Вадим Саитов - Цитадель души моей
— Я пойду к Пларку, — сказал я и медленно встал с кровати, — одеться дадите?
— Как бы тебе не пожалеть вскоре о своем выборе, — капитан повернулся и неслышными шагами вышел из комнаты.
— Я так полагаю, это «да», — сказал я негромко оставшимся егерям и наклонился за лежащими у кровати штанами.
Вот так вот и вышло, что утро я встречал в той самой камере, в которой еще несколько часов назад ждала смерти верга. Думаю, однако, что ей было легче, чем мне — они ж были уверены, что погибают не напрасно, а щенков своих спасают. Может, зря я всё это затеял? Как ни крути, а все были бы довольны. Чернь — зрелищем, Пларк — прибылью, егеря — смертью вергов, и даже сами верги были бы вполне довольны — что не зря умирают. А тут пришёл я и всё испортил. Сам виноват, так что.
И вообще, я сейчас себя тем глупым мужиком из сказки ощущаю. Который, от волков убегая, на дерево залез, а потом принялся самого себя выспрашивать. «Ноги мои ноги, чем вы мне помогали, как от смерти лютой спасали?» — «Мы бежали, не спотыкались, пни и стволы лежащие перепрыгивали» — «Спасибо вам, ноги». «Руки мои, руки, чем вы мне помогали?» — «Мы на дерево лезли, за сучья держались, хватки не ослабляли» — «Спасибо вам, руки». «А ты, голова, что делала, чем мне помогала?» — «А я об ветки билась, страхом своим ноги подкашивала, руки ослабляла» — «Ах, так! Ну, получай же!» Свесил мужик голову вниз, прыгнул волк, да голову дурную мужику и откусил. Тут, что характерно, ему и конец пришел. Мораль? Пожалуйста. В нашем случае, если человек — дурак, то это не навсегда, как утверждает пословица. Отнюдь. Всего лишь — до смерти, каковая тут обычно себя ждать не заставляет. Вот только не считал я себя раньше дураком.
«Голова, голова, что же ты делала?»
Нет ответа.
Еще часа четыре мне надо просидеть, а там всё закончится, я думаю. Так или иначе.
Солнца здесь, в каземате, разумеется, не видать. Влажные отблески на стенах от пламени масляной лампы, в коридоре висящей — вот и весь здешний свет, яркость которого (как нетрудно догадаться) со временем суток мало связана. Но от раскалённого песка арены меня отделяет одна только массивная дощатая дверь, полосами железа изнутри обшитая.
Сейчас эта дверь до половины нагрелась, и, стало быть, солнце как раз к полудню подходит. А бои начинаются часу в девятом[23], когда полуденная жара спадает. Вот и выходит, что часа четыре мне осталось. Авось дотерплю, благо что и терпеть-то — ничего особенного. Стражник, что меня караулит, за решеткой и не показывается почти — выглянет только порой, цепанёт взглядом, настороженным до испуга, и обратно нырнёт. То ли боится, что я его опять чем-нибудь в лоб приголублю, то ли шишки своей, на пол — головы расплывшейся, стесняется. Заговорить и не пытается. Зато вот те, что сверху… попервоначалу они меня руганью да подначками раззадорить пытались, я и ухом не вёл, разумеется. Зря — не подумал, что лучше было бы им подыграть и их жажду низменных развлечений слегка удовлетворить. Потому что словами они не ограничились. Тухлых яиц (с детства этот запах не выношу) у них, слава Единому, не было, но зато были какие-то помои, капающая смола с факелов, плевки и прочие естественные жидкости — в достатке.
Один даже испражниться на меня собрался, но я сделал вид, что поднимаю что-то с пола, сверху прозвучали крики «Камень! Камень подобрал!» и белеющая над толстыми прутьями задница отскочила в сторону, как кнутом ужаленная. Ругань, смех, снова ругань.
Разнообразные угрозы в мой адрес. Кстати говоря, один небольшой камешек у меня и в самом деле имелся, так что даже жаль, что больше смельчаков не нашлось. Но всё равно — радоваться нечему. Ладно еще, Пларку я именно на сегодняшний бой нужен, так что он за меня, можно сказать вообще не принимался. Будь у него побольше времени, уж он бы меня заставил пожалеть, что я не погиб при попытке к бегству, как мне капитан предлагал.
Сам Пларк перед решеткой объявился, когда не успели еще стихнуть шаги, так и не проронивших за весь вечер ни одного слова, Сены с Троем. Выплыл, колыхая телесами, смерил меня взглядом с выражением крайнего омерзения на лице. Прошипел:
— За сегодняшним боем наместник наблюдать собирался…
Я хмыкнул:
— Передай ему мои сожаления.
Туша Пларка мелко задрожала.
