Дверь в декабрь - Кунц Дин Рей

Дэн уловил движение в темном углу и, повернувшись, увидел высокого, тощего, с ястребиными чертами лица мужчину, который поднялся из кресла со стаканом виски с кубиками льда в руке. Необычайно яркие, с пронзающим взглядом, глаза мужчины максимально полно характеризовали его: высокий интеллект, жгучее любопытство, агрессивность и… толика безумия.

Бут еще не успел раскрыть рта, чтобы представить мужчин друг другу, как Дэн произнес:

— Альберт Ахландер. Писатель.

Ахландер, вероятно, знал, что по части манипуляций людьми он Буту не чета. Поэтому не улыбнулся. Не сделал попытки обменяться рукопожатиями. Тот факт, что они находились по разные стороны баррикады и исповедовали враждебные идеологии, не составлял для Ахландера тайны, как, впрочем, и для Дэна.

— Могу я предложить вам что-нибудь выпить! — Радушие хозяина, с учетом сложившейся ситуации, начинало выводить из себя. — Шотландское? Бурбон? Может, стакан хереса?

— Господи, да нет у нас времени сидеть и выпивать! — рявкнул Дэн. — Ваше время истекло, и вы оба это знаете. И если я хочу попытаться спасти ваши жизни, то лишь для того, чтобы испытать огромное наслаждение, видя, как вы отправляетесь в тюрьму на долгий-долгий срок.

— Очень хорошо, — холодно ответил Бут и вернулся за стол. Сел на клубный стул, обтянутый темно-зеленой кожей, и практически полностью растворился в тени. Видимым осталось только его лицо, ставшее зелено-желтым от света, падающего через абажур из цветного стекла.

Ахландер подошел к французскому окну и встал спиной к стеклянным панелям. Снаружи серый от дождя и тумана день уже перетекал в ранние зимние сумерки, так что в окно библиотеки много света не попадало. Однако окно все-таки выделялось световым пятном между темно-зелеными портьерами, и на его фоне писатель превратился в темный силуэт. Тени скрывали и его глаза, и выражение лица.

Дэн подошел к столу, ступил в круг многоцветного света, посмотрел сверху вниз на Бута, который уже держал в руке стакан с виски.

— Почему человек с вашим положением и репутацией путается с такими, как Вилли Хоффриц?

— Он был умницей. Гением в своей области. Я всегда общаюсь только с самыми умными людьми, — ответил Бут. — Во-первых, они обычно и самые интересные люди. А во-вторых, их идеи и энтузиазм частенько приносят немалую практическую прибыль.

— А кроме того, Хоффриц предложил вам абсолютно покорную, полностью зависимую молодую женщину, готовую терпеть любые унижения, которым вам хотелось ее подвергнуть. Не так ли, Папочка?

Наконец-то в броне самоуверенности Бута появилась трещина. На мгновение глаза его сузились от ненависти, челюстные мышцы напряглись, от злости крепко сжались зубы. Но контроль над собой он упустил лишь на доли секунды. Лицо тут же расслабилось, он отпил виски.

— У всех людей есть… слабости, лейтенант. В этом я такой же человек, как и любой другой.

Что-то в его глазах, выражении лица, тоне отрицало признание собственной слабости. Скорее он просто проявлял великодушие, признавая, что слабости свойственны ему также, как обычным людям. Не вызывало сомнений, что он не находит ничего постыдного в своих отношениях с Реджиной, но при сложившихся обстоятельствах посчитал целесообразным потрафить собеседнику.

— Хоффриц, возможно, и был гением, но с извращенными моральными принципами, — продолжил Дэн. — Он использовал свои знания и талант не для разрешенных законом исследований коррекции поведения, а для разработки новых методов «промывки мозгов». Люди, которые его знали, говорили мне, что он — тоталитарист, фашист, элитист худшего толка. Как такое может сочетаться с вашим широко известным либерализмом?

Во взгляде, обращенном к Дэну, читались жалость, пренебрежение, насмешка. А заговорил Бут, словно обращаясь к ребенку:

— Лейтенант, каждый, кто верит, что проблемы общества можно решить политическим процессом, является элитистом. То есть большинство людей. И тут неважно, правый ли вы, консерватор, умеренный, либерал или крайний левак. Приклеивая к себе тот или иной политический ярлык, вы становитесь элитистом, потому что верите: проблемы общества может решить правильная группа людей, пришедшая к власти. Так что элитизм Хоффрица меня не волновал. Я, однако, уверен, что массы нуждаются в контроле, управлении…

— «Промывке мозгов».

