Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея
Устала?
Больше похоже на правду.
— Если ты…
— Нет, — холодные пальцы обхватили запястье, для чего Тельме пришлось наклониться. — Я… лучше рядом, а то неудобно. Ты не против?
Милая вежливость.
И он не против. Совершенно не против.
Мэйнфорд и подвинуться готов. Если уж делить память, то что говорить о диване? От нее приятно пахло его шампунем, и это было правильным настолько, что утомленный Зверь внутри решил подать признаки жизни. Вот уж не было печали.
— Он позвонил. Попросил помочь. Я… я поначалу не хотел. Не до того было. Здесь война, а у него… потом мама позвонила… и не только мне. Начальник приказал. Кто я такой, чтобы спорить с начальством? Но я бы не стал покрывать убийство.
Наверное, не стал бы.
Это не походило на убийство.
И не было убийством.
Не могло быть. Он помнит, как ехал, злой как собака. И кажется, задремал-таки в машине. Мэйнфорд совершенно не помнит, как попал на Остров. Только что машина остановилась. И Гаррет поспешил навстречу.
— Пока никто еще не знает, но ты же понимаешь, какой это будет скандал…
От Гаррета пахло кофе и сигарой, и это взбесило — сам Мэйнфорд забыл уже, когда пил нормальный кофе. А сигара… его сигара размокла в кармане плаща.
— …скоро все узнают… если уже не поняли… за ней ведь наблюдают постоянно. Здесь и то покоя нет.
Он жаловался по-бабьи визгливым голосом, разве что не причитая, но почему-то Мэйнфорд не верил этим причитаниям.
А вот запаху кофе — верил.
Кто будет пить кофе, когда погиб близкий человек? Они ведь с Элизой давно встречались, месяца три, а то и четыре… или еще дольше?
Он не помнил.
Не интересовался чужой жизнью, на свою-то времени не хватало.
В доме его поразила тишина. Траурная? Отнюдь. Скорее настороженная. Впрочем, ей недолго длиться. Скоро явятся. Штатный целитель. Техники. Младший состав… кто там еще? Начальство велело использовать все ресурсы. И машины с этими самыми ресурсами, которым бы находиться в другом месте, работать с другими делами, одна за другой вползали во двор.
На мгновенье Мэйнфорду показалось, что за спиной его кто-то стоит.
Он обернулся.
Пусто.
Ах да… этого же ничего нет. Ни двора, ни длиннорылых автомобилей одинакового вороного окраса, ни Гаррета, ни треклятой сигары. Есть лишь память, которая любезно раскрывается перед женщиной.
Шаг.
И он в доме.
Перед лестницей.
Как оказался? Куда подевался плащ? И шляпа? Перчатки? Мэйнфорду не так просто найти перчатки на его руки, вот и приходится шить на заказ. Дороговато.
…неуместная мысль.
И смешок, донесшийся сзади, подтверждает: да, абсолютно неуместная.
Лестница высокая, двумя рукавами, которые наверху сливаются воедино. Золоченые балясины. Белый мрамор. И дорожка тоже белая. На ней следы останутся.
— Что ты встал? — Гаррет торопит. — Идем, я покажу. Но твои люди, ты уверен, что они не станут болтать лишнего?
Мэйнфорд ни в чем не уверен. Он даже не помнит, как оказался перед этой лестницей.
— Никто не должен знать, что я… ты же понимаешь всю серьезность ситуации! Мои избиратели… если кто-то поймет, что все эти слухи… что между мной и Элизой что-то было… следующее, в чем меня обвинят, — это ее смерть!
Голос срывается.
Шаг.
И Мэйнфорд смотрит на брата сверху вниз. Тот так и остался у подножия лестницы, говорит, размахивает руками, и в этой избыточной жестикуляции видится страх. Ну да, конечно… его избирательная кампания. Место в Сенате, которое Гаррет полагал своим. Матушкины амбиции.
Невеста из нужной семьи.
На помолвку Мэйнфорда приглашали, но он не явился, кажется, из-за стрельбы на Колсэн-стрит. А может, из-за потасовки в порту, где две бригады грузчиков не поделили старый корабль… или еще что-то приключилось, главное, это «что-то» показалось Мэйнфорду важнее семьи.
Шаг.
Гаррет за спиной.
— Я… прости, мне так сложно туда войти… я не могу видеть ее такой… не могу…
— Ты вообще свободен, — Мэйнфорд втянул смесь ароматов — духи и кровь.
Очень дорогие духи.
И все равно кровь.
— Нет, я… не могу… я должен убедиться…
Это было странно. Гаррет никогда не любил проблем, особенно чужих, а свои собственные с радостью перекладывал, если находилось, на кого переложить.
— А как же репортеры? — Мэйнфорд обернулся, но лица брата не разглядел, тот словно спрятался в тень.
