Симона Вилар - Ведьма княгини
Пока говорил только Свенельд, а Малкиня молчал, и молчал как-то покорно. В конце концов Свенельд не выдержал, бесцеремонно тряхнул волхва за плечо.
– Что молчишь, как необожженный горшок? Или ты слишком велик, ведун, чтобы русскому воеводе отвечать?
Малкиня наконец поднял на него глаза – светлые и чистые, как у отрока.
– Рада бы курица не идти, да за крыло волокут. Поэтому выхода у меня нет. Но кое в чем ты прав, варяг: то, что задумано волхвами, было ошибкой. И теперь много крови прольется. Вот я и согласен ехать с вами, готов даже помогать, сам, если велишь, стану говорить с соплеменниками. Поясню, что теперь лучше признать, что под властью темных сил им хуже будет, чем если вновь окажутся под Русью. Думаю, многие и так это поняли. Однако тебя не только это волнует? Не только это хотел сказать.
Они какое-то время смотрели друг на друга, и Малкиня ответил на то, о чем подумал посадник:
– Не мое дитя у твоей жены, варяг.
Свенельд почувствовал, как краснеет. Угадал, почувствовал, уловил помыслы, как Малфрида и упреждала о нем. Свенельду показалось, что он будто раздетый перед ведуном сидит, все тому о нем известно. И даже едва удержался, чтобы не двинуть древлянину в зубы. Но если Малкиня и эти мысли уловил, то виду не подал. Сказал: да разве он отдал бы Малфутку Свенельду, если бы сперва под себя уложил? Он добра ей желал, знал ведь, что милее Свенельда для нее никого не было. Вот и рассчитывал, что у них со Свенельдом все сладится, а вышло… Значит, не судьба ей в ладу и с милым жить.
Он жалел Малфриду. Жалел, даже зная, что она почти нелюдь. Любил, значит… Свенельду тоже казалось, что он некогда ее любил. Но сейчас не мог. То, что его жена носит под сердцем нагулыша, было его бесчестьем. И он еще добр, что не отказался от нее, по-прежнему все считают его боярыней Малфриду. И он только спросил: чье же у нее дите, раз не от разлюбезного приятеля Малкини?
Малкиня огладил длинные русые волосы, заложил их за уши, невозмутимо поправил дыру на плече, где ранее красовался серебряный оберег в виде парящей птицы, который у него сорвал кто-то из кметей, когда пленили ведуна.
– Лучше тебе этого не знать, боярин. А если знать хочешь… Подумай сам, что с пленной ведьмой сотворить могут.
Он словно еще что-то сказать хотел, да умолк. Ибо уловил, что Свенельд и сам догадался. И больно посаднику стало, эта боль даже на Малкиню кручину нагнала. Ибо понял он, что таит Свенельд глубоко в себе: ответственность за названную женой древлянку, желание защищать и оберегать. И она мила ему… да только… Малкиня угадал, что в этом «только».
Ведун шагнул к варягу и почти по-дружески положил ему руку на плечо.
– Послушай, посадник, тебе тяжело, а ей еще тяжелее… В ней ведь человек и нелюдь бьются. Помоги же ей, возьми опять на ложе как супружницу, опали страстью яркого Ярилы[96], может, и полегчает ей.
Свенельд не сбросил руки древлянина, смотрел перед собой… И Малкиня угадывал его мысли: Свенельд хоть и уважал ведьму, но как бы брезговал ею. Ее темная сущность отвращала его от чародейки. Кого бы иного приманивало ее ведьмино очарование, а вот посадника, который всякого насмотрелся у древлян, все необычное только отталкивало.
Он даже сказал, словно забыл, с кем общается:
– Не могу. С любой иной бы мог, а с ней не могу. Раньше едва увижу ее… так и опалит меня желанием. Сейчас же это мне что со зверем сойтись. Это ведь… Тут и мысли угадывать не надо, чтобы понять – не человек она.
Малкиня опустил голову. Молчал. Сам бы он мог… Смог ведь даже тогда, когда эта ведьма на Нечистом болоте творила свои самые темные чародейства. Ибо любил ее, несмотря ни на что. Вот бы и ныне… Да только не позволит ему этого Свенельд, это честь его боярскую затронет, после такого он и соображать будет иначе. Сейчас же думает о ней с какой-то грустной нежностью и сожалением… А еще думает о том, что недавно жена ему сказала…
– Что? – встрепенулся волхв. – Кому Малфрида дитя обещала?
Но подобные тайны своей жены, угаданные кем-то сторонним, возмутили Свенельда. Вроде даже как обозлиться хотел на ведуна, но сдержался.
– А сам угадать, что, не можешь? Мне она не говорит.
