Паутина времени (СИ) - Бердникова Татьяна Андреевна

- Герр Нойманн не любит, когда не слушаются, - виновато продолжал, тем временем, Альбрехт, - Он ударил женщину, велел ей замолчать, она начала плакать… Он застрелил ее сам. Потом приказал найти и убить больного и ребенка. Потом… почувствовал вкус крови, приказал разрушить замок практически до основания, сказал, что нам хватит этой башни.

- Пожалуйста, не надо живописать, как убивали несчастного больного и ребенка, - очень вежливо попросил Марк, изо всех сил давя в душе ненависть к пострадавшему, почти умирающему человеку. Тот слабо улыбнулся.

- Я не принимал в этом участия. Женщину застрелил герр Нойманн, ее мужа убил Гюнтер… Мальчика пытался поймать Ганс, но этот чертенок ускользнул и, кажется, спрятался в подвале. Я видел, как он шмыгнул под лестницу, но говорить ничего не стал, подумал – пусть живет. Он ведь еще совсем малыш, зачем его убивать?

Фридрих промолчал, сжимая губы и глядя прямо в пол. Вольфганг, устремивший на него внимательный взгляд, негромко вздохнул.

Он знал, он был уверен, убежден на сто процентов, что знает кем был убежавший ребенок, не сомневался в этом ни секунды, но… в то же время речь ведь шла о человеке. Мог ли юный темпор начать свой жизненный путь в лоне любящей семьи, чтобы затем продолжить его дикарем в подвале?..

- Ты думаешь, это он? – быстро спросил молодой человек, не желая привлекать особенного внимания пострадавшего неприятеля к обсуждаемому вопросу. Впрочем, того Марк, сам живо заинтересованный, как раз освобождал от рубашки, поэтому Альбрехту было явно не до этого.

- Не знаю, - Фридрих мотнул головой, закусывая губу и, помолчав, продолжил, - Мы с ним никогда не говорили о его детстве. Он любит рассказы о своих развлечениях, много говорит о том, что ему поведали скелеты… Но о себе он молчал, а я не интересовался. Мне хватало того, что он похож на моего сына.

Вольфганг молча кивнул, не желая продолжать и развивать эту тему – то, что приятелю это дается нелегко, было видно невооруженным взглядом, да к тому же вполне понятно и объяснимо: за Райвена сейчас художник беспокоился сильно.

Раненный, до которого слова о рассказывающих что-то скелетах все-таки донеслись, сжался на полу, переводя испуганный взгляд с одного из собеседников на другого, изредка поглядывая даже на третьего, который, высвободив его руку из рукава, замер с бинтом в руке, не зная, с чего начать. Вольф, видя такую нерешительность, досадливо вздохнул и, отобрав у Марка бинт, взялся сам аккуратно перевязывать пострадавшего, стараясь крепче перетянуть раны, дабы остановить кровотечение. Задача, надо прямо сказать, была не из легких, но экс-медик справлялся. Сам же Марк, между тем, отстраненно подумал, что Вольфа потом тоже не помешает перевязать.

- Что у вас здесь творится?.. – говорить у Альбрехта получалось все-таки с некоторым трудом, голос постоянно прерывался, однако, молчать он не мог, - Почему… как, как?? Другое время, говорящие скелеты, и Фридрих с пробитой головой! Ты же должен быть мертв или, по крайней мере, лежать рядом со мной на полу, а ты… - он тяжело сглотнул и закрыл глаза, - Я ничего не понимаю…

- Он точно потерял слишком много крови, чтобы соображать, - не удержался Марк и, скрестив ноги, элегически вздохнул, следя за уверенными действиями капитана, - Скажите, доктор, как нам сделать ему переливание в кустарных условиях? И кто, кстати, решится выступить донором…

Солдат распахнул глаза и уставился на него более или менее осмысленным, хотя и по-прежнему недоумевающим взглядом.

- Ты… странно говоришь, - осторожно заметил он и, помолчав, напряженно осведомился, - Русский?..

Марк согласно кивнул. Скрывать это смысла он не видел, тем более, что робкую надежду воззвать к рассудку фашиста все еще испытывал и переубедить его хотел.

- Вот именно, приятель. Я русский, дружу, как видишь, с двумя немецкими солдатами твоего времени, и мы втроем не желаем тебе смерти, а напротив – активно помогаем. Попытайся подумать – что это может значить?

