Флибустьер. Вест-Индия - Ахманов Михаил Сергеевич
— Там, внизу! — Серов топнул ногой о палубу, и Чичпалакан повторил его жест. — Много! Больше, чем у испанцев!
Губы Гуаканари снова растянулись в хищной усмешке. Он ударил в грудь кулаком, повернулся и, колыхая перьями, направился к своей пироге. Весла погрузились в воду, капли засверкали радугой, и узкое суденышко быстро понеслось к безлюдному, заросшему деревьями берегу. В сотне ярдов от него Гуаканари, по-прежнему стоявший на носу, вскинул руки и что-то пронзительно закричал. Лес отозвался гиканьем и воем; зеленая стена джунглей всколыхнулась, и шеренги потрясавших копьями воинов выступили из нее, словно скопище призрачных теней. Было их не меньше тысячи.
Серов наклонился к Чичпалакану:
— Что сказал вождь?
— Сегодня кайманы быть сытый, — раздалось в ответ.
Подняли кливер, и «Ворон» заскользил вверх по реке. Капитан и офицеры совещались, забыв о Серове, и он отступил подальше, к штурвалу, а потом к фальшборту, к Шейле и Росано. Здесь, на квартердеке, ему не полагалось находиться, но искушение взглянуть на девушку было слишком сильным. Не просто взглянуть, а очутиться рядом с ней, вдохнуть ее запах, увидеть, как заблестели ее глаза… Она улыбнулась Серову, порозовела и быстро прикрыла лицо ладонью.
Росано сделал шаг вперед, заслоняя ее от взглядов команды.
— Не бойся, девочка, я вас не выдам. Господь всемогущий! Я еще помню, как это бывает. — Вздохнув, лекарь пробормотал: — Amor omnibus idem… [57]
Но, кажется, никто не смотрел на них, ибо капитан, закончив совещаться, твердым ровным шагом направился к парапету, что огораживал квартердек. Кормовая надстройка «Ворона» была чуть выше человеческого роста, и Брукс стоял на ней, точно на трибуне, оглядывая свою команду маленькими серыми глазками. Наконец он поднял руку, прикоснулся к шляпе-треуголке и произнес:
— Джентльмены! Слушайте, что будет сказано, и чтобы потом ни один паршивый пес не говорил, что уши его забиты грязью. — Брукс выдержал паузу. Он возвышался над толпой как скала — ноги расставлены, ладони за широким поясом, темный камзол обтягивает плечи. — Мы атакуем в четыре пополудни, за два часа до заката [58]. Мистер Тегг разобьет ворота и батарею. Высадимся на шлюпках. Я с Тиррелом — в центре; мы захватываем склады, которые сразу за воротами. Пил и Дойч полезут на стену справа, Галлахер с половиной своих людей — слева. Остальные будут на судне, в распоряжении ван Мандера и Тегга. Тегг стреляет, ван Мандер маневрирует. Ясно?
С палубы донесся дружный гул. Головорезы опытные, долго объяснять не нужно, подумал Серов и покосился на Шейлу. Ноздри ее раздувались, руки лежали на пистолетах у пояса. Она, вероятно, размышляла о своем обете и о том, что счет ее вендетты сегодня пополнится.
— Вы видели индейского вождя и его воинов, — продолжил Брукс. — В городе есть женщины и другие индейцы, из Арагуа. Их не трогать, резать только испанцев! А с обезьянами пусть разберутся обезьяны! Прибьем не того, хлопот не оберешься… — Он ткнул пальцем в сторону гор и добавил: — Завтра идем к руднику с парнями этого Гуаканальи, и пока серебро не в нашем трюме, они для нас — союзники! Баб не трогать, ночью не напиваться! Тем, кто пойдет на рудник, — полуторная доля, пьяным — половинная. Все!
Он развернулся на каблуках и кивнул Пилу.
— По местам! — выкрикнул тот, и на палубе началось шевеление. Мушкетеры в испанских доспехах снова выстроились на носу, люди Дойча и Галлахера сели на шкафуте, прикрытые бортом, канониры начали прыгать в люк, заторопившись к пушкам. Серов бросил последний взгляд на Шейлу и направился к своей ватаге. Там уже разбирали мушкеты, а рыжий ирландец командовал, кому оставаться на судне, кому идти в сражение. Серова, конечно, определили во вторую партию — дрался он лучше, чем управлял парусами.