И еще о чем-то подумал, вроде как была догадка у Свенельда… Малкиня хотел прознать ее… но не смог. Вдруг что-то случилось, отчего он вообще перестал читать мысли посадника. Он как оглох внезапно. Нет, не оглох: он слышал, как на заднем дворе птичница подзывает кур, как бухают недалеко в кузне молоты по железу, а княжич Святослав кричит кому-то, что не надо ему маленького копья, пусть большое сделают; слышал, и как голуби воркуют на солнышке, как плещет вода, какую теремная девка льет на спину моющегося крепкого дружинника, смеется, предлагая вышитое полотенце. А вот мыслей стоящего рядом и смотревшего на него Свенельда не мог разгадать. Будто и впрямь дар его покинул. А вот отчего?
Малкиня стал резко озираться. Но все было по-прежнему: стояли у раскрытых ворот в детинец воротники с длинными копьями, несла на коромысле через двор воду челядинка, две другие выбивали на галерее терема дорожки, перекинув их через перила и задорно перешучиваясь с отроками внизу. Совсем рядом Малкиня услышал звонкий стук подкованных сапог по плитам двора, на них упала тень прошедшего мимо боярина, высокого, седого, с длинными вислыми усами. Они со Свенельдом почтительно склонили головы, приветствуя. Потом боярин стал подниматься по каменным ступеням в княжеский терем, все так же мелодично постукивая подкованными каблуками. И только как скрылся за широкой, украшенной медными шляпками гвоздей дверью, Малкиня наконец ощутил нечто… какой-то слабый отсвет мысли смотревшего на него посадника, угадал даже, что тот удивлен странным поведением озиравшегося, растерянного ведуна. Спросил:
– Ну и что с тобой, волхв древлянский? Что тужишься, аж покраснел?
Вроде как насмехается, но Малкине было не до смеха. Он смотрел туда, куда прошел степенный витязь с длинными усами:
– Кто?.. Кого ты только что приветствовал, посадник? Кто этот муж нарочитый?
– Этот? Да это сам кормилец Святослава, Асмунд.
Малкиня морщил лоб, хмурился.
– И он из христиан?
Свенельд тоже поглядел на крыльцо, где только что скрылся старый соратник князя Игоря.
– Всякое люди болтают. Может, и христианин. Уж больно охоче он церковь на Подоле взялся восстанавливать.
– И он тоже поедет в наши леса? – почти задохнулся Малк. И не успел Свенельд подумать, откуда древлянскому волхву это известно, не успел еще понять, что сам же о том и подумал, как Малкиня вдруг схватил его за руки: – Нельзя этого допустить, Свенельд! Нельзя пускать христиан к древлянам! Там, где шатаются эти поклонники Распятого, всякое чародейство замирает, нелюди лесные перестают быть видимыми, исчезают в чаще, сила волшебная становится не крепче нити шелковой.
– Да ну? – хмыкнул Свенельд.
Хотел было что-то возразить, но сдержался, даже отошел подалее от Малкини, чтобы тот ненароком не прочел мыслей. А ведь было же о чем подумать. Гм. Чародейство, оказывается, с христианством не ладит? Он потер переносицу, припомнив, как легко его дружинник Стоюн проехал через лес, полный чар. Стоюн ведь тоже был христианином, еще после того, как ходил в сечу на Нечистое болото да заметил, что нежить как будто уступает тем, кто с крестом. Да разве один Стоюн после того крестился! Посадник знал, что после того похода многие из его дружины стали в церковь на Подоле хаживать, некоторые и впрямь крещение приняли. Сперва просто так крестились, почти из любопытства, а потом и уверовали. Свенельд не насмешничал над такими: всякому воля верить в то, что ближе. Но ведь и в самом деле не единожды замечал, что древляне особенно крещеных не любят. Вон христианские проповедники ходят по градам Руси беспрепятственно, сказки о своем Иисусе рассказывают, их слушают спокойно, даже с интересом – кому же о дивах послушать не любо? – а вот у древлян таких сразу убивают. За время своего посадничества в их краю Свенельд не единожды с подобным сталкивался, но в местные дела особо не лез. А оказывается, так древляне силу своего колдовского края оберегали. Вот и расплодили своих чудищ да духов, огородились волховством, так что мало кто к ним проехать может. А вот крещенный не так давно Стоюн сказал: проеду – и проехал! Может, отваги и лихости в нем было не занимать, а может… Может, и впрямь крест его уберег?
Свенельд надолго задумался, но вздрогнул, почувствовав, как на него упала тень ведуна. Опять мысли подглядывает? И впрямь ему врезать, что ли, чтобы знал свое место? Но тут Малкиня сказал:
– Учти, Свенельд: там, где христиане, где они молятся своему распятому богу, не только волшебство развеивается, но и вода чародейская исчезает. А ведь твое богатство, посадник, как раз на торговле живой и мертвой водой возросло. Да и сам ты уже без этой воды жить побоишься. Неужели откажешься от такого ради где-то распятого чужого бога?
