Найти себя - Елманов Валерий Иванович

Значит, надо подходить с другой стороны и по возможности без всяких намеков на грядущие опасности для династии попытаться внедрить в жизнь некую идею, которая впоследствии благотворно скажется на судьбе семьи Годуновых. Вдобавок эта свежая мысль должна взбодрить и поднять дух самого Бориса Федоровича. И даже не оттого, что она новая, оригинальная, полезная, перспективная и прочее.

Тут, скорее, дело в другом – что она подана не им самим, а одним из его единомышленников, причем настоящих. Не тех, кто столпился у трона в ожидании почестей, денег, вотчин и других наград, зачастую незаслуженных, а тех, кто мыслит так же, как он, – глядит вдаль, широко, пытаясь заглянуть аж за горизонт. Вот только таковых у него даже не раз-два и обчелся, а всего раз.

Один.

Единственный.

Я это.

Потому он за меня и уцепился столь жадно. И обольщаться мне не стоит. Не заслуживают мои мозги эдаких почестей и его умиленных взглядов. А вот то, что я – уникальный экземпляр, представляющий настоящего сподвижника, который прекрасно понимает его мысли, разделяет их и, что еще важнее, может при необходимости творчески их развить, тут да.

Идейка пришла в голову не сразу. Для начала я перелопатил их в своей голове изрядную кучу, начав с народного образования. Помнится, он университет хотел, да попы против встали? Ну так и ни к чему с ними связываться. Все равно для университета нужна хоть какая-то база, ибо в нем, как известно, читать и писать не учат. Значит, пока надо обеспечить фундамент, то бишь создать особый Приказ просвещения и повсюду ввести школы.

А там, глядишь, этот старый маразматик Иов, который только и делает, что подслеповато щурится, – нагляделся я на него, – уйдет со своего патриаршего поста в мир иной, ибо дышит на ладан. Конечно, останутся и другие консервативно настроенные митрополиты, но когда на месте патриарха будет наш человек, то есть более прогрессивный дяденька (а заранее присмотреть нужную кандидатурку – раз плюнуть), думается, особо никто не станет дергаться против того же университета.

Раз начальство «за», то стоит ли переть против рожна?

Но при всей своей привлекательности идея эта требовала слишком много времени для внедрения в жизнь, а кроме того, ничего не давала в плане помощи Годуновым, когда события пойдут для них хуже некуда. Потому пришлось ее отставить. Пусть полежит в сторонке до более спокойных времен.

Нужная мысль пришла ко мне чуть позже идеи об образовании, а толчком послужил малюсенький эпизод во время моих занятий с Федором – я обронил гусиное перо. Вежливый царевич, в глазах которого я был авторитетом непомерной величины, немедленно кинулся его поднимать, расторопно нагнулся за ним, поднял, выпрямился и с ласковой улыбкой протянул перо мне.

Вот тогда-то, при взгляде на мгновенно раскрасневшееся круглое лицо этого молодого юноши, хотя особых усилий для поднятия пера он не приложил, разве что резво нагнулся, меня и осенило.

– Скажи, царевич, а помимо занятий географией, философией и прочими науками, которые проходят вот здесь, в этой комнате, есть ли у тебя иные, которые там? – кивнул я в сторону двора и пояснил: – Ну, чтоб более подвижные, резвые, с сабелькой, с пищалью, на конях и прочее.

В ответе, глядя на еще более разрумянившееся от смущения лицо Федора, я уже не нуждался – и без того все стало понятно.

– Пару лет назад были кой-какие, да и тогда не больно-то, а потом я как на грех с коня неудачно слезал и оступился. Нога-то недолго болела, да и ссадина была пустяшная, но сразу опосля того батюшка прежнего дядьку удалил от меня, а нынешнему повелел пылинки сдувать, да сказывал, что за любую мою хворь он-де своей главой расплатится. Вот с тех самых пор и… – Он не договорил, но его красное лицо само завершило ответ.

– А сам-то хочешь все возобновить по-прежнему? – осведомился я.

– Неужто нет?! – даже возмутился царевич. – Почитай, день-деньской сижу тута взапертях. Да и стыдоба, – честно покаялся он. – Вона Ксюха и та нет-нет да рыхлым обзовет. Не со зла, конечно, ан все одно – обидно.

