Юлия Мельникова - Львив
И ведь они сестры, кровь Марицы наполовину пястовская, шляхетная…
Марице не повезло: ее дело поручили двум начинающим инквизиторам, молодым выпускникам иезуитского коллегиума в Кракове. Им еще ни разу не приходилось видеть живую ведьму, а только на картинках в знаменитом пособии инквизитора — в "Malleus Maleficaram", то есть в «Молоте ведьм». Инквизиторы немного побаивались: вдруг Марица окажется опытной ведьмой и нашлет на них какое-нибудь колдовство, изуродует, например, их лица проказой, превратит в свиней или еще того хуже. Но, перекрестившись, инквизиторы все-таки открыли дубовую дверь подземелья. Их взору предстало умилительное зрелище: Марица, закрытая до пояса длинными черными волосами, сидела, пождав ноги, на куче соломы, играла с большой жабой, нежно поглаживая ее бородавчатую кожу. Заслышав скрежет ключей и шаги, Марица поставила жабу в угол и стала смотреть на двух молодых иезуитов, которые были еще не полноправными инквизиторами, а всего лишь помощниками. Инквизиторы растерялись: Марица показалась им весьма красивой. Но, быстро вспомнив, что «женщина — это химера, чудовище, украшенное превосходным ликом льва, обезображено телом вонючей козы и вооружено ядовитым хвостом гадюки…», они насупились и начали увещевать Марицу.
Показав ей улику — скелет поворызника на тонком шнурке черной шерсти, инквизитор спросил, чей это амулет.
— Не мой — отвернулась Марица.
— Неправда, тебя много раз видели с ним на шее! — оборвал ее первый инквизитор.
— Не упирайся, Марица — посоветовал второй инквизитор, иначе будет только хуже. Разве не известны тебе слова блаженного Августина из трактата "О граде божьем", что «…демоны привлекаются различного рода камнями, травами, деревьями и животными…» Твоя змейка — их атрибут! Расскажи, какого демона ты призываешь?! Вот, послушай, что написано о змеиных костях в «Молоте ведьм» — первый инквизитор раскрыл перед служанкой толстую книгу в обложке из свиной кожи: «… развернув ткань, я нашла, между многим другим, белые зерна, схожие по виду с прыщами, семена и стручки, которые во мне всегда вызывали отвращение. Там же я нашла змеиные и иные кости.»
Это было в немецких землях — добавил второй, а женщина, которая вызывала таким приемом головные боли и страшные прыщи по всему телу у своей соседки, давно сожжена. Она не раскаялась, но у тебя есть еще шанс!
Марица молчала. Она со страхом смотрела в листы ужасной книги, которую инквизиторы листали в поисках подходящего отрывка. Наконец она раскрыла рот и быстро выпалила, читая из «Молота ведьм» косившим левым глазом: «… имеются и такие люди, которые носят на себе разные амулеты. Эти амулеты представляются предназначенными не для открытого причинения вреда ближним, но скорее для предохранения своего собственного тела. Носители их должны считаться кающимися, а не впавшими в лжеучение еретиками, когда их колдовство доказано и их раскаяние очевидно…»
— Ты умеешь читать на латыни?! — удивились инквизиторы.
— Немного — ответила Марица, — хотя это не положено слугам.
Они переглянулись.
— Что с ней будем делать? Может, завтра перейдем к пытке щипцами?! — спросил второй.
— Рано еще. Лучше отнесите ее в мышиную комнату! — сказал первый инквизитор.
Мышиная комната считалась наиболее мягким вариантом пытки, которым подвергали только обвиняемых в несерьезных грехах, но, тем не менее, после нескольких дней в ней подозреваемые обычно соглашались признать свою вину. Инквизиторы ушли, оставив Марицу одну.
Но гадать, что это за мышиная комната, ей долго не пришлось.
Вскоре в подземелье вошла крепкая, средних лет женщина с широким крестьянским лицом, похожая на молочницу с предместий. Она велела Марице встать и следовать за ней. Марица неохотно повиновалась. Они прошли длинным темным коридором под сводами костела иезуитов, пока не оказались перед большой дверью, окованной множеством медных гвоздиков.
Раскрыв дверь, женщина втолкнула в нее Марицу и сказала:
— Раздевайся!
Марица отказалась.
Тогда женщина, нимало не церемонясь, сняла с нее платье и нижнюю рубашку через голову, оставив голой, потом сорвала с шеи буковый крестик, и, ловко связав одежду в узел, ушла, закрыв дверь комнаты на три ключа. Марица некоторое время лежала тихо, прислонившись спиной к каменному, ледяному, но сухому полу. Затем в углах раздалось легкое шуршание: на Марицу стали прыгать мышки. Одна, вторая, третья, четвертая.
