Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович

Но тогда получается вдвойне важно, чтобы первое впечатление у Дмитрия было именно таким, которое нужно мне, следовательно...

И я недолго думая посоветовал Серьге свалить все... на меня.

Дескать, народец глуп, все, что творилось на судилищах, принимал за чистую монету, Тимофей же, который со своими казаками стоял в оцеплении, а потому находился вблизи от помоста и видел куда больше, приметил иное.

Мол, все это царевич вершил не самостоятельно, а по подсказке князя Мак-Альпина, который то и дело склонялся к уху престолоблюстителя и постоянно нашептывал ему нужные слова, а тот лишь послушно повторял. И мыслится Шарову, что если бы не этот князь, то юнец сразу бы запутался по младости лет и растерялся.

Учитывая неприязнь Дмитрия к семье Годуновых, тот в такое поверит охотно, причем, я бы даже сказал, с радостью. К тому же это не расходится и с моими рассказами о Федоре, а значит, можно делать вывод, что царевич лишь марионетка в моих руках, а без меня и впрямь никто и звать его никак, то есть на какие-то заговоры совершенно не способен.

В ответ атаман, вперив в меня проницательный взор, прищурился и сурово пробасил:

– Почто сызнова сам свою главу под топор клонишь?

– Мне все равно терять нечего – она у меня давно на плахе лежит, – беззаботно откликнулся я, – а вот царевича оградить не помешает. – И напомнил: – Сам ведь просил его поберечь. И еще одно...

Мои слова о том, что было бы крайне желательно, если бы Тимофей дал понять Дмитрию, что неприязнь атамана по отношению ко мне ничуть не ослабела, а как бы даже напротив – возросла еще сильнее, Серьге по душе не пришлись.

Однако я, не обращая внимания на сурово нахмуренные брови, продолжал втолковывать, что говорить об этой неприязни впрямую ему необязательно, даже более того – нежелательно, чтобы государь не почуял неладное.

Лучше сделать это как-нибудь вскользь. Мол, напрасно ты, государь, тогда в Серпухове не оставил мне его в подклети хотя бы еще на денек. Дескать, очень жаждал поговорить с князем Мак-Альпином кое о чем, так запросто, по-свойски, как мужик с мужиком.

И вообще, нет у славного донского казака Шарова доверия к этому князю, уж больно тот умен и хитер, потому его надо бы держать покрепче, ибо того и гляди выскользнет из рук.

И совсем было бы хорошо, если бы при этом Серьга поглядел на свою руку, периодически сжимаемую в кулак.

– А это еще зачем? – недовольно осведомился он.

– А затем, чтоб он, если надумает дать своих сопровождающих до Костромы, снова остановил свой выбор на тебе, – пояснил я.

Атаман попыхтел, покряхтел, но согласился.

Потому он и взирал теперь на меня столь сурово. Зато, случись что, и мало моим врагам не покажется.

Ну а мои ратники ему помогут. Немного их, да и незаметны они почти – не иначе как Дмитрий втайне от меня распорядился засунуть их в самую середину казачьего строя, но если возникнет необходимость...

Впрочем, о чем это я?

Нападения, если только оно вообще произойдет, следует ждать не ранее завтрашнего дня, ибо с теми, кто подобным происшествием омрачит сегодняшнюю встречу, и сам Дмитрий церемониться не станет, а потому столь глупо рисковать собственной шкурой никто не отважится.

Получается, у меня сегодня выходной, да и у Федора тоже.

Кстати, как там, интересно, Годунов?

Мои мысли плавно переместились в сторону ученика, хотя вроде бы беспокоиться особо не о чем, лишь бы мамаша не успела ничего наговорить, воспользовавшись моим коротким отсутствием.

Но, прикинув, я пришел к выводу, что и тут опасения напрасны. Парень чем дальше, тем больше соображает именно исходя в первую очередь из доводов разума, а не по велению сердца, поэтому не должен прислушиваться к Марии Григорьевне, какие бы она вкрадчивые, льстивые речи ни плела.

Это муха может запутаться в паутине, а царевич ныне больше похож на шмеля. Молодого, конечно, но и этого довольно, чтобы вырваться от паучихи.