Альбрехт примолк, растерянно соображая и сопоставляя в сознании все узнанные факты, пытаясь принять весь этот бред, как истину и, по-видимому, на сей раз более или менее преуспевая в этом.

- Так, - голос он подал, когда Вольфганг уже почти завершил перевязку, поэтому прозвучал тот чуть более твердо, - Расскажите мне все еще раз, с самого начала. Если ты сказал мне правду, если война давно закончилась… То я хочу все-таки понять, как это произошло. И… почему за окном вдруг потемнело? Сейчас должен был быть день…

Парни, сами этих изменений не замечающие, резко обернулись; Фридрих вскинул голову, отбрасывая тем самым назад вьющуюся челку. За окном библиотеки и в самом деле плескалась глубокая ночь, не взирая на то, что время едва ли перевалило за полдень.

Художник сжал руки в кулаки.

- Паутина… - напряженно шепнул он, - Значит, Райвен действительно далеко, если она начала разрушаться.

- И, если она начала разрушаться… - медленно продолжил Марк, не сводя с недавно обретенного друга внимательного взгляда, - Значит, твоя рана может вновь стать смертельной?..

***

Двери внизу распахнулись с жутким грохотом и истерически-визгливым скрипом. Тата, таких звуков решительно не ожидавшая, убежденная, что друзья ее покидать башню не станут, дернулась и недоуменно уставилась вниз, надеясь рассмотреть за изгибом лестницы хоть что-нибудь более или менее определенное.

Окружающие ее фашисты неспешно переглянулись. Герр Нойманн, человек не только жестокий, но и довольно умный, хмурясь, воззрился вниз, затем недоверчиво покачал головой.

- Девку они бы не бросили, - уверенно произнес он и, глянув на одного из своих подчиненных, гаркнул, - Ганс! Взгляни, что там творится!

Снизу, отвечая Сталхерцу, не позволяя прореагировать Гансу, донеслись чьи-то незнакомые, хриплые и громкие голоса, мигом заполнившие всю башню сверху донизу. В голосах этих, смутно прослеживаясь в потоке незнакомых слов, то и дело мелькало недоумение.

Девушка, тихонько вздохнув, прижала к груди связанные, по счастью, перед ней руки и, согнувшись, немного пригорюнилась. Ей не нужны были дополнительные пояснения, она понимала все сразу и быстро – судя по всему, Райв опять набедокурил, и к ним пожаловали какие-то гости из другого времени. Видимо, даже не немцы на сей раз, коль скоро говорят они на каком-то своем, абсолютно неизвестном и непонятном наречии.

Ганс, подозрения девушки почти разделяющий, с той лишь разницей, что он полагал, будто неприятели вызвали себе на помощь подмогу, поморщился, однако, открыто возражать командиру не посмел. И, соблюдая крайнюю осторожность, пригибаясь и прислушиваясь, принялся аккуратно спускаться по лестнице. Тата отметила для себя, что автомат немец почему-то не достал, однако, особенно задерживать внимание на этом не стала – узнать, что творится внизу, ей было не менее интересно, чем врагам, и она надеялась, что изыскания Ганса что-нибудь объяснят и ей.

Немец, аккуратно переставляя ноги, спустился на несколько ступеней и, не желая слишком рисковать, осторожно вытянул шею, пытаясь рассмотреть творящееся внизу. Глаза его расширились; с губ сорвался изумленный вздох.

В воздухе что-то свистнуло.

Тата, чудом сдержав вскрик, шарахнулась назад одновременно с Гансом и, глядя на вонзившуюся в перила лестницы… стрелу, обалдело заморгала, пытаясь отодвинуться подальше.

Гюнтер, который стоял за ее спиной, и к которому девушка чуть ли не прижалась в отчаянной надежде спастись от странной атаки, усмотрев в происходящем ее вину, опять ухватил бедную Тату за волосы, запрокидывая ее голову.

- Твой друзья?! – яростно прорычал он, - Говорить, говорить!

- Это не ее друзья, - сама девушка ответить не успела, ответ последовал от тяжело дышащего Ганса. Обращенных к пленнице русских слов он не понял, но по интонации однополчанина догадался о смысле вопроса.

- Это… дикари какие-то, хрен их знает, кто такие. В чем-то вроде доспехов, с луками, кинжалами… Ерунда какая-то. Что здесь творится – вообще не понимаю!