Бедняжка потеряла счет мышам. Было их 333 — белых, серых, рыжих и черных, привезенных из одной теплой азиатской страны, где миниатюрные, изящные мышки выводились для храмовых церемоний и жили в неге, посвященные идолам. Осторожно ступая лапками, сотни мышей, выскочив будто из ниоткуда (а на деле из открываемых рычагом стенных ниш), взбирались на голое тело Марицы. Они щекотали ее своими длинными розовыми хвостиками, заглядывали умными бусинками глаз, топтали и немного покусывали. Мышек становилось все больше и больше, казалось, что вот-вот они заполнят все пространство. Черные и белые усики нежно касались щек русинки, приятно чесали уставшие пятки, перебирали пряди волос.
Вся Марица была покрыта мышами, радостно копошившимися на ее груди, шее, ногах и руках, уснувших на животе и ползающих по лицу. Беспрестанное копошение мышек доставляло ей не муку, а наслаждение, сходное с тем, что доставляет галантный любовник, лаская обнаженную кожу взмахами павлиньего или страусова пера.
— Ах, как хорошо! Мышки, милые мои мышки, давайте еще, еще, пройдитесь вот здесь хвостиками, лапочки мои шерстяные! — тихо постанывала Марица, терзаемая тремя сотнями отвратительных женскому глазу созданий.
Мышки не унимались. Они танцевали на ней невидимый посторонним танец, разогрели замерзшее тело, уминали лапками мягкий живот, плясали, путаясь в волосах, играли и резвились.
Где еще бедным узницам львовской инквизиции доведется скатиться, словно с горки, с прекрасного белого бюста здоровой хуторянки, упасть на бок, подняться и снова упасть, соскользнув с бедра?! И разве не приятно было Марице, не знавшей еще ничьих прикосновений, почувствовать невероятную мышиную ласку? Русинка стонала, изнемогая от удовольствия, которое продолжалось много часов. Бархатистые мышиные шкурки, хаотично перебегающие по ее телу, биение сотен голых розовых хвостиков, тыканье мягчайших мордочек — все это подарило Марице необыкновенную возможность представить разные оттенки любовных наслаждений. Она не визжала и не выла, как поступали многие предшественницы, а лишь дрожала, приоткрывая в истоме сладостно закрытые глаза, даже не пытаясь сбросить с себя хоть одну мышь…
Из мышиной комнаты Марицу вывели довольной. Признаваться в колдовстве и сговоре с демонами низшего порядка отказалась. Ей вернули одежду, принесли воды, засохшую краюху хлеба.
— Второй день — щипцы — предупредили Марицу инквизиторы.
Щипцы принесли для устрашения. Это были большие железные инструменты, немного напоминавшие кузнечные, с зубчиками и без.
— Мы завьем тебе не только волосы, но и кожу этими щипчиками, Марица — тихо пообещал ей инквизитор.
— Будешь такая красавица паленая, просто загляденье! — добавил другой.
— Выбирай щипцы, которые тебе больше нравятся — ядовито усмехнулись инквизиторы, — пока мы добрые! Ну, какие возьмешь для завтрашних пыток? Вот эти, с широкой пастью, утыканной шипиками? Или эти, поменьше, дамские щипчики? Что молчишь? Думай! Мы их адски раскалим в огне, и когда щипцы зашипят, начнем!
Марица не отвечала. Если Леви не выполнит условия иезуита Несвецкого, несчастная может умереть от пыток.
19. Запрещено запрещать, или первая сексуальная революция, о которой вы не слышали
Евреям нужны три вещи: Тора (закон), секс и революция, причем желательно немедленно.
Стараниями рабби Нехемии Коэна саббатианство в Галиции становилось очень модной ересью, будто не было никогда «ночи святого отречения». Чем сильнее Коэн критиковал Шабтая Цви, тем больше возрастал к нему интерес даже среди тех неученых евреев Краковского предместья, что не поддались несколькими годами раньше саббатианскому помешательству или пытались остаться к нему равнодушными. Правда, успеху своему тайные адепты Шабтая Цви были обязаны не только противодействию Коэна. По еврейскому кварталу одним сумрачным деньком 1675 года разнеслись слухи, будто Шабтай Цви вновь получил милость султана, скоро вернется в Стамбул, а оттуда вместе с войском турок войдет во Львив. И Шабтай Цви будет главенствовать над всеми евреями города вместо Коэна, разрешив ашкеназам взять вторую жену. Именно обещание вернуть двоеженство, запрещенное евреям Европы рабби Гершомом[22] в 962 (?) году, ввиду неизбывной бедности, не позволявшей мужу обеспечить всем поровну сразу двух жен, взбаламутило Львив.
