Майкл Муркок - Завтрак на руинах
Теперь и сам Карл, и его родители — все они выглядели старше своих более удачливых ровесников. Они сидели рядышком в углу длинного стола. Мать Карла работала на швейной машинке. Отец Карла обшивал лацкан куртки. За столом сидели и другие группы — муж и жена, три сестры, мать с дочерью, отец с сыном и двое братьев. Все они выглядели одинаково. На них была поношенная одежда, черная или коричневая. Рты женщин плотно сжаты. У мужчин по большей части были жидкие растрепанные бородки. Поляками были далеко не все. Некоторые приехали из других стран — из России, Чехии, Германии и прочих. Некоторые даже не говорили на идиш и поэтому не могли общаться с теми, кто не был их соотечественником.
Помещение, в котором они работали, освещалось единственным газовым рожком, укрепленным в центре низкого потолка. В помещении имелось маленькое окно, но заколоченное. Сырая штукатурка стен местами отвалилась, открывая кирпичную кладку. Хотя на улице стояла зима, в комнате не горел огонь. Единственное тепло исходило от тел работников. Камин в комнате был, но служил чем-то вроде комода: туда сбрасывались обрезки материи, которые потом снова шли в дело. От сидящих людей исходил резкий запах мочи и немытого тела, но этого уже никто не замечал. Находящиеся в помещении люди почти не выходили справлять нужду, чтобы не тратить рабочее время из-за боязни не выполнить норму. Некоторые оставались здесь в течение нескольких дней подряд. Они спали, прикорнув на краешке стола. Пищей им служила миска супа, которую кто-нибудь им приносил. Поев и подремав, они снова принимались за работу.
Карл работал здесь уже неделю, когда однажды обнаружилось, что человек, который то и дело надрывно кашлял, не просыпается уже семь часов. Кто-то подошел, встал рядом со спящим на колени и приложил ухо к его груди. Затем он кивнул жене и сводной сестре спящего. Втроем они вытащили его из помещения. Ни жена, ни сестра в тот день не возвращались назад, а когда они, наконец, вернулись, Карлу показалось, что душа женщины совершенно не лежала к работе. Глаза ее были краснее, чем обычно. Однако сводная сестра выглядела как всегда. Как ни в чем не бывало, она принялась за работу. Кашлявший мужчина так и не вернулся назад. Карл понял, что мужчина умер.
Отец Карла отложил в сторону сюртук. Пришло время поесть. Отец вышел из помещения и вскоре вернулся с небольшим свертком. В другой руке у него был большой мятый жестяной чайник горячего чая. Мать Карла оставила швейную машинку и кивнула Карлу. Втроем они уселись в углу недалеко от окна. Отец Карла развернул газеты и вытащил три копченые селедки. Он дал матери и Карлу по рыбе. Они ели, по очереди запивая из носика чайника. Обед длился десять минут и проходил в молчании. Затем они снова вернулись на свое рабочее место за столом, перед этим тщательно вытерев жирные пальцы газетой, ибо мистер Армфелт оштрафует их, если обнаружит жирное пятно на сшитой одежде.
Карл смотрел на тонкие покрасневшие распухшие пальцы матери и на лицо отца, изрезанное морщинами. На ум пришла отцовская фраза: другим в жизни приходится куда хуже.
Отец Карла всегда так говорит: «Помните, другим в этом мире приходится куда хуже. Считайте, что нам еще повезло». Он так всегда говорит, когда они ложатся в кровать. Они втроем спят в одной кровати. Раньше отец Карла каждую ночь молился перед сном. Теперь же, похоже, эта фраза заменила ему молитвы.
Дверь в помещение открывается. Внутрь врывается леденящий холод. Дверь закрывается. Низенький молодой человек в черном котелке и длинном, до пят, пальто стоит у двери и дышит на озябшие пальцы. Он говорит по-русски. Сейчас глаза его искательно перебегают с одного лица на другое. Мало кто оторвался от работы, чтобы поднять голову и взглянуть на незнакомца. Один только Карл смотрит.
