Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович

Правда, были еще заготовки самой травницы, из коих именно в наш струг она рачительно прихватила чуть ли не половину, уверяя, что в дальнем пути бывает всякое, а иные травки надо сушить по месяцу и потому куда проще взять с собой, ежели вдруг...

Что она подразумевала под последним словом – не знаю, но, судя по количеству взятого, «вдруг» означало не иначе как некую повальную эпидемию, которая грозит обрушиться конкретно на наш струг, причем не одна.

Тем не менее место отыскалось для всего.

У Годунова иное.

Невзирая на то что основной скарб был отправлен намного раньше, набралось чуть ли не два десятка возов добра, которые рачительная Мария Григорьевна собрала еще до того, как узнала, что никуда не едет.

Тщетно мы с Федором втолковывали ей, что Запасной дворец по-прежнему остается за престолоблюстителем и ни к чему его столь тщательно подчищать.

Все было бесполезно. Царица продолжала неуклонно следовать принципу «Ни клочка врагу» и трудилась на совесть.

Правда, сейчас в связи с ее отсутствием ликвидировали уже половину – вещи царицы и большой ворох ее одежд был сразу извлечен обратно, да и из прочего выгрузили тоже изрядное количество, но десяток возов все равно остался.

Впрочем, все это нас не касалось – загрузкой руководил исключительно Чемоданов, в помощниках у которого трудился Еловик.

Бояре – их государь притащил с собой на церемонию расставания – смотрели на все косо. Особенно им не нравился вид двух коленопреклоненных перед будущим патриархом юношей. И чем больше эта парочка выражала друг другу свою приязнь, тем больше мрачнели бородатые лица «сенаторов».

Про их взгляды в мою сторону вообще умалчиваю. Там ненависть не скрывалась. Они чуть ли зубами не скрежетали, когда государь обратился ко мне и, указывая на Годунова, высокопарно произнес:

– Береги мою правую длань, князь Мак-Альпин, яко зеницу ока.

Я в ответ заверил Дмитрия, что и до того не щадил своей жизни ради Федора Борисовича, о чем государю хорошо ведомо, а уж ныне, после того как услышал такое повеление...

Правда, прозвучало это несколько двусмысленно, но царь проглотил намек и даже не поморщился.

Пока мой ученик прощался, я успел переброситься парой слов с Басмановым, который, блудливо ухмыляясь, уточнил, на каком из дощаников [43] плывет сестра Виринея.

Пришлось пояснить, что монахиня чересчур близко приняла к сердцу свой грех, запросилась в Новодевичий монастырь, и Федор Борисович решил удовлетворить ее желание, поручив сделать это мне.

Где она сейчас, я уточнять не стал, поскольку Резвана по-прежнему пребывала в Никитском монастыре и сразу возник бы вопрос, а зачем тогда князь Мак-Альпин собирается отплыть в противоположном от царевича направлении.

Вместо этого я наплел что-то насчет неблагоприятного первого впечатления, которое может произвести царевич, появившись в Костроме с монашкой в качестве любовницы, в связи с чем отсоветовал ее брать, и сумел-таки отвертеться.

А когда провожающие отъехали и все уже было готово к отплытию, неожиданно выяснилось, что Чемоданова нет.

Поиски результата не дали, и я уже заподозрил недоброе, как он нарисовался, сидя на еще одном подъезжающем к пристани возу и призывно махая нам шапкой.

Оказывается, старик не поленился проверить, все ли мы взяли, и в одной подклети обнаружил несколько тюков и сундуков, которые приготовили, но второпях забыли погрузить.

Пока он распоряжался, что, куда и как половчее сунуть, я заметил, с какой тоской мой ученик смотрит на стены Белого города, готовые растаять вдалеке, и, подойдя к нему, негромко напомнил:

– Мудрый не горюет о потерянном, об умершем и о прошлом. Тем он и отличается от глупца.

На что Годунов, слабо улыбнувшись, заметил:

– Я скорблю об ином, хотя, признаться, и обидно. Он остается там, – кивок на Кремль, – а я тут.