«Ворон» плыл по огромной реке, время тянулось час за часом. Ливня в этот день не было, но солнце жарило, как раскаленная печь; скоро на палубные доски уже не присядешь и босой ногой не ступишь. Однако воздух посвежел — гигантские болота дельты, тянувшиеся на десятки миль и насыщавшие миазмами душную атмосферу, остались позади. Справа по курсу судна берег оставался низменным и выглядел издалека тонкой зеленой полосой; слева зелень казалась ковром, расстеленным от бурых речных вод до скалистого горного хребта, где-то тоже заросшего деревьями, а где-то теснившего джунгли красноватыми и желтыми утесами. Что тут за горы [59], Серов не знал — из всей усвоенной в школе южно-американской географии припоминались только Анды. Но Анды были в тысячах километров к юго-западу, в Перу и Чили, у побережья Тихого океана, где Серову совсем не хотелось бы очутиться. Правда, одно время лелеял он планы насчет Калифорнии и Аляски, пока не сообразил, что русские поселения в тех местах появятся через век с хорошим гаком. Впрочем, добраться до той же Аляски было еще тяжелей, чем до Финского залива и Невы.
В Россию он стремился по-прежнему, но понимал, что ситуация изменилась, что без Шейлы Джин Амалии он никуда не уедет. Чужая эпоха, в которой любая земля и любой человек тоже чужие; найти здесь близкого — большое счастье, и если уж нашел, так хватайся за него обеими руками и не выпускай. Серову это было ясно. Временами он испытывал стыд, думая о Шейле не как о любимой женщине, а будто о поплавке или ином спасательном средстве, которое держит его в этой реальности и не дает соскользнуть в пучину. Но иногда такая мысль казалась ему вполне естественной — разве любовь не спасение?.. не поддержка?.. Разве он сам не желал бы спасти любимую от всех обетов и горя и сделать ее счастливой — там, в далекой стране, которая мнилась ему родиной? Серов мечтал об этом и часто видел в снах, как Петр Алексеевич — такой, как на портретах, с кошачьими усами, в кирасе и горностаевой мантии — жалует его за ратный подвиг, а Шейла рядом с ним, красавица в атласном платье, кивает весело и улыбается. Может, и не так все будет — жизнь в России тяжела, и воевать придется много лет, и в той войне погибнуть — как чихнуть… Тяжела? Ну и что же! Зато достойна!
— Носовые орудия… залпом… огонь! — раскатилось над палубой, и тут же грохнули две малые пушки на баке. Стреляли холостыми, и означало это не угрозу, а приветственный салют. Привстав, Серов увидел на берегу расчищенное пространство, деревянную пристань с лодками и баркасами, вал, увенчанный частоколом, и россыпь хижин по обе стороны укрепления. «Ворон» двигался прямиком к городку, на мачтах развевались испанские флаги, а люди Тиррела изображали буйную радость, махали саблями и палили в воздух. Видимо, кто-то с вала рассматривал корабль в подзорную трубу и счел его своим — из крепости тоже раздался пушечный выстрел, и облако черного дыма поплыло над водой.
Пересекая медленный водный поток, «Ворон» уверенно шел к берегу. Уже можно было разглядеть массивные ворота в середине земляного вала, палисад и несколько пушек, чьи жерла темнели над бруствером, дозорные башни по углам и колокольню — видимо, самое высокое строение городка. Он был невелик и окружен валами в форме квадрата со стороною в сотню метров; бревенчатый частокол в два человеческих роста скрывал дома и склады, но, похоже, строений было немного, десятка четыре или пять — больше бы тут не уместилось. Однако маленькая цитадель являлась лишь частью поселения; по берегу реки и со стороны джунглей ее окружали лачуги и шалаши, загоны для мулов и птицы, плодоносящие пальмы и огороды, навесы на столбах с подвешенными гамаками, дымящие печи и мастерские. Жизнь здесь так и кипела — на маленьком клочке земли, отвоеванном у сельвы и племени Каймана.
Испанцы, очевидно, не подозревали, что этой жизни вот-вот придет конец. На палисаде, у пушек рядом с воротами, стояла орудийная прислуга, сами ворота были распахнуты, и к пристани тянулись солдаты под командой пышно разодетого офицера; в предместьях мелькали полуголые фигурки женщин, тащивших воду или хлопотавших у костров, а погонщики из Арагуа сновали между загонами и навесами с сеном. «Ворон» приблизился уже на четверть мили к берегу и все еще казался испанским кораблем. Гарнизон Пуэнте-дель-Оро-и-Кирога явно полагал, что главная защита от корсаров не бдительность, а удаленность и скрытность. И правда, кто сумел бы разыскать их в дикой сельве у девственной реки, в ста восьмидесяти милях от морского побере? Пожалуй, в эти времена лишь южный и северный полюс были недоступнее.
