Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович
Признаться, эту несусветную дурь относительно строгого девичьего затворничества я тоже не терпел, но тут как раз был весьма редкий случай, когда патриархальная глупая старина играла мне на руку – грех не воспользоваться.
Меж тем на площади все шло своим чередом, как и планировалось.
Разве что в момент речи протопопа Благовещенского собора отца Терентия – главного оратора от духовенства, рассчитывая усладить царский слух, отдохнувшие польские трубачи и барабанщики совершенно некстати снова затянули свою ликующую несуразную какофонию.
Не специалист насчет тяжелого рока, но теперь я твердо знаю, где он родился – в Речи Посполитой начала семнадцатого века.
Хорошо хоть, что быстро унялись – это Дмитрий понял неладное и шепотом приказал Бучинскому дать команду, чтоб они умолкли.
Внутри Кремля тоже было все как по нотам. Обиженные польские трубадуры помалкивали, и ничто не помешало царю чинно войти в Успенский собор, приложиться к иконам, принять благословение и постоять на молебне.
Точнее, посидеть.
Думается, если бы не возможность впервые усесться на Мономахов трон – специальное деревянное резное царское место, Дмитрий навряд ли согласился бы потратить столько времени, но от такого соблазна он удержаться не сумел...
Впрочем, он и там-то не мог спокойно провести хотя бы минуту, постоянно ерзая на нем, а взгляд благочестивого юноши, то и дело крестившегося на богатый соборный иконостас, время от времени воровато шмыгал туда-сюда.
Не иначе как тщеславный мальчик вознамерился как можно быстрее, одним разом наверстать все упущенное, и теперь проверял – все ли видят его величие.
Вдобавок он ежеминутно вскакивал, степенно, как ему казалось, короткой левой рукой опираясь на невысокую боковую стенку с какими-то барельефами, крестясь и склоняясь в низких поклонах. Но даже во время них он все равно не забывал периодически делать глазками шмыг-шмыг.
Следующим номером программы был Архангельский собор. Предстояло поклониться гробам своих пращуров, включая отца и единокровного брата.
– Благодарствую тебе, родитель мой, ибо токмо твоими молитвами и заступничеством перед пресвятой богородицей сызнова довелось мне ныне...
Я его не слушал, прикидывая, что бы предпринять, если Дмитрий, увидев, что Годунов явился один, упрется всерьез и пошлет за Ксенией отдельно.
Получалось, ссылка на недомогание и женскую немочь самое оптимальное.
– ...вернулся я из изгнания и ныне благоговейно припадаю к твоим стопам, – донесся до меня голос Дмитрия.
Кажется, речь заканчивается. Ну да, так и есть, направляется на выход. Ишь ты, на саркофаг с телом Бориса Федоровича даже не взглянул, будто и нет его тут вовсе.
Народ по-прежнему толпился, заполонив всю площадь, но мои ратники вкупе со стрельцами вновь предусмотрительно сделали коридор, благо, что до царских палат рукой подать.
На коня Дмитрий садиться не стал – пошел пешком. А расторопная дворня уже катила вдоль Благовещенского собора и Казенной палаты, кряхтя и пыхтя, здоровенные бочки с вином, которые предполагалось выставить на Пожаре для угощения всего честного люда.
– Государь, мне бы отлучиться, дабы переодеться перед пиром, – попросил я.
Дмитрий согласно кивнул и заметил, тыча пальцем в моих гвардейцев:
– Заодно повели, чтоб Годунов своих ратных холопов убрал. У меня, чай, и своих довольно.
А вот этого мне только и нужно. Есть повод заглянуть в Запасной дворец и предупредить Ксению о том, что она занедужила.
Весть об этом царевна восприняла с нескрываемой радостью. Кажется, она хотела сказать мне еще что-то, но тут встряла ее матушка.
Что мне успела наговорить Мария Григорьевна – цитировать не стану, ибо речь ее состояла чуть ли не сплошь из ненормативной лексики.
«Чтоб его свело да скорчило, повело да покоробило! Перекосило б его с угла на угол да с уха на ухо!» – это самые невинные из «теплых лирических» пожеланий в адрес Дмитрия.