– Даже если драгоценность валяется под ногами, а простая деревяшка украшает голову, драгоценность останется драгоценностью, а дерево – деревом.

Сомневаюсь, чтобы это сильно вдохновило, но что еще я мог ему сказать?

Пообещать, что он вернется сюда и вновь усядется на отцовский престол? А если не сбудется?

После попытки отравления до меня стало доходить, что эффект стрекозы – штука весьма непредсказуемая даже сейчас, хотя времени прошло всего ничего.

Да, суд над Шуйскими вновь состоялся, и вроде бы с тем же приговором и тем же конечным результатом, хотя я и тут затруднялся сказать точно, ибо не знал наверняка, но кто поведает, как оно сложится в дальнейшем?

К тому же братьев-бояр судили в тот раз не за отравление, а за что-то иное, и, насколько мне помнится, в той, так сказать, официальной истории покушение на Дмитрия случилось аж год спустя после его прибытия в Москву, а тут почти сразу.

А ведь эта «стрекоза» только-только начинает набирать силу, и чего теперь от нее ожидать – неведомо.

Говоря языком математики, добавленный мною в уравнение политической жизни Руси икс, да еще столь увесистый, как царевич, напрочь перечеркивал прежний ответ, который теперь предстояло искать заново.

Наблюдая сейчас за Федором, я лишь одно мог сказать более или менее определенно – главное решение относительно добровольной уступки власти было правильным.

Нет, если бы я появился у него хотя бы в начале или, на худой конец, в середине мая, кто знает, хотя и тут все спорно – слишком давил бы на него авторитет старых советников вроде Семена Никитича и в особенности матери – Марии Григорьевны.

А уж пытаться отстоять династию Годуновых, начав с того дня, когда их едва не убили, нечего было и думать. Тем самым я лишь погубил бы и себя, и их семью, вот и все.

Моему ученику сейчас куда нужнее Кострома и все, что восточнее нее, – пусть учится хозяйствовать и править, а там поглядим...

В конце концов, даже если предположить, что удачное покушение на Дмитрия состоится гораздо раньше, то есть в наше отсутствие, быстренько выкрикнуть иного царя у заговорщиков навряд ли получится.

Слишком хорошую память оставлял о себе престолоблюститель, если не считать коротенького эпизода с отравлением, в котором его удалось обвинить, да и то лишь на непродолжительное время – уже через пару дней слухи совершенно изменили интонацию.

Сейчас если что и случится, то новому правителю, кто бы он ни был – Шуйский, Мстиславский, Голицын, придется ой как несладко, и тогда можно будет повторить поход Дмитрия, причем с громадными шансами на успех, ибо законный наследник идет против подлых убийц и узурпаторов.

Пока же...

– Кажется, еще кто-то из древних римлян учил, что leve fit, quod bene fertur, onus [44], – слабо улыбнулся мне Федор.

Я согласно кивнул и твердым голосом ответил:

– Non, si male nunс, et olim sic erit. Perfer et obdura, labor hic tibi proderit olim [45], а если следовать лаконичным спартанцам, то добавлю всего два слова – oportet vivere [46].

Федор молча кивнул, еще раз долго и пристально посмотрел на высокие золоченые купола московских церквей, после чего заверил меня:

– Не надобно утешать. Я ведь и так понимаю – vae victis [47].

– Кажется, совсем недавно, и месяца не прошло, мною было обещано тебе совсем иное – vae victoribus [48], и от своих слов я отрекаться не собираюсь, – жестко произнес я.

– Post tenebras spero lucem [49], – вздохнул мой ученик.

– И правильно делаешь, – поддержал я его, делая вид, что не обращаю внимания на унылый вид царевича, вступающий в явное противоречие с его же словами. – Кто ведает, forsan et haec olim meminisse juvabit [50], ибо jucunda memoria est praetertorum malorum [51]. А пока поступай согласно совету античных стоиков: «Durate et vosmet rebus servante secundis» [52].