— Я был ее другом…
По официальной версии.
Еще шаг.
Комната роскошна, но в кои-то веки роскошь не вызывает раздражения. Напротив, Мэйнфорду почти комфортно в этом пространстве.
Высокий потолок.
Лепнина.
Люстра на цепи данью моде Старого Света.
Трюмо и раскладное зеркало. Туалетный столик, не заставленный — заваленный сотней банок, баночек и флаконов, которые предстоит запротоколировать. То-то техники порадуются грядущей ночи… ковер мягкий.
Платяной шкаф.
Элиза Деррингер наверняка могла позволить себе гардеробную, но она поставила в спальне платяной шкаф. Белый. С резными дверцами и ручками из горного хрусталя. Мэйнфорд остановился перед этими дверцами и вновь напомнил себе, что их, как и самого шкафа, не существует.
Кровать.
Четыре столбика и балдахин, подобранный атласными лентами. Зачем ей балдахин, если в доме и так тепло? Или вновь же дань моде?
Женщина на кровати.
Она была спокойна и красива. И это удивило Мэйнфорда. Смерть уродует всех.
Кроме Элизы.
Всхлип…
…нельзя любоваться трупом, а Мэйнфорд этим и занимался. Он упрямо смотрел именно на лицо, то лицо, которое известно было едва ли не каждому человеку в Новом Свете. Совершенное каждой чертой своей. И показалось вдруг, что она вот-вот очнется.
Ошибся братец.
Напутал.
Элиза спит. Бывает же и такое. Наглоталась снотворного… выпила…
Он коснулся шеи, пытаясь прощупать пульс. Шея была еще теплой, а вот сердце молчало. И искра, горевшая в Элизе, погасла. Позже штатный целитель определит время смерти. А в морге и причину назовут. Сейчас же… она заслужила немного покоя.
И Мэйнфорд поднял шелковую простыню, которой было прикрыто тело.
…шаг.
…и вновь кровать, но с другой стороны. Теперь, когда лицо Элизы не отвлекает, можно разглядеть остальное. Простыня тонка, она обрисовывает ее тело.
И лужу крови, собравшуюся у ног, не способна скрыть.
Эта лужа ярка, вызывающа, и запах крови становится тошнотворным, он заставляет Мэйнфорда отступить, зажимая нос пальцами. Он ведь не девушка, впервые встретившаяся со смертью. Ему случалось всякого повидать, и от помойки местной несло куда как гаже… тогда почему?
Шаг.
И другая комната. Гостиная с морским пейзажем на стене. Море бурное, но все равно какое-то идеализированное, что ли, как и кораблик, замерший на вершине волны. Он опасно накренился, грозя вот-вот сорваться в провал между волнами, и надо полагать, море не упустит своей добычи.
Мэйнфорд отвел взгляд.
Картина удручала.
И эта комната в сине-белых тонах. Полосатые гардины, полосатая же мебель… женщина, присевшая на самом краю диванчика. Она была красива, пожалуй, слишком красива для горничной, матушка в жизни не оставила бы подобную девицу в доме.
— Она действительно умерла? Умерла… — девица мяла платочек и прикладывала его к сухим глазам. — Она была так добра, но… понимаете… она иногда позволяла себе… выпить позволяла… и характер. У нее такая нервная работа…
Девица говорила.
Мэйнфорд слушал.
Констебль, присевший в углу, незаметный, почти слившийся с голубыми обоями, протоколировал. Надо будет, чтобы девица после этот протокол от руки переписала, так оно надежней. Одно дело подпись, пусть и кровью оставленная, а другое — собственноручно выведенные слова.
Многие их почему-то боятся.
…шаг.
Комната та же, и корабль все еще держался на вершине волн. А женщина другая. Сухопарая. С некрасивым лицом, на котором застыла гримаса вежливого превосходства. Горничная? Нет. На этой платье из темной ткани, закрытое, плотное, скрывающее фигуру. И единственным украшением — камея с серебряным крестом.
— Я не могу обсуждать поведение хозяйки с посторонними, — эта женщина произносит слова четко, каждое словно бы по отдельности выговаривая, и Мэйнфорду приходится делать усилие, чтобы собрать эту россыпь слов воедино. — Как не могу осуждать ее. Однако в случае исключительном…
Мэйнфорд кивком подтвердил, что случай сейчас исключительнейший.
— …ее образ жизни соответствовал тому, который был принят в ее окружении, — она избегала называть хозяйку по имени. И неодобрение сквозило даже не в словах, а в тоне, в поджатых губах, в подбородке с ямочкой, которая, впрочем, нисколько не смягчала черт этого лица. — Случайные связи. Алкоголь. Иногда… как мне кажется, не только алкоголь. Она никогда не задумывалась о последствиях. Не только о душе… редко кто думает о душе…
