Михаил Ахманов - Страж фараона
Семен улыбнулся:
– Тебя, мой друг, несомненно. Что до страны... Хорошая страна, не спорю, но почему она отмечена богами?
Жрец запрокинул голову, всматриваясь в клочки синевы, мерцавшей средь ветвей и листьев.
– Что ты видишь, Сенмен? Там, вверху?
– Небо. – Семен прищурился. – Знойное чистое небо и солнце. Оно похоже на диск из золота.
– Это и есть диск, сияющий над головою Ра. Бог едет в небесах в своей ладье, и все его видят с рассвета до заката, всякий человек в Та-Кем, незнатный или облеченный властью. И Ра нас видит, всех и каждого... Лик его ничто не заслоняет, и наша жизнь раскрыта перед ним; мы помним, что от взгляда божества не скроешься, и потому стараемся не грешить. Во всяком случае, в дневное время... Но в других странах все иначе – там, высоко над землей, плывет туман, и временами он становится плотным, прячет Ра за своей пеленой, и небо, сокрушаясь в горести, начинает плакать. Говорят, есть и такие земли за Уадж-ур, где с небес валится холодный белый пух, а Ра не видно целыми днями... И люди в тех краях не знают благочестия, поклоняясь демонам. – Он помолчал и добавил: – Такого у нас не бывает. Разве это не знак божественной милости? Разве не символ того, что народ Та-Кем избран среди других народов?
В чем-то он прав, подумал Семен, представив серые питерские небеса. С другой стороны, приятно ли знать, что за тобой следит божественное око? Причем не тайно, а открыто; подняв голову, увидишь его гневный глаз, который не заслоняют ни облака, ни тучи...
Инени кивнул, будто подслушав его мысль.
– Ра вечно глядит на нас, и лик его неизменен, и в прошлом, и в будущем. Скажи мне, друг мой, в твои времена люди по-прежнему верят в богов? Возводят храмы, приносят жертвы и тешат их слух песнопениями?
– Да. Не все, но многие.
– А ты? Не сердись, если мой вопрос неприятен, но кажется мне, что ты не боишься богов. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься. – Семен задумался на миг, потом сказал: – Я не верую в тех богов, в которых веришь ты, и твердо знаю, что истинный бог не нуждается в храмах, жертвах и песнопениях. И обитает он не в небесах, не под землей и не в пустынях Запада.
Рот Инени округлился, глаза раскрылись шире.
– Но где же, Сенмен?
– Единственно, в душе человеческой. – Семен приложил ладонь к груди. – Здесь! И потому мой бог всегда со мной.
– Я верю тебе, – медленно произнес жрец. – Верю, ибо вижу, какую силу он тебе дает... Такую, чтоб устрашить Рихмера, или царька дикарей из Шабахи, или справиться с Софрой, бросив его на растерзание львам... такую, чтоб покорить сердце Пуэмры или вложить бессмертную душу в холодный камень... Это все – твой бог?
– Ну... отчасти. Время от времени, скажем так. Жрец протянул руку и положил ее на колено Семену:
– Я никогда не сомневался, что ты отправлен к нам на помощь, этим богом или другими богами. Затем, чтоб все свершилось так, как и должно свершиться... – Погладив бритый череп, он усмехнулся и вдруг, резко меняя тему, зашептал: – Третий день месори близится, друг мой... Великая царица встретит его в большом дворце, что рядом с Ипет-ресит, дабы не медлить и возложить на себя знаки власти. Пусть брат твой будет при ней и охраняет ее вместе с Хенеб-ка, а ты встань на Восточной дороге, перед лагерем колесничих, с лучниками и копьеносцами Усерхета. Инхапи об этом просил. Он уже здесь и утверждает, что так ему будет спокойнее. Он верит в тебя, как в львиноголовую Сохмет.
– Я польщен, – заметил Семен. – А кто такой Усерхет?
– Чезу Пантер, один из военачальников с юга. Я слышал, опытный солдат, но людей у вас будет всего лишь пара сотен – остальные нужны Инхапи у главного лагеря меша Амона. Колесничие же стоят отдельно и могут прорваться к дворцу... Сумеешь их остановить?
– Дело нехитрое. На колесницах в городе не развернешься. – Семен нахмурил брови, чувствуя, как его охватывает возбуждение.
Инени придвинулся ближе к нему и снова зашептал:
– Их триста, и в каждой – два воина... И поведет их Хуфтор, лучший чезу Хоремджета...
– Я его видел. Решительный парень!
– Возможно, с ним будет Хоремджет. Он боится, ночует не вдоме своем, а в главном лагере или с колесничими... он в недоумении и страхе... не может понять произошедшего с Софрой – то ли боги ему благоволят, то ли предостерегают...
– Кто тебе это сказал? О Хоремджете?
– Рихмер, по твоему повелению. Его ищейки не спускают с Хоремджета глаз. Погонщики ослов, что доставляют в лагерь пищу, носильщики и водоносы и даже писцы... Они усердны как стая гиен, почуявших запах падали.
