Сергей Шведов - Око Соломона
– А где я тебе людей возьму? – орал в полный голос Радомир, на обиженного приемом нотария. – Ты о чем думал, когда сюда собирался? Здесь ценностей на миллионы денариев, а меня под началом осталось только тридцать человек!
Казну султана с превеликими трудами удалось выгрузить на пристань, но легче комиту от этого не стало. У Мефодия оказалось слишком мало телег, чтобы вывезти весь ценный груз за один раз. Приблизительно треть сокровищ пришлось спрятать в подвалах крепости, дабы они не мозолили глаза жителям предместья.
– Дай мне, комит хотя бы двадцать архонтопулов, – канючил нотарий, пухленький человек невысокого роста, с толстыми как у африканца губами. – Вдруг на меня нападут? Я в жизни не видел столько золота.
– А я видел?! – взвился комит. – Чтоб оно заржавело все это барахло!
– Золото не ржавеет, – печально вздохнул Мефодий. – Но если мы его потеряем, то нам с тобой снимут голову.
Положим, Радомир знал это и без Мефодия, а потому, скрепя сердце, выделил перетрусившему чиновнику пятнадцать архонтопулов и десять пельтастов, к ужасу топотрита Арапсия, оставшегося практически без гарнизона.
– А что я могу?! – рявкнул на сирийца Радомир. – Прикажешь, отправить обоз совсем без охраны?
– Крепость набита золотом, – зашипел Арапсий, – а у нас скопились две сотни никейцев, что с ними прикажешь делать? Вдруг они взбунтуются.
– К вечеру в крепость вернуться архонтопулы, сопровождавшие султанскую семью, а до темноты мы как-нибудь продержимся, – вздохнул Радомир. – Собери всех своих людей, топотрит, и выстави усиленный караул у входа в подвал.
– Соблазн, – поморщился Арапсий. – Люди у меня ненадежные, а тут столько золота под боком.
– Сам встань, – прорычал Радомир, – но чтобы ни одна монета не пропала!
Крепость Святого Георгия была невелика по размерам. Помещений для всех никейцев не хватало. Часть из них пришлось разместить в конюшне, часть и вовсе во дворе. А ведь это были не простого звания люди, принадлежавшие к высшему сословию султаната, и за каждого из них комит нес личную ответственность перед императором. Дука Мануил Ватумит, человек на редкость дотошный, передавал их Радомиру по списку, и так же по списку комит должен был сдать их с рук на руки лагофету Иллариону, ныне пребывающему Пелекане. В списке лиц, пожелавших покинуть Никею, Радомир обнаружил имя Хусейна Кахини, и попросил лохага Алдара сообщить об этом Венцелину Гасту. Правда, у комита были большие сомнения, сумеет ли молодой боярин вовремя добраться до крепости. Радомир знал Кахини в лицо, правда в Константинополе тот предпочитал именовать себя Симоном, но исмаилит тоже не раз встречался с комитом и вполне мог запомнить его внешность. Следовало соблюдать осторожность, дабы не спровоцировать Кахини на побег. Пока что исмаилит, прибывший в крепость Святого Георгия, вел себя скромно, как это и подобает купцу, попавшему пусть и при скорбных обстоятельствах в общество беков. Разместился Кахини во дворе под навесом, в кругу торговцев, славных богатством, но отнюдь не знатностью. Радомир, проходя мимо навеса, косил на лже-Симона глазами, но тот скромно сидел на обшарпанном коврике и делал вид, что дремлет, сморенный июньской жарой. Когда-то этот человек был вхож в дом боярина Избора, служившего в имперской гвардии в немалом чине, именно тогда и пересеклись их с Радомиром пути. Но с того времени прошло уже более десяти лет, и время отыгралось не только на комите Радомире, но и на коварном авантюристе, коим бесспорно был Хусейн Кахини. Десять лет назад он выглядел куда стройнее, и пленял женщин не только сладким голосом, но и свежим красивым лицом. Ныне он отрастил густую бороду, на лице у глаз появились морщинки, а в когда-то черных как смоль волосах пробивалась седина. По прикидкам Радомира Кахини уже перевалило за сорок, возраст почтенный, что ни говори. Лже-Симон наверняка рассчитывал на поддержку своего старого знакомого протовестиария Михаила и именно поэтому предпочел покинуть Никею в византийской барке, дабы не подвергать себя ненужной опасности в осажденном городе. Конечно, осада будет снята, как только в никейской цитадели разместиться византийский гарнизон, но это произойдет только в том случае, если басилевсу удастся договориться с вождями крестоносцев. В чем Радомир сомневался. Надо полагать, франки будут страшно раздосадованы тем обстоятельством, что город, набитый сокровищами, перешел под руку императора Византии практически без всякого их участия, в результате сговора с сельджуками. Чего доброго, обозленные крестоносцы полезут на стены города, защищаемого уже не турками, а византийцами, и тогда о походе в Иерусалим можно будет забыть. Радомир не осуждал Алексея Комнина. В конце концов, Никея была и останется византийским городом. Ее население на две трети состоит из христиан, и подвергать этих людей ужасам осады, а тем более штурма было бы бесчеловечно.