– Ксюха? – удивился я. – Какая Ксюха?

– Да сестрица моя, – пояснил Федор. – Сама-то небось тож не худой уродилась. Эвон каки справны телеса наела.

За решеткой что-то недовольно зашелестело, потом кто-то негромко, но с явственной укоризной кашлянул. Царевич повернулся в ту сторону и громко заявил:

– А неча величать меня по-пустому. – И… показал решетке язык.

Оттуда в ответ еще раз кашлянули, но более многообещающе и, как мне показалось, с угрозой.

Федор открыл было рот, чтобы оставить последнее слово за собой, но я остановил его.

– Значит, сам ты хотел бы заняться всем этим, – подвел я итог.

– А тута хоти не хоти, ан все одно, – грустно констатировал Федор. – Батюшка того нипочем не дозволит, а без его дозволения… – И печально развел руками.

– А вот что касаемо батюшки, мы еще поглядим, – весело пообещал я и туманно пояснил: – Может, до меня его и уговаривали, да не с того бока взялись.

Вечером я еще раз как следует все обдумал – с чего начинать разговор, чем продолжать и какие аргументы привести в защиту своего предложения.

На следующий день, сидя у изголовья Бориса Федоровича, я осторожно закинул удочку. Заходил издалека. Мол, все эти стрельцы, которые дежурят в Кремле, в царских палатах и так далее, безусловно хороши, однако есть в них во всех один-единственный, но существенный недостаток: отсутствие должной преданности именно по отношении к самому Годунову. То есть они служат просто царю, вне зависимости от его имени и отчества.

– Мыслишь, мало им плачу? – поинтересовался царь.

М-да-а, не понял ты меня. Но это не смертельно – растолкуем.

– За деньги настоящей преданности не добиться, уж ты мне поверь, государь, – парировал я. – Да и нет тут ничего страшного… пока на троне сильный правитель. Худо другое – едва ему на смену придет более молодой, на первых порах не совсем уверенный, к тому же не имеющий ни малейшего опыта принятия самостоятельных решений – тогда-то поначалу возможно… всякое.

Поначалу хотел сказать «беда», но вовремя удержал свой язык – особо пугать ни к чему, достаточно, если он встревожится.

Я бил наверняка. Личная преданность семье Годуновых была идефиксом и самого Бориса Федоровича, так что, отталкиваясь от нее, от царя можно было добиться очень и очень многого.

Но он вновь меня не понял.

– Потому я и завел иноземцев, у коих тут на Руси ни кола ни двора, – слабым голосом пояснил Годунов. – А уж им столько из казны платят, что всякий доволен будет.

– А если кто иной больше пообещает? – презрительно хмыкнул я. – Сам же говоришь – ни кола ни двора. Значит, им наплевать на все, и переметнутся вмиг, только свистни да золотом помани. Не-ет, государь, большая деньга – она далеко не от всего спасает. Тут совсем иное надо. – И сразу перешел к делу: – Надо, чтоб служивый человек из-за одной лишь любви предан был. Тогда его никто перекупить не сумеет. Чтобы он был готов ради твоего сына и голову на плахе положить, и один против десятка драться выйти, если такое понадобится. Чтоб…

– К чему клонишь? – перебил Борис Федорович, проницательно вглядываясь в мое лицо. – Уже ведаю, надумал что-то, потому излагай.

Глаза его загорелись. Значит, понравилось начало. Что ж, разочаровывать не станем – продолжение сделаем еще убойнее.

– Мыслится мне, государь, что надо создать особый полк, чтобы он подчинялся только царевичу, ну и, разумеется, тебе. А назвать его… – Я сделал вид, что задумался. – Ну, скажем, Стража Верных.

– Из кого ж ты надумал этих верных брать, коль иноземцам у тебя веры нет, да и стрельцам моим ты тож не больно-то?..

– Такие чувства, как верность, преданность и прочие, обычно у молодых бывают. Пока человек юн – он если уж верит во что-то, то от всей души, если любит кого-то, то всем сердцем. Вот я и хочу набрать этот полк только из тех, кто не старше двадцати лет, причем любых, кто откликнется, а не только из боярских, дворянских или стрелецких детей. А первым воеводой над ними надо поставить самого царевича. Опять же это и для другого выгодно – пока его в народе особо не знают…