— Послушайте, парни, может быть, кто-нибудь хочет поработать на меня? — говорит молодой человек. — Срочно. Хорошие деньги.
Несколько голов повернулись к незнакомцу. Но Карл их опередил. Он уже поднял руку. Отца Карла это, видимо, тоже заинтересовало, но он ничего не сказал.
— Ты не пожалеешь, — сказал человек. — Пять шиллингов. Кроме того, думаю, это не займет у тебя много времени. Надо передать записку.
— Куда передать?
Так же, как и Карл, отец Карла столь же свободно говорил по-русски, как и по-польски.
— Кое-кому. В доках. Недалеко. Я бы и сам сходил, да занят. Но мне нужен кто-нибудь, кто хоть немножко волочет по-английски, а также по-русски.
— Я говорю по-английски, — сказал по-английски Карл.
— Стало быть, ты аккурат тот парень, который мне нужен. Ну, как, по рукам? — Незнакомец бросил взгляд на отца Карла. — Вы не возражаете?
— Думаю, нет. Возвращайся как можно скорее, Карл. И держи монеты покрепче.
Отец Карла снова принялся за шитье. Мать тоже снова закрутила ручку швейной машинки. Сейчас она вращала ее чуть-чуть быстрее, но это был ее предел.
— Ну, так пошли, — сказал молодой человек.
Карл встал.
— На улице льет, — сказал русский.
— Накинь одеяло, Карл, — бросил ему отец.
Карл пошел в угол и вытащил тонкое одеяло. Накинул его на плечи. Незнакомец уже поднимался вверх по ступенькам. Карл побежал за ним.
Снаружи в аллее под деревьями было почти так же темно, будто ночью. Дождь лил как из ведра. По всей ухабистой мостовой поблескивали черные лужи. Казалось, в них можно утонуть, стоит лишь упасть. Возле двери жался, поджав хвост и скуля, пес. В дальнем конце аллеи виднелись огни паба. Половина окон в домах, что сжимали аллею с обеих сторон, были зашторены. Из не занавешенных окон на улицу сочился слабый свет. Неожиданно промозглый мрак прорезал вопль. Кто-то кричал. Но непонятно, в этой аллее или в соседней. Крик оборвался. Карл поплотнее закутался в одеяло.
— Ты знаешь, где Айронгейт Стеарс? — незнакомец быстро осмотрел аллею.
— Это там, где лодки вытаскивают на берег? — спросил Карл.
— Точно. Ну, так вот, я хочу, чтобы ты отнес этот конверт человеку, который сойдет на берег с «Солчестера» через час или около того. Никому, кроме этого человека, не говори, что я дал тебе этот конверт. И не трепись. Чем меньше ты будешь упоминать имя этого человека, тем будет лучше для тебя. Человеку этому может понадобиться твоя помощь. Делай все, что он скажет.
— А когда вы мне заплатите?
— Когда сделаешь работу.
— Как я вас найду?
— Я вернусь сюда. Не беспокойся. Я не похож на ваших хозяев-кровопийц! Даю тебе слово, что я вернусь. — Незнакомец почти горделиво вскинул голову. — Эта работа может положить конец страданиям твоего народа.
Он сунул Карлу конверт. На конверте по-русски было написано одно-единственное слово, имя: КОВРИН.
— Коврин, — прочел Карл, раскатывая «р». — Это ему передать?
— Он очень высокий и худой, — сказал новый работодатель. — Вероятно, на голове у него будет русская кепка. Ну, знаешь, такая штуковина, которая на головах у многих русских, когда они впервые сходят здесь с корабля. Насколько мне известно, у него очень характерное лицо.
— Вы с ним не встречались?
— Да, это чертовски дальний родственник, седьмая вода на киселе. Приехал сюда поискать работенку, — сказал незнакомец как-то очень торопливо. — Ладно, тебе этого достаточно. Давай иди, а то опоздаешь. Никому не говори, кроме него, что ты со мной встречался, а то плакали твои денежки. Усек?