На исходе дня, когда крепость уже стала погружаться во тьму, прибыли архонтопулы во главе с Сафронием, вот только их количество повергло Радомира в изумление.
– А где остальные? – грозно надвинулся он на молодого лохага.
– Светлейший Мефодий мобилизовал их для охраны обоза.
Комиту ничего не оставалось, как обругать сквозь зубы расторопного нотария, оставившего его в столь неспокойное время без надежных людей. В крепости Святого Георгия на две сотни пленных приходилось всего пятнадцать архонтопулов и почти столько же пельтастов. Конечно, следовало бы отправить часть никейцев в Пелекан, но для этого надо дожить до утра. Не погонишь же людей в ночь по разбитой дороге.
– Сколько у тебя пустых повозок?
– Пятнадцать, – откликнулся лохаг. – Еще пять у меня отобрал нотарий. У него две телеги сломались.
– Закрывай ворота, – приказал Сафронию комит. – Отдохнешь до полуночи, а потом сменишь Арапсия у дверей в подвал.
Оружие у пленных естественно отобрали, и если бы не сокровища, хранившееся в подвалах крепости, то Радомир в эту ночь спал бы спокойно. К сожалению, золото обладает одним скверным свойством, оно способно ввести в смущение даже очень стойких людей. В своих архонтопулах комит был уверен, а вот пельтасты Арапсия его откровенно смущали. Так уж принято в Византийской империи: отправлять в отдаленные гарнизоны людей в чем-либо провинившихся, либо не оправдавших надежд доблестных начальников. В этом ряду люди топотрита не были исключением. Сплошь мародеры, пьяницы и трусы, бегавшие с поля боя. Радомир очень надеялся, что у них хватит ума, спокойно пересидеть эту ночь, не беря на душу грех измены и откровенного разбоя. Тем не менее, он предупредил Сафрония, чтобы держался с пельтастами настороже и в случае нужды не церемонился с ними.
Трудно прожитый день дал о себе знать, и после полуночи Радомир все-таки решил дать себе послабление, ибо день завтрашний тоже не сулил ему покоя. Спал он не раздеваясь, положив под бок тяжелый меч. Сон его был глубоким, но недолгим, а пробуждение – кошмарным. Чужой клинок уперся в горло комита сразу же, как только он открыл глаза.
– Не ожидал, – спокойно произнес Радомир, глядя прямо в лицо Арапсию, держащему меч в вытянутой руке.
– Золото, – вздохнул сириец. – Не смог удержаться, комит. Ты уж прости старого воина, не заслужившего у императора теплого местечка.
– А кто прячется за твоей спиной?
– Это я, комит Радомир, – послышался из полумрака спокойный голос. – Ты ведь узнал меня сегодня во дворе?
– Сожалею, что не убил сразу, – вздохнул старый рус. – Хотел сделать подарок комиту агентов Андриану, он давно тебя ищет, Хусейн Кахини.
– Меня многие ищут, – спокойно отозвался лже-Симон, – но вряд ли найдут. Мы перегрузим султанское золото в барку и покинем крепость. А у тебя, Радомир, будет время подумать.
– О чем?
– В обмен на жизнь я возьму с тебя всего ничего – имя человека, которого жрецы Арконы послали за ведуном-изменником.
– Я христианин и с язычниками не знаюсь, – усмехнулся Радомир. – А в чем провинился этот ведун?
– Плохо держал язык за зубами, – оскалился Кахини.
– Какое мне дело до чужих тайн.
– Я знаю, что посланец жрецов находится в стане крестоносцев, – спокойно произнес Кахини. – Рано или поздно, я его все равно найду. Так ради чего тебе рисковать жизнью, комит?
– Я не знаю этого человека, Хусейн, – холодно отозвался Радомир. – Ты напрасно теряешь время.
– Свяжите его, – распорядился Кахини. – И тащите вниз. На барке у нас будет время, чтобы поговорить по душам.
Во дворе крепости царила суета. Пельтасты Арапсия метались между подвалом и телегами, перетаскивая чужие сокровища. От крепости до пристани было никак не менее мили, а потому Кахини решил поберечь своих людей. Которых, к слову, оказалось не так уж много. Более половины никейцев не пожелали примкнуть к мятежникам и теперь робко жались по углам.