Лишь бы в самый последний момент царица не заупрямилась и не отказалась сопровождать своего сына, а то с нее станется. Да не только сама откажется – тут еще можно оправдать ее отсутствие недомоганием, сославшись, к примеру, на чисто женские, которые, как известно, регулярные и дней не выбирают, но еще и запретив дочери.

При одной мысли об этом у меня по спине пробежал озноб.

Тогда придется сложнее, поскольку отговариваться, что прихворнули сразу обе, нельзя – Дмитрий не поверит. И что делать?

Но я тут же оборвал паникерское настроение, резонно возразив самому себе, что нечего нагонять страсти-мордасти раньше времени, а затем, припомнив, как твердо настоял Федор на дальнейшем присутствии за ужином Ксении в первый вечер после их спасения, совсем повеселел и принялся посматривать по сторонам.

А поглядеть и впрямь было на что.

И первое, на что я обратил внимание, так это на всенародный энтузиазм.

Народ, продолжавший не только толпиться на обочинах, но и высовываться из-за заборов, густо улепив их с внутренней стороны, а кое-кто ухитрился даже вскарабкаться на крыши домов, по-прежнему горланил что есть мочи:

– Славься, батюшка Дмитрий Иваныч!

– Солнышко ты наше красное!

– Кормилец!

– Отец родной!

– Многая тебе лета!

Словом, всеобщий восторг и искреннее ликование.

Получалось, я был прав, твердо уверяя Федора, что его время еще не пришло, – вон как орут.

Оставалось лишь успокаивать себя тем, что «Славься!» наследнику и престолоблюстителю та же самая толпа вопила как бы не громче, а потому особо расстраиваться причин нет, и если Годунов пока не добрался до уровня популярности Дмитрия, то, во всяком случае, и не столь далеко отстал.

Тем более у него впереди огромный запас времени, и ни к чему мне было терзаться всякими гадкими предчувствиями, что стоит покинуть своего ученика, оставив его один на один с новым царем, пускай один в Москве, а другой в Костроме, как непременно случится нечто непоправимое.

Когда мы миновали Замоскворечье и уже почти подъехали к наплавному мосту через реку, вдруг откуда ни возьмись налетел ветер, щедро зачерпнувший по пути изрядное количество пыли и швырнувший ее в лицо Дмитрию.

Его жеребец заржал и поднялся на дыбы...

Всадник еле удержался в седле.

Моему Гнедко тоже не понравилось, хотя реагировал он куда сдержаннее.

Народ разом затих и принялся встревоженно переговариваться – к добру это или к худу, особенно то обстоятельство, что с головы молодого царя свалилась шапка.

Правда, свалилась, но упасть не успела.

Назначенный на нововведенную должность великого мечника совсем юный князь Михаил Скопин-Шуйский хотя и ехал рядом с Дмитрием, но поймать ее не успел, а вот вытянувшийся в струнку князь Иван Хворостинин, в чью сторону она полетела, сумел-таки ухватить ее за самый краешек, за бобровую опушку, не дав опуститься на землю.

Едва Дмитрий вновь водрузил ее на голову, как первым делом поблагодарил своего молодого проворного кравчего, отчего тот скромно потупился и вдобавок покраснел от всеобщего внимания.

Судя по многочисленным взглядам, устремленным в его сторону, теперь резко прибавится людей, жаждущих общения с Иваном, а если оценивать ту зависть, которая в них сквозила, с друзьями у него будет как раз наоборот. Достаточно посмотреть, как сурово посмотрел на него все тот же великий мечник.

Впрочем, от родича Шуйских иного ожидать и не следовало. Хоть он и воспет в нашей официальной истории, но парень мне ничуточки не понравился. Слишком уж он какой-то мутный. Правда, сдержан, и лишнего слова от него не добьешься, но и то, скорее всего, по причине того, что ему просто нечего сказать.

Дмитрий же сразу повернулся ко мне.

– Случаем, не твоя работа, крестничек? – осведомился он, с подозрением глядя на меня.

– Такого не умею, – честно сознался я, предположив: – Скорее уж это знак с небес.

– И чей же?

– Захотят, так сами ответят, – пожал плечами я. – Но думается, что это предупреждение... Или напоминание.