Уильям Гибсон - Машина Различий
– Саботаж в гигантских масштабах, – многозначительно возгласил Веласко, словно читая по бумажке, – при подстрекательстве заговорщиков из самых высших кругов общества! Но среди нас еще остались истинные патриоты, готовые искоренить это зло!
Веласков терьер истерически заскулил; по лицу Фрейзера было видно, что он готов придушить обоих – и человека, и собаку.
– Мы – парламентские следователи, – сказал Тейт, – пришедшие сюда по служебным делам. Не думаю, чтобы вы решились нас задержать.
Олифант предостерегающе положил руку на рукав Фрейзера.
Веласко торжествующе ухмыльнулся, успокоил своего нервического кобелька и гордо направился к лестнице; Тейт последовал за напарником. Сверху доносился бешеный лай, едва не заглушаемый хриплыми выкриками.
– Они работают на Эгремонта, – сказал Олифант. Фрейзер брезгливо поморщился. Брезгливо и, пожалуй, удивленно.
– Идемте, Фрейзер, больше нам здесь делать нечего. Полагаю, вы позаботились о кэбе?
* * *
Мори Аринори, самый любимый из японских учеников Олифанта, безмерно восхищался всем британским. В обычные дни Олифант завтракал очень легко либо не завтракал вовсе, но иногда он подвергал себя испытанию плотным “английским” завтраком на радость Мори, который ради таких случаев наряжался в костюм из самого толстого, какой только бывает, твида и с галстуком в клеточку цветов “Королевского ирландского ордена паровых механиков”.
Парадокс, парадокс забавный и печальный, думал Олифант, глядя, как Мори намазывает тост джемом. Сам он испытывал ностальгию по Японии. Пребывание в Эдо, где Олифант служил первым секретарем при Резерфорде Олкоке [131], привило ему любовь к приглушенным краскам и тончайшим текстурам мира ритуала и полутонов. Теперь он тосковал по стуку дождя о промасленную бумагу, по кивающим головкам полевых цветов вдоль крошечных аллей, по тусклому свету бумажных фонариков, по запахам и теням Нижнего Города...
– Орифант-сан, тосты очень хорошие, просто великолепные! Вы печальны, Орифант-сан?
– Нет, мистер Мори, вовсе нет. – Олифант взял еще ломтик бекона, хотя и не испытывал ни малейшего голода. Он решительно изгнал из головы мелькнувшее было воспоминание об утренней ванне, о черной липкой резине. – Я вспоминаю Эдо. Этот город полон бесконечного очарования.
Мори дожевал хлеб, глядя на Олифанта черными блестящими глазами, потом умело промокнул губы салфеткой.
– “Очарование”. Ваше слово для старых обычаев. Старые обычаи связывают руки моему народу. Не далее как на этой неделе я отослал в Сацуме свою статью против ношения мечей.
Его глаза скользнули по левой руке Олифанта, по скрюченным пальцам. Скрытый под манжетой шрам отозвался тянущей болью.
– Но мистер Мори, – Олифант отложил серебряную вилку, с радостью позабыв о беконе, – в вашей стране меч является узловым символом феодальной этики и связанных с нею чувств, его почитают почти наравне с сюзереном.
– Отвратительный обычай грубой и дикой эпохи, – улыбнулся Мори. – Будет очень полезно от него избавиться, Орифант-сан. Век прогресса! – (Его любимое выражение.)
Олифант тоже улыбнулся. Мори сочетал в себе смелость и способность к состраданию с почти трогательной бесцеремонностью. Неоднократно, и к полному ужасу Блая, он платил какому-нибудь кэбмену полную стоимость проезда плюс чаевые, а потом приглашал его к Олифанту на кухню перекусить.
– Всему свое время, мистер Мори. Кто бы спорил, что ношение меча – варварский обычай, однако ваша попытка искоренить такую, собственно, мелочь может спровоцировать сопротивление другим, более важным реформам, более глубоким преобразованиям, какие вы желали бы произвести в вашем обществе.
– Ваша политика имеет несомненные достоинства, Орифант-сан, – серьезно кивнул Мори. – Хорошо бы, например, обучить всех японцев английскому. Наш скудный язык бесполезен в огромном мире. Близок день, когда пар и вычислитель проникнут во все уголки нашей страны, после чего английский язык должен полностью вытеснить японский. Наш умный, жаждущий знаний народ не может зависеть от такого слабого и ненадежного средства общения. Мы должны приобщиться к бесценной сокровищнице западной науки!
Олифант склонил голову набок, внимательно разглядывая пышущего энтузиазмом японца.
– Мистер Мори, – сказал он наконец, – простите мне, если я неверно вас понял, но не хотите ли вы отменить японский язык?
