Вадим Саитов - Цитадель души моей
Говоря это, он всё ближе и ближе подходил ко мне и остановился, не дойдя трех шагов.
— Приходило. Но знаешь, ты её не придумал. Вы и в самом деле очень привязаны к своему дому и к своим щенкам. Уж это-то я знаю. И про странную эпидемию среди бордельных вольп — тоже наслышан. Можно, конечно, допустить, что ты перерезал десяток незнакомых тебе вольп, чтобы слухи об этой резне потом подтвердили твою историю и, в конечном счете, спасли тебе жизнь, но… не думаю. Это чекалка какая-нибудь могла бы такое устроить. Вы, вольпы, все ж не настолько сильно за жизнь цепляетесь. Так что, думаю, ты мне правду рассказал. Наверное, это и в самом деле ужасно — своими рук… лапами убить всех детей — своих и своего дома. И не надейся, что я помогу тебе избавиться от этого груза. Живи с этим.
Вольп наклонил голову. Оскалил зубы в легкой улыбке.
— Восемь лет не прошли для тебя даром. Быть жестоким, во всяком случае, ты научился.
Полагаю, я это заслужил.
Я промолчал.
— Прошу у тебя прощения, за эти восемь лет. Будь у меня возможность повернуть все вспять, я бы тебя тогда убил. Прощай.
Он извиняется передо мной за то, что не убил меня тогда? Нет, всё-таки до конца понять друг друга мы никогда не сможем. Я настолько озадачился последними его фразами, что чуть не упустил давно ожидаемый момент. Вольп уже начал поворачиваться, всем своим видом демонстрируя намерение гордо уйти вдаль, не оглядываясь. Я даже не заметил, в какой момент оказалось так, что дальше дорогу продолжает только его цветастый плащ, а сам вольп уже летит ко мне в прыжке, держа в правой лапе кинжал. Да, не жди я этого все три с половины недели, у него могло бы и получиться. Или — если бы я не знал про вольпье умение направление прыжка менять прямо в полете. Никакой мистики, кстати — просто твари они сами не очень тяжелые, а хвост у них большой и пушистый. Вот этим хвостом они и рулят в прыжке. Я думаю, он для того и прыгнул издалека — чтобы я успел отскочить и, уверившись, что увернулся, расслабиться. Тут бы он меня кинжалом своим и зацепил — наверняка отравленным. Но я не стал ни уворачиваться, ни меч выхватывать.
Просто полшага назад для твердости сделал, да и принял его в плечо, лапу за запястье захватом поймав. Пошатнулся, но на ногах устоял. Повернул руку, сустав запястный ему выворачивая, другой рукой его за шею блокируя — чтобы не рыпался. Кинжал выпавший ногой поддел и отбросил в сторону. А потом и самого вольпа — в другую. Легкий он — мин с полсотни, не больше. Вольпы вообще легкие, а этот еще и стар вдобавок.
Он поднялся, посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом и пошёл, хромая, в лес. Сгорбившись так, словно все беды мира вдруг обрушились на его узкие и, порядком вытертые, плечи. Куда только делась горделивая выправка? Прошел, даже головы не повернув, мимо лежащего на земле плаща и поковылял дальше.
Разумеется, он услышал, как я нож вытащил, хоть я и старался сделать это потише.
Услышал, сразу выпрямился, плечи развернул. Хромать перестал. Ладно, хоть не обернулся и не встал навытяжку с гордым видом — и за то спасибо. Всё-таки, ненавижу вольпов.
Свистнул, рассекая воздух, клинок. Я вздохнул, окинул взглядом притихший осенний лес, и направился к упавшему телу. Можно было, конечно, и здесь его оставить, вряд ли вообще кто-нибудь разумный на него наткнётся — обитающий в этих краях клан Солёной Воды (замиренный, разумеется) числом невелик и большей частью восточнее охотится. А людям тут и подавно делать нечего. Да и вообще — один тот факт, что я в лодке не остался, а в лес пошел вслед за бестией, любому неглупому человеку скажет более чем достаточно. Но это всё домыслы, а тут — явная улика. Поэтому, вытащив и обтерев нож, я взвалил тело на плечо и пошел наискосок через лес обратно — к обрыву. Дождавшись, когда сгустятся сумерки, вынес труп к высокому берегу, да и сбросил его в омут, привязав к лапе тяжелый камень. Реку я переплывал уже затемно.
Возница, когда я, глубокой ночью, вышел к повозке, не проронил ни слова. Молча впряг лошадей и мы поехали обратно по тракту, а в первом же придорожном трактире купили бочонок дерьмового (другого не было) вина и упились так, что и десятилетний ребёнок голыми руками смог бы скрутить лейтенанта егерей и сотника звёздной стражи.