— Да, в «промывке мозгов», для их же пользы. Поскольку население мира растет, а современные технологии способствуют все более широкому распространению информации и идей, прежние институты, такие, как семья и церковь, разваливаются. Появляются новые, более опасные способы и средства, через которые недовольные демонстрируют свои страдания и враждебность. Вот мы и должны найти методы подавления недовольства, контроля мыслей и действий, если мы хотим жить в стабильном обществе, стабильном мире.

— Теперь я понимаю, почему вы использовали либеральные политические комитеты как ширму для финансирования исследований Маккэффри и Хоффрица.

Брови Бута приподнялись.

— Так вы знаете и это?

— Я знаю гораздо больше.

Бут вздохнул:

— Либералы — такие безнадежные мечтатели. Они хотят свести государство к минимуму, практически искоренить политику. Я подумал, что будет забавно финансировать работу, преследующую прямо противоположные цели, используя в качестве прикрытия либеральный крестовый поход.

Альберт Ахландер все еще стоял спиной к французскому окну, молчаливый силуэт, который приходил в движение лишь для того, чтобы поднести ко рту стакан с виски. Лицо его по-прежнему полностью скрывала тень.

— Итак, вы финансировали Хоффрица, Маккэффри, Коликникова, Толбека и еще бог знает сколько «гениев» с извращенной моралью, — кивнул Дэн. — А теперь, столь упорно ища способ контролировать массы, вы потеряли контроль над ситуацией. Один из экспериментов пошел не так, как хотелось, и в результате что-то быстро убивает всех, так или иначе связанных с этим экспериментом. И скоро доберется до вас.

— Я уверен, что такой ход событий вызывает у вас чувство глубокого удовлетворения, — ответил Бут. — Но я не верю, что вы знаете так много, как вам кажется, и, когда вы услышите всю историю и поймете, что происходит, думаю, у вас возникнет не меньшее, чем у нас, желание остановить убийства, положить конец ужасу, который вырвался из серой комнаты. Вы дали клятву защищать и охранять жизни, и я достаточно хорошо знаком с вашим послужным списком, чтобы знать, что к этой клятве вы относитесь очень серьезно, словно к обету, данному господу. И хотя жизни, которые вы должны защищать, моя и Альберта, и пусть мы вам противны, вы сделаете все, что необходимо, чтобы защитить нас, после того как выслушаете всю историю.

Дэн покачал головой:

— Вы не испытываете ничего, кроме презрения к чести и порядочности простых людей вроде меня, и однако вы полагаетесь на эту честь, чтобы спасти свой зад.

— На это… и на некоторые стимулы, — от окна подал голос Ахландер.

— Какие стимулы? — спросил Дэн.

Бут пристально всмотрелся в него. Яркие цвета стекол «Тиффани» отражались в ледяных глазах магната.

— Да, пожалуй, не повредит начать со стимулов. Альберт, принеси их, пожалуйста.

Ахландер вернулся к креслу в углу, на котором сидел, поставил стакан на ближайший столик, подхватил стоящий на полу чемодан, которого раньше Дэн не замечал. Принес, положил на стол Бута, открыл.

Чемоданчик заполняли аккуратные пачки банкнот по сто и пятьдесят долларов.

— Полмиллиона, наличными, — мягко произнес Бут. — Но это лишь часть моего предложения. В «Джорнэл» требуется начальник службы безопасности. Вы будете получать в два раза больше, чем теперь.

На деньги Дэн даже не посмотрел.

— Вы демонстрируете такое завидное хладнокровие, но этот чемоданчик показывает, в каком вы отчаянии. Ваше предложение можно объяснить только паникой. Вы сказали, что знаете меня. Значит, вам известно, что такие «стимулы» дадут обратный эффект.

— Да, — согласился Бут, — если бы мы хотели, чтобы за деньги вы сделали что-то противозаконное. Но мы надеемся доказать вам, что поступок, на который мы хотим вас подвигнуть, правильный, только так и может поступить честный, совестливый человек в сложившихся обстоятельствах. Я уверен, узнав, что произошло, вы поступите правильно. Именно этого мы от вас хотим. Заверяю вас, вы увидите, что деньги предложены вам не для того, чтобы заглушить чувство вины, но… скажем, как премия за хорошо выполненное доброе дело. — Он улыбнулся.