сквозь прутья клетки мир виден, а он посадил ее в шкатулку, которую запер в сейф.
Мэйнфорд присел на край пуфика.
Буря ярилась.
Она нарастала, закручивая вихри одичавших ветров. Вот-вот спустит со сцепки, натравит на город, и понесутся они, улюлюкая и завывая, громя все, что встретится на их пути.
Дамба выдержит.
Должна выдержать.
А если нет? Тогда река, переполнившись, выйдет из берегов. И не просто выйдет. Она взовьется на дыбы, пронесется по грязным улочкам Третьего округа, сдирая тонкую шкуру асфальта. Она вывернет с корнями редкие дерева и сметет дома, которым не повезет встать на ее пути.
Что уж говорить о хибарах нищих…
…сколько погибнет?
— Он не оставил ей ничего… ни глотка свободы… только повторял, что она дура… так ведь и поверить недолго, — матушка о буре вряд ли думала. Что ей до реки? До дамбы? Остров надежен, как ее жизнь, правда, жизни этой осталось на пару глотков, но и только. — А потом мой брат сошел с ума. Я ведь помню, как это было… я действительно никогда не желала тебе зла…
— И поэтому переплела судьбу?
— Знаешь? — матушка нисколько не удивилась. — Конечно… смешно было думать, что они не вмешаются. Запомни, Мэйнфорд, богам не стоит верить… на самом деле им нет дела до людей. Особенно когда люди перестают верить в богов. Это оскорбляет. И ослабляет. А что возвращает веру?
Катастрофа.
И осознание, что человек — слабая тварь. Беспомощная перед стихией. Знала ли Провидица? Буря — яркое событие, которое не могло пройти мимо взгляда ее. Проклятье!
— Я не хотела троих детей… я знала, что тогда проклятье убьет первенца… знала!
Она раздраженно ударила по стеклу гребнем.
— Мой отец был наивен… все искал и искал, копался… перекопал все дневники… обряд этот… он мог тебя убить.
— Но не убил.
— Не убил, — эти слова прозвучали эхом. — Они не позволили. Им тоже надоело сидеть взаперти… знаешь, что будет, если открыть дверь в Бездну?
— Чудовища выйдут на свободу.
— Чудовища давно уже на свободе, — матушка провела пальцем по губам. — Мой брат резал себя. Он говорил, что хочет выпустить Зверя, который заперт внутри… и резал. Брал нож… и выводил узоры. Один за другим. Это было даже красиво…
Мэйнфорд расстегнул рубашку.
— Такие?
Матушка повернулась, уставилась на шрамы в немом восторге.
— И ты? Конечно… ты же болен… ты всегда был болен, хотя не желал признавать этого. Его привязывали к кровати. Он кричал. Так страшно кричал… его пеленали. Засовывали в ванны со льдом. И оставляли там. Он лежал синий-синий и шевелил губами, шептал, что Зверь не дает ему покоя, что нужно выпустить крылья. Я приходила. Отец злился, а я все равно приходила. Как я могла их бросить? Мама плакала все время… и таяла… если бы у нее был хоть кто-то, кто бы помог выдержать, но отец… слишком жестокий и упрямый. Все жили лишь его волей. Его желаниями. А он верил, что сумеет помочь. И ради этого лил кислоту на голову моего брата, прижигал его пятки каленым железом… пытал электричеством… сверлил череп… это было страшно, Мэйнфорд. Тогда он еще не знал об обряде. А если бы знал… быть может, мой брат умер бы быстро. Это я помогла ему. Я помогла…
