Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович
Я с восхищением посмотрел на нее. Мало того что красавица неописуемая, так еще и умница, каких днем с огнем. И такое сокровище достанется этому обалдую! Обидно, честное слово! Он же...
Но и тут додумывать не стал, а то еще дойду черт знает до чего. И без того уже нехорошие мысли то и дело приходят в голову – только успевай отгонять. Не был бы он мне другом, тогда...
Но свой восторг перед ее находчивостью выразить не преминул, заявив, что она гений. Ксения Борисовна сразу смущенно потупилась, но потом вскинула голову и с вызовом посмотрела на меня.
«Я еще и не то могу», – явственно читалось во взгляде.
«Кто бы сомневался, а я тебе верю без доказательств», – ответил я.
– Все одно – увидят в дороге, – задумчиво протянул царевич. – Опять же ентот десяток верст одним... А ежели...
– Никаких ежели, – отмел я его возражения. – И ехать одним тоже не придется. Возничим будет один из наших гвардейцев, который и станет их охранять, да и то всего пару верст, а далее возок будут ждать десяток самых надежных наших ратников. Они и проводят до струга. Да, потом, когда я повезу ее, нам действительно нельзя будет останавливаться в больших городах, но это уже пустяки.
– А в пути яко быти? – уточнил он.
– Нам с тобой, Федор Борисович, трудности не в диковинку, – я весело подмигнул Годунову, намекая на учебу в летнем полевом лагере, – а для Ксении Борисовны, ссылаясь, что царевич привык к неге, мы сразу, еще до отплытия из Москвы, приготовим удобный и уютный ночлег на том самом струге, который ее повезет.
Брат радостно кивнул и довольно потер ладоши, но ликование длилось недолго, и улыбка тут же сползла с лица.
– А как же... – неуверенно напомнил он мне. – Как же государь-то? Он ведь не слепой.
– Потому и затеяно мною именно так, – пояснил я. – Как раз на тот случай, если он сам приедет к Запасному дворцу поглядеть, как выполняется его распоряжение. А потом, когда Ксения Борисовна скажется хворой, у нас будет запас дня в три-четыре. К тому времени мы выйдем на Волгу, а там вниз по течению, да с парусом... Словом, догнать нас нечего и думать.
– Все одно – вернуть потребует, – угрюмо пробубнил Годунов. – И спрос учинит, да таковский, что мало никому не покажется.
– Так ведь плыть она будет отдельно, – напомнил я, – поэтому с тебя у него спросить никак не получится. И вообще, поручил он мне, затея моя, везу ее я, так что и весь спрос с меня, – весело подмигнул я ему. – Призовет к ответу – так тому и быть. Помнится, я уже как-то говорил тебе, царевна, что есть женщины, ради которых стоит драться...
Она потупилась, мгновенно покраснев, но потом все-таки насмелилась, взглянула на меня искоса и еле слышно уточнила:
– Неужто и впрямь тако обо мне мыслишь?
– Не о тебе, – покачал головой я. – Ты, Ксения Борисовна, относишься к другим женщинам... ради которых... стоит умереть...
Она зарделась еще сильнее – куда там румянам, но вдруг испуганно вздрогнула и отчаянно выкрикнула:
– Нет!
Я непонимающе уставился на нее. Федор тоже.
– Нет! – во второй раз прозвенел ее голос. – Я на таковское не пойду. – И умоляюще взяла меня за руку. – Сам помысли, Федор Константиныч, яко мне опосля с таким камнем на сердце жити, ежели ведать буду, что твоя погибель...
Я слушал и не слышал ее, видя перед собой лишь ее беззвучно шевелящиеся губы, которые совсем рядом, и встревоженные, наполнившиеся слезами глаза.
Ее глаза.
Да что ж со мной творится-то?!
И вообще, не я ли совсем недавно, всего час назад, сидя близ Любавы, размышлял о мужской дружбе, которая о-го-го и всякое прочее?
Так куда это делось-то?!
Я грустно посмотрел на нее.
Но любимый Филатов, которого я процитировал себе в качестве напоминания, на сей раз не подействовал. Скорее уж наоборот – сразу возник возмущенный вопрос: «А почему это, собственно говоря, ни шиша?!»