Карл кивнул. Одеяло уже успело намокнуть. Карл сунул конверт за пазуху и быстро зашагал по аллее, обходя самые большие лужи. Когда он проходил мимо паба, внутри забренчало разбитое фортепиано. Карл услышал, как хриплый надтреснутый голос начал выводить:
Полпинты пива, пива я хочу,
За пиво я любого замочу,
Полпинты пива в день мне доктор прописал,
Ведь пиво нужно, чтоб я лучше ссал.
Сказал он мне: «Запомни мой урок —
Лишь пиво лечит застарелый трипперок».
Так не лишайте пива вы меня,
Без пива я не проживу ни дня.
И пива выдуть я могу бочонок без труда,
А если это ложь, в чем истина тогда?
Песня исполнялась на жутком портовом наречии, поэтому Карл с трудом разбирал слова. Кроме того, все эти песни были для Карла на одно лицо — одна и та же мелодия, одни и те же причитания. Он находил, что все англичане — грубые и тупые ублюдки, особенно в том, что касается музыкального вкуса. Будь его воля, он предпочел бы выбрать для местожительства какую-нибудь другую страну. Особенно остро это чувство накатывалось на него, когда Карл начинал мечтать, не переставая орудовать иголкой, пришивая подкладки к жилетам. Ему вспоминался маленький польский городок, который уже почти забылся, солнце, поля кукурузы, снег и сосны. Карл так и не понял, почему им срочно пришлось убираться из страны.
Вода хлюпала в его дырявой обуви. Мокрые штаны липли к тощим ногам. Карл пересек еще одну аллею. Там стояли двое или трое английских подростков. Подростки развлекались тем, что толкались и пинали друг друга. Карл надеялся, что они его не заметят. Что могло быть более привлекательным для изнывающих от скуки английских подростков, нежели возможность вломить Карлу Глогауэру? А для Карла самым важным сейчас было не потерять письмо, не порвать его и не помять, что, несомненно, случится, если подростки его заметят. Пять шиллингов — это был почти двухдневный заработок. За час он может заработать столько, сколько обычно зарабатывает за 36 часов. Подростки его не заметили. Наконец Карл достиг района, где улицы были пошире, и свернул на Коммершиэл-стрит. По улице медленно двигались люди и экипажи. Все, даже огромные неуклюжие кэбы, казалось избитым и исхлестанным дождем. Весь мир словно состоял из черных и грязно-белых тонов, изредка оживляемых желтыми пятнами газовых фонарей, освещавших витрины дешевых кондитерских, лавок старьевщиков, пивных и ломбардов. Плетущиеся по улицам массивные ломовые лошади, запряженные в грузовые подводы, едва-едва не врезались мордами в зеленые изогнутые кузова конок и омнибусов. Возницы на чем свет стоит крыли свою скотину, конкурентов и самих себя. Скорчившиеся под зонтами, завернутые до кончика носа в прорезиненную ткань, парусину или габардин мужчины и женщины шли куда-то к лишь им ведомым целям, наталкиваясь друг на друга или успевая вовремя отступить в сторону. Через весь этот ад, то и дело увертываясь, спешил Карл с письмом за пазухой. Он пересек Олдгейт и побежал дальше по длинной и страшной Лимэн-стрит, мимо пабов, мимо немногочисленных отвратительных лавок, мимо облупленных домов, мимо бесконечных кирпичных стен, единственное назначение которых, казалось, было лишать улицы света. Мимо полицейского участка с синей лампой, мерцающей над дверью. Мимо другой длинной оштукатуренной стены, сплошь залепленной рекламными объявлениями, расхваливающими мясные кубики, супы, мотоциклы, успокоительные пилюли, пиво, лавки менял, политические партии, газеты, мюзик-холлы… Другие объявления зазывали на работу («ирландцев и чужестранцев просим не обращаться»), предлагали мебель по льготным расценкам, истошно уговаривали вступить в армию. По объявлениям хлестал дождь. Некоторые объявления отклеивались, расплывались, падали на землю. На другие объявления водица с неба действовала благотворно: они блестели, будто новенькие.