– Век прогресса, Орифант-сан, век прогресса! Наш язык должен исчезнуть!
– Поговорим об этом потом, серьезно и не торопясь, – улыбнулся Олифант, – а сейчас, мистер Мори, я хочу спросить, не занят ли у вас сегодняшний вечер. Я предлагаю вам немного развлечься.
– С радостью, Орифант-сан. Английские общественные празднества великолепны, – расцвел Мори.
– Тогда мы отправимся в Уайтчепел, в театр “Гаррик” на очень необычное представление.
* * *
Согласно паршиво отпечатанной программке, клоунессу звали Швабра Швыряльщица, что было отнюдь не самым странным в спектакле “Мазулем-полуночница”, предлагавшемся вниманию почтеннейшей публики манхэттенской женской труппой “Красная пантомима”. В число персонажей входили Билл О'Правах, чернокожий парень, Леви Прилипала, коммерсант, предлагающий две сигары за пять центов, Янки-лоточник, Магазинная воровка, Жареный гусь и заглавная “полуночница”.
Программа сообщала, что в спектакле участвуют исключительно женщины – и хорошо, что сообщала: угадать половую принадлежность некоторых бесновавшихся на сцене существ было попросту невозможно. Атласный костюм Швабры был обильно усыпан блестками, из пышного жабо нелепо торчал лысый, как яйцо, череп, на трагически белом лице Пьеро пламенели яркие, широко намалеванные губы.
Короткое вступительное слово огласила некая Элен Америка, чей пышный, не сдерживаемый ничем, кроме нескольких полупрозрачных шарфиков, бюст приковал внимание аудитории, состоявшей по большей части из мужчин. Ее речь состояла из лозунгов, скорее загадочных, чем воодушевляющих. Ну как, например, следовало понимать ее заявление, что “нам нечего носить, кроме своих цепей”?..
Заглянув в программку, Олифант узнал, что все представляемые труппой фарсы – и сегодняшняя “Полуночница”, и “Панаттахахская арлекинада”, и “Алгонкинские черти” – сочинены этой самой Элен Америкой.
Музыкальный аккомпанемент обеспечивала луноликая органистка, в чьих глазах сверкало то ли безумие, то ли безумное пристрастие к лаудануму.
Занавес разъехался, представив зрителям нечто вроде гостиничной столовой. Жареный гусь, роль которого исполняла карлица, бродил по сцене с кухонным ножом в руке и поминутно пытался зарезать кого-нибудь из обедающих. Олифант быстро потерял нить повествования, если таковая вообще имелась, в чем он сильно сомневался. Время от времени кто-либо из персонажей начинал швырять в окружающих бутафорскими кирпичами. Кинотропическое сопровождение состояло из грубых политических карикатур, не имевших ничего общего со сценическим действием.
Олифант искоса взглянул на сидящего рядом Мори – драгоценный цилиндр на коленях, лицо абсолютно бесстрастно. Аудитория буйно ревела, отзываясь, впрочем, не столько на суть фарса, в чем бы там она ни состояла, сколько на буйные, поразительно беспорядочные пляски коммунарок, чьи голые щиколотки и лодыжки отчетливо различались под обтрепанными подолами их размахаистых балахонов.
У Олифанта заныла спина.
Темп все нарастал, танцы превратились уже в натуральное побоище, картонные кирпичи летели сплошным потоком – и вдруг все остановилось, “Мазулем-полуночница” закончилась.
Толпа кричала, аплодировала, свистела. Олифант обратил внимание на громилу с лошадиной челюстью, околачивавшегося у входа за кулисы. Вооруженный массивной ротанговой тростью, он хмуро наблюдал за расходящейся толпой.
– Идемте, мистер Мори. Я чувствую, журналисту тут есть чем поживиться.
Подхватив левой рукой цилиндр и тросточку, Мори последовал за Олифантом.
– Лоренс Олифант, журналист. – Олифант протянул громиле карточку. – Не будете ли вы любезны передать мисс Америке, что я бы хотел взять у нее интервью?
Охранник скользнул по карточке взглядом и уронил ее на пол. Шишкастые пальцы угрожающе сжались на рукояти трости – и в этот самый момент сзади раздалось резкое шипение, будто выпускали из котла пар. Олифант обернулся. Мори, успевший уже надеть цилиндр, перехватил прогулочную тросточку двумя руками и принял боевую стойку самурая. На гибких смуглых запястьях сверкали безупречные белые манжеты с золотыми искорками запонок.
Из-за кулисы высунулась встрепанная, ослепительно рыжая голова Элен Америки. Глаза актрисы были густо подведены сурьмой.
Мори не шелохнулся.
– Мисс Элен Америка? – Олифант извлек вторую карточку. – Позвольте мне представиться. Я – Лоренс Олифант, журналист...