Однако усилием воли я все же стряхнул с себя наваждение, запихал в темные уголки щекотливые вопросики и спокойно заверил царевну, что со мной ничего страшного не случится, да и вообще, не станет Дмитрий выставлять себя на посмешище, когда обман вскроется.
– К тому же у него в закладе все равно останется мать-царица, а потому можно считать, что он ничего не потерял... – журчал я убаюкивающе...
Доводы мои звучали увесисто, основательно, убедительно, но только я один знал, насколько они фальшивы.
Это уже не удар, который я нанес ему несколькими неделями раньше, а пощечина, что куда унизительнее, и навряд ли тщеславный мальчишка простит мне ее. Что он придумает в отместку, даже представлять не хотелось.
А впрочем, все это случится потом, когда-нибудь, а пока я говорил, говорил, говорил...
– Вот видишь, Ксения Борисовна, ничего страшного. – Итог и впрямь получался убедительный и... столь же фальшивый, как и доводы.
– Но ведь все одно – потребует к ответу, – слабо запротестовала она.
– Вот когда потребует, тогда мы... еще чего-нибудь придумаем, – выдал я слепленное на скорую руку туманное пояснение и бесцеремонно закруглил беседу, подводя окончательный итог: – Словом, все уже решено, так что хватит об этом, а то дел еще невпроворот. – И ласково прижал ладонь к ее губам, не давая ей возразить, но тут же еле сдержался, чтоб не вздрогнуть.
Как током тряхануло, честное слово!
Показалось или она и впрямь ее поцеловала?
А как же Квентин?! Она ведь каждый день у его изголовья просиживала.
Неужто правду бухнула как-то моя ключница, что на самом деле царевна приходит... Помнится, в тот раз я, даже не дослушав, вопреки обыкновению, столь резко оборвал Петровну с ее бреднями, что она опешила, обиделась и больше к этой теме не возвращалась.
А если моя персональная ведьма права и это не бредни?!
Нет! Нельзя мне об этом думать! Только не сейчас!
Лицо мое в этот момент горело, пожалуй, не хуже, чем минутами ранее у самой Ксении. Да что горело – полыхало, как нефтяная скважина, к которой неосторожные руки поднесли зажженную спичку.
Хорошо хоть, что Ксения почти сразу после этого, что-то невнятно прошептав, убежала к себе наверх и не увидела, как я раскраснелся.
Во всяком случае, надеюсь, что не увидела. Федор же точно ничего этого не заметил – смотрел куда-то в сторону, а то вообще стыдоба. Называется, спасаю брата, а сам в это время к его сестре...
Словом, надо заканчивать, иначе...
Но и тут додумывать не решился – страшно.
Вместо этого, откашлявшись, я предложил Федору обсудить и уточнить кое-какие детали, дабы соблюсти максимальную маскировку, на случай если Басманов по приказу Дмитрия выставил возле подворья Годуновых тайных соглядатаев или завербовал в осведомители кого-то из их дворни.
Царевич согласно кивнул, однако начал с того, что попросил у меня... прощения. Дескать, был миг, хоть и краткий, когда он обо мне плохо подумал, решив, что я и тут посоветую ему смириться, потому что я не видел того, что видел он... во сне.
– Я ить не все тебе о снах своих сказывал, – глухо произнес он, отвернувшись куда-то в сторону. – Тамо мне еще и сестрицу показали, с коей Дмитрий... – Он осекся и умолк, нервно комкая в руке платок.
Вид у него был тот еще. Лицо красное, причем не сплошь, а в каких-то багровых пятнах, скулы вновь яростно окаменели, но обошлось без слез. Оказывается, гнев или ненависть одинаково хорошо их сушат.
Еще на подступах к глазам.
Думать и гадать насчет пророческого сна моего ученика я не стал – нет времени, хотя зарубку в своей памяти оставил, но только для Петровны, поскольку такие штуки больше по ее части, ибо припахивают мистикой, и кому, как не ведьме, в них разбираться, даже если она и бывшая.