Его, кстати Кассием зовут. Кассий Октавиан — я это имя и раньше слышал. В самый разгар Красной Охоты вольпы дома Шой-тар устроили самоубийственную попытку захватить наместника прямо в здании Сената. Шансов у них, разумеется, не было никаких, наместник и все сенаторы смылись, как только запахло жареным. А сотня, в которой был Кассий, прикрывала их отход и стояла насмерть до тех пор, пока не подошло подкрепление. Шестеро их в живых осталось, из всей сотни. Их имена тогда у всех на слуху были. Я и раньше чувствовал, что наш возница — человек, достойный уважения, а уж после того, как всё узнал… короче, я не стал ему ничего лишнего рассказывать, но один из двух клыков, из пасти мертвого вольпа мной напоследок вынутых, я ему вручил. А второй — перед Дереком на землю кинул.
Капитан внимательно осмотрел клык, потом поднял на меня насмешливый взгляд.
— Так что, — спросил, — прав был Катулл, когда утверждал, что месть подобна вину — чем выдержанней, тем на вкус приятней?
— Прав, — согласился я, — жаль только, что он не предупреждал о похмелье.
Похоже, мне удалось капитана слегка озадачить.
X. Minima de malis est via proditia[22]
Тонкий серпик луны бесшумно крался за ветхими облаками, временами прокалывая их острыми рожками. Я, в отличие от луны, шел не таясь — твёрдым шагом уверенного в себе человека. Жетон, правда, снял — блеснёт кому на глаза ненароком, запомнится.
Егерский жетон — штука запоминающаяся. Даже в столице. Ограду амфитеатра перепрыгнул слева от площади, за колодцем. От нечаянного, но обильного полива там каштаны, третий год не прореживаемые, так вытянулись, что и днём незамеченным перелезть можно. Что уж про ночь говорить.
Прошёл вдоль стены назад, к главным воротам. Ворота Арены на ночь, конечно, закрываются. Кованый узор ворот густой, ветвистый: руку не везде просунешь, да и то — не дальше локтя. Колья решёток до верха проема доходят — меньше пальца зазор от острия до камней арки — казалось бы, и пытаться нечего, если ты не кошка. Вот только если понизу колья узором кованым скреплены, то по верху торчат, ничем не поддерживаемые и некогда ровная их гряда уже просто от времени вкривь да вкось пошла — пусть немного, но глазу заметно. А стало быть… я вытер о бёдра вспотевшие вдруг ладони и полез наверх.
Колья гнулись легко, словно были сделаны не из железа, а из глины. Мне больше усилий пришлось приложить не для того, чтобы решетку отогнуть, а чтобы на ней удержаться, не выгнуть её своим весом донизу, а то и поломать, чего доброго — до того железо оказалось дурным. Ноздреватым, плохо прокованным и, как следствие — проржавевшим уже чуть не до середины. Спустился по-внутри вниз и вовремя — уже плескались по влажным камням стены красноватые отблески факелов и слышались шаркающие шаги из ближайшего коридора — стража. Я неслышно скользнул в тёмный проход, прижался к стене. Две, дергающиеся в свете факела, тени, лениво проползли по брусчатке пола и растворились во тьме. Судя по теням, стражники даже головами не крутили — смотрели только вперед и разве что носами на ходу не клевали. Ну да, арены охранять — это для местной стражи навроде отдыха. Если с гладиаторскими казармами сравнивать. Тех-то гладиаторов за решетками не запирают — а зря, зря. Потому что более тупого, злобного и бессмысленно агрессивного существа, чем пьяный гладиатор, просто в природе не существует. А трезвым гладиатор бывает только на арене и в могиле. И то не часто — ни там, ни там. Так что стражей у них ходить дело неблагодарное, да.
Я подождал, пока стихнут шаги, вышел обратно в холл и завернул в тот же коридор, из которого только что вышел патруль. Нужные мне клетки были как раз в этом секторе, внизу, один пролет лестницы с этого уровня, но идти туда еще было рано. Надо было сначала кое в чём убедиться… вот только темно тут, хоть ушами смотри. Так что я вытянул за шнурок маленький кожаный кисет, вытащил из него резко пахнущую полотняную подушечку, и, оттянув себе веки, выжал по капле жидкости в каждый глаз. Поморгал, избавляясь от рези в глазах и размазывая веками вытекший из подушечек сок.
Прислонился к стене, жду, когда подействует. Белладонна. Ягоды её ядовиты, но на рынке их нарасхват берут — и медикусы, и жрецы, и колдуны. Прославилась, правда, она не как лекарство и не как средство для общения с духами. Bella donna — «красивая женщина» на ромейском. Уж больно хорошо её сок зрачки расширяет, а это до сих пор красивым считается. Так что проститутки (особенно дешевые уличные) ей вовсю пользуются. Как-то по глупости (первый год, еще и жетона не было) я днём себе белладонны в глаза капнул — захотел посмотреть, красиво ли выгляжу. Но не увидел — просто разглядеть не смог свое отражение при свете дня. Так что не буду утверждать насчет красоты (это все ж дело вкуса) а вот на здоровье белладонна влияет определенно не лучшим образом — проверено на собственном опыте. Глаза тогда до вечера слезились и голова болела. И зубы, от кулака лейтенантского, ныли. Кстати, в борделях за стеной частенько в ценниках даже пункт отдельный есть для слепых проституток, так вот. Но тут уж ничего не поделаешь — мы-то не для красоты зрачки расширяем, а для зрения ночного.