Семен довольно ухмыльнулся.
– Ну что ж... Придется их наградить и возвеличить! Особенно писцов. Нет ли среди них Пианхи, сына Сенусерта? Толстый такой и болтливый, писец в чезете колесничих...
Инени помотал головой:
– Не знаю. Люди Рихмера – забота Рихмера. А твоя...
– ...Хуфтор и колесничие. Я помню, мой мудрый друг.
– Если они захватят дворец, царицу и пер'о... – пальцы Инени шевельнулись, рисуя иероглиф “смерть”. – Исида всемогущая! Спаси нас от этого и сохрани!
– Кто не рискует, не ест ветчины, – отозвался Семен, подумал и перевел на язык роме: – Хочешь фиников – не бойся лезть на пальму.
Глава 11
МЕСЯЦ МЕСОРИ, ТРЕТИЙ ДЕНЬ
Я видел семьдесят шесть разливов Хапи, я очень стар, но память меня не подводит – она как свежий цветок лотоса в месяц фармути. Я помню... да, помню тот день, когда не мудрые речи, не песни и гимны, а острая бронза вершила праздник.
Друг мой тоже был на этом празднестве, и живы мы потому, что он охранил нас, а когда отзвенело оружие, не дал сердцам ожесточиться.
Прав ли он? Иногда, взирая на нынешний кровавый пир, я сомневаюсь в этом. Но ему виднее, и виднее тем, кто обитает в тех непостижимых землях, откуда он пришел. Свершившееся должно свершиться...
Тайная летопись жреца Инени.Вдали, за каналом Монта, слышался грозный гул – стоны боевых рогов, лязг оружия и топот множества ног, перекрываемый временами слитным воплем идущих в атаку воинов. До лагеря корпуса Амона, с которым сражались сейчас ветераны Инхапи, было километра два, но звуки далеко разносились в душном раскаленном воздухе, и город, внимая им, замер в тревожном оцепенении, будто муравейник, рядом с которым сошлась в поединке пара свирепых быков. Не ровен час, затопчут...
Но на Восточной улице, тянувшейся от садов фараона до казарм колесничного войска, пока что царили спокойствие и тишина. Ни храмов, ни жилых строений здесь не было, и тракт, прямой, как древко копья, затеняли лишь огромные каштаны с поникшей от жары листвой. За ними, на юго-западе, ближе к речному берегу, начиналась зона дворцового парка, но крыши и башни большого дворца, как и домов знатнейших вельмож, скрывали завесы зелени, по-прежнему яркой и свежей: работники, качавшие воду из Нила, трудились не покладая рук. Парк простирался до крепких стен Ипет-ресит, южного святилища Амона, благодаря чему подступ к обители пер'о с фланга или с тыла был невозможен для колесниц. Они могли проехать только здесь, по Восточной улице, что отходила от Царской Дороги вблизи огромных пилонов, обозначавших вход на священную царскую землю.
Семен, стоявший рядом с Усерхетом, жилистым сорокалетним чезу Пантер, оглянулся на отряд перегородивших улицу лучников. Воины стояли в три шеренги, со стрелами, наложенными на тетиву, и хоть их было всего лишь десятков пять, прорваться сквозь этот барьер не удалось бы ни единой колеснице. Особенно если учесть других стрелков, засевших под деревьями, а также маленький, наспех придуманный, но очень эффектный сюрприз.
Шагах в сорока за лучниками, у поворота к Царской Дороге, потел под солнцем отряд тяжелой пехоты – сотня воинов в кожаных нагрудниках и шлемах, с тяжелыми, закругленными сверху щитами и двухметровыми копьями, под командой знаменосца Хорати. Боевое снаряжение перевозилось в столицу тайно, пряталось по дворам у родичей в Кебто, Джеме, Уасете, и, чтобы собрать своих воинов, вооруженных и готовых к битве, офицеры Инхапи трудились всю прошлую ночь. Старания их были успешными – судя по звукам, что доносились от казарм, и по тому, что Усерхет занял Восточную улицу еще до утренней зари. Но выглядел он измотанным и то и дело прикладывался к фляге с водой.
– Иди в тень, – сказал Семен, – ляг под деревом и закрой глаза. Колесниц пока что не видно. Может, они вообще не появятся – Хуфтор ведь не сошел с ума, чтоб бросить их в атаку по улице в двадцать локтей шириной.
– Может, и не появятся, – прохрипел Усерхет, покосившись на стальной топор в руках Семена, – только я должен стоять здесь. Ты, господин, хоть и могучий воин с грозной секирой, а долг военачальника не понимаешь. Тяжкое наше ремесло! Вот я, уставший так, что чувствую вкус смерти на губах, торчу на жаре и буду торчать, потея под ремнями и нагрудником. А почему?
– Да, почему? – полюбопытствовал Семен, глядя в хмурое лицо Усерхета.