— Смеёшься? Посмотрю я, как ты вечером смеяться будешь, подстилка звериная! Ты вот вроде совсем недавно в боях участвовать рвался? Радуйся, боги услышали твои молитвы — сегодня твой день! Верги должны были стать звездой этих боёв, но, раз их нет, звездой станешь ты.
Я недоверчиво хмыкнул.
— Станешь, станешь, даже не сомневайся. За десятерых отработаешь, будь я проклят, — и, бормоча ругательства, толстяк развернулся и поковылял прочь. И хотя я и представить себе не мог обстоятельств, которые могли бы заставить меня сражаться на потеху черни, слова его мое, и без того больше показное, спокойствие порядком поколебали. Ни ума, ни подлости Пларку не занимать, и, что гораздо печальнее, не занимать ему и знания человеческой натуры. Не знаю, что он там придумал, но уже заранее уверен, что мне эта придумка сильно не понравится.
А потом начались всякие шевеления наверху за решёткой. Понятное дело, не сами по себе начались — определённо толстяк заглянул в караулку к стражникам и предложил им немного поразвлечься с одним из узников. Чем они и занимались со всё возрастающим усердием часов шесть кряду. Ровно в полдень еду мне принесли — корявую глиняную миску с остро пахнущим варевом неприятного цвета. Стражники наверху тут же устроили соревнования на меткость — кто первым попадет струей мочи мне в миску, но я и так эту еду пробовать не собирался — мышиный запах болиголова пробивался даже сквозь жгучие ароматы восточных приправ, которые, я уверен, специально добавили, чтобы запах отбить.
Ну, я и вылил все содержимое миски в помойный угол — что я им, Сократ[24], что ли?
Разумеется, насмерть травить меня никто не собирался — в небольших дозах настой листьев болиголова на винных парах человека воли лишает и превращает его в эдакую живую куклу. Рефлексы все при этом сохраняются, поэтому мечом отмахнуться, связку ударов провести — еще как-то выходит, а вот инициативу какую проявить — это уже нет.
Вергов, случись им на арене драться, завсегда болиголовом опаивают, чтобы они чего лишнего не учудили. Ну и меня, стало быть, к вергам приравняли. Стражники наверху разорались, когда я от еды отказался — дескать, они еще и первый круг не разыграли, а потом как-то вдруг резко притихли. Я поначалу напрягся — не иначе пакость какую удумали, а потом расслышал нотки подобострастия в притихших говорках стражников, различил знакомое пыхтящее дыхание и напрягся вдвое прежнего — Пларк!
Недолго мне пришлось гадать, что он мне приготовил. Минут через пять щелкнул замок, послышалась возня в коридоре за решеткой, короткий разговор стражника с десятником (стражник к нему обращался всё время «господин десятник», вот я и догадался), но был там еще один человек. Который в ответ на фразу «пять минут, не больше», ответил «да» — и я этот голос сразу узнал. Гез.
Проклятье! Я вскочил, шагнул к решетке, потом отпрянул, развернулся, сел на корточки, снова вскочил. Затрещал за спиной разгорающийся факел, сполохи красного света, пройдя через решетку, нарисовали на досках двери передо мной колышущийся, как будто корчащийся от боли, силуэт человека, пронзённого множеством кольев. Я медленно обернулся.
Гез с легким недоверием — словно до последнего момента не верил, что обнаружит в камере именно меня — заглянул мне в лицо, криво усмехнулся.
— Салют, Шелест… — поперхнулся и закашлялся. Снял с пояса глухо булькнувшую флягу, протянул мне, — я вот тут принёс… вино это.
Я молча взял.
Гез отвел взгляд в сторону, вздохнул, потом спросил глухо.
— Шелест, скажи… даже можешь не говорить, просто кивни… я же всё понимаю, это же обстоятельства так сложились, что тебе вину на себя пришлось взять? Я не собираюсь искать правды и никому ничего доказывать, мне просто знать надо. А, Шелест?
И снова заглянул мне в лицо, взглядом упрашивая: «Соври! Соври!»
— Нет, — качнул я головой, — нет, Гез. Вергов выпустил я. И стражника убил — тоже я.
— Но тогда… почему?!
Я вздохнул.
— Ты не поймешь. Десять лет назад я бы тоже не понял.
— Ты всё-таки скажи. А я попробую понять, — холодом и спокойствием вдруг повеяло от его взгляда, словно глянул его глазами опытный и мудрый боец, и я вдруг ясно увидел — вот он — тот человек, что однажды подхватит штандарт регимента. Если доживет.
— Ладно. Я не сразу решился на это. Я прекрасно понимал: освободив ту вергу, что спасла меня в верховьях Фатума, я предам егерей. Но, если бы я поступил иначе, я бы предал себя самого.
— Верги — враги. Все бестии — враги и против них все средства хороши! Ты сам это нам говорил!