Впрочем, мою особу она, пользуясь отсутствием сына и дочери – спустя минуту после начала ее выступления Ксения, зардевшись, убежала на свою половину, – тоже не оставила без внимания.
– Вихрем тя подыми, родимец тя расколи, гром тя убей! – неистово вопила она. – Потатчик ты поганый! Низвел сына моего с царства!
Во как!
Оказывается, я уже и в этом виноват.
Но это было только самое начало, поскольку далее последовала экзотика пополам с мистикой: «Чтоб тебя баба-яга в ступе прокатила!», после чего царица перешла на совсем мрачное: «Чтоб тебе на ноже поторчать!»
Про остальное я уже сказал – ненормативное.
– И тебе, царица, не хворать. – Я учтиво склонил голову, воспользовавшись небольшой паузой – дама набирала в рот воздуха для очередной порции, – после чего двинулся к выходу, но, не удержавшись, остановился у самой двери и поинтересовался: – Это ты все от батюшки своего слыхала, почтенная Мария Григорьевна? – Не дожидаясь ответа, похвалил: – Славная какая память у тебя в девичестве была, – и вышел.
К сожалению, в Грановитой палате нас с Годуновым рассадили по разным местам, расположенным чуть ли не в противоположных сторонах.
И не посетуешь – куда мне, иноземцу, ныне усаживаться близ царя.
Тут не Путивль.
К тому же все давным-давно забронировано и распределено между начальными боярами – Шуйскими, Мстиславскими, Голицыными, Шереметевыми и иже с ними. Можно сказать, места давно засижены этими... мухами в горлатных шапках.
Правда, Дмитрий, и опять-таки по моему совету, загодя объявил, что ныне пир «без мест», но это было сделано только для того, чтобы видные шишки не передрались между собой, омрачив предстоящую попойку. На практике же это означало лишь небольшой люфт, то есть допускались подвижки на пару-тройку мест, но не больше.
Единственный из относительно худородных и не являющийся князем, кому нашлось местечко возле Дмитрия, Басманов.
Ну и престолоблюститель. Ему тоже отыскалось кресло по левую руку от государя.
Следом за начальными боярами крикливой, шумной толпой расселись представители, как я называл ее про себя, воровской путивльской думы, вроде князей Татева, Кашина, Салтыкова, Долгорукого-Рощи, Шаховского и других. Однако свое место новые любимцы знали и сильно все равно не наглели.
Единственный, кто отважился вклиниться среди начальных, потеснив Воротынского и еще пару человек, оказался «дядя» государя Михайла Нагой, воспользовавшись только что полученным чином конюшего боярина – круче некуда, если вспомнить, что сам Борис Федорович Годунов до царского титула числился в таковых.
Но это все за прямым столом, а мне достался кривой [9], да и там местечко на отшибе, причем, как я подозреваю, по личной инициативе Дмитрия, чтобы тем самым посильнее унизить мое княжеское достоинство. Иначе зачем бы перед входом в Грановитую палату ко мне подошел Басманов и стал задавать настолько пустячные вопросы, что они мне даже не запомнились.
Отпустил же он меня, когда народ практически расселся, а потому оставалось пристроиться с краю, да еще и место за ним выпало чуть ли не спиной к пирующим за прямым столом.
Даже увидеть оттуда царевича и то проблематично, уж очень мешали боярские спины. Все как на подбор толстые и могучие, невзирая на начало июля, в пышных богатых шубах, они закрывали всю видимость.
Оставалось надеяться, что Федор хорошо запомнил мое предупреждение насчет возможного отравления и будет очень и очень воздержан как в еде, так и в питии.
К тому же я на всякий случай предпринял кое-какие меры предосторожности. Зная, что мой ученик – большой любитель вкусно поесть, да не просто вкусно, но и обильно, я пришел к выводу, что остановить его может только... буженина с хренком, да здоровенный осетр, да...
Словом, я усадил его в Запасном дворце за стол и заставил плотно наесться, так что за час до пира он успел навернуть и перечисленное мною, и еще много чего из не перечисленного, но не менее вкусного.
