Джо Аберкромби - Полмира
– Ну да.
И Колючка горько вздохнула.
– Я-то думала, после того, как мы… ну ты понимаешь… станет проще.
– Не стало?
Колючка поскребла бритую голову, нащупала среди щетины безволосую полоску шрама.
– Неа, ни хрена не стало. Я вообще перестала понимать, что происходит, Рин. То есть я очень хочу… но я не понимаю. Я ни на что не гожусь. Только мечом махать.
– Откуда ты знаешь? Может, в тебе откроется талант раздувать мехи?
И Рин бросила их рядом с печным отверстием.
– Если нужно взвалить на себя груз, – пробормотала Колючка, опускаясь на колени, – взваливай, а не скули.
И она сжала зубы и взялась за мехи, и раздувала их до тех пор, пока плечи не заболели, в груди не осталось дыхания, а рубашка не вымокла от пота.
– Поддай еще! – приказывала Рин. – Еще жару!
И стала что-то тихо напевать – оказалось, молитвы. Тому, кто Возжигает Пламя, Той, кто Бьет по наковальне, и Матери Войне, Матери Воронов, что собирает мертвых и превращает ладонь в кулак.
Колючка раздувала мехи до тех пор, пока в воздуховоде не вспыхнуло натуральное пламя ада. В сгущающейся темноте отверстие пылало, как пасть дракона. Она, конечно, вместе со всеми перетащила корабль через верхние волоки, сначала туда, потом обратно, но так, как сегодня, она еще не ухайдакивалась.
Рин фыркнула:
– Отойди, убивица. Я покажу, как это делается!
И она взялась за мехи, спокойная такая, и сильная, и стала раздувать их мощными размеренными движениями – прям как ее брат с веслом управлялся. Угли разгорелись еще сильней, а на небе высыпали звезды, и Колючка пробормотала свою собственную молитву. Молилась она отцу, и привычно поискала пальцами мешочек, но кости отца сплавлялись сейчас со сталью – и это было правильно.
И она влезла в реку и долго пила, а потом отмокала, а потом приплелась обратно и взялась за мехи снова, воображая, что это голова Гром-гиль-Горма, и раздувала и раздувала их, и одежда ее высохла у печи, а потом вновь вымокла от пота. А в конце они работали бок о бок, вместе, и жар упирался своей тяжелой рукой Колючке в лицо, из воздуховода вырывалось красно-синее пламя, а от спекшейся глины шел дым, и в ночное небо взвивались искры, а над вершинами развалился толстый и белый Отче Месяц.
И только когда руки у Колючки уже отваливались, а в груди уже не осталось дыхания, Рин сказала: «Хватит», и они, черные от сажи, упали на спину и лежали, как две вытащенные на берег рыбы.
– И что теперь?
– Теперь ждем, когда остынет.
И Рин вытащила из мешка здоровенную бутыль и выдернула проблку.
– Ну и напьемся мальца.
И она сделала хороший глоток, горло в пятнах сажи дергалось, когда она глотала. А потом утерла рот и передала бутылку Колючке.
– Вижу, ты знаешь дорогу к сердцу женщины!
И Колючка прикрыла глаза и вдохнула запах доброго эля, а потом попробовала его на язык, и проглотила, и облизнула сухие губы. Рин положила лопату на печку, исходящую переливающимся жаром – жарила шипящий на раскаленном металле бекон.
– А ты, я погляжу, и смелая и умелая, а?
– Много кем пришлось работать.
И разбила в лопату яйца – те тут же запузырились.
– Значит, битва будет?
– Похоже на то. При Амоновом Зубе.
Рин посолила яичницу.
– А Бранд там будет сражаться?
– И он, и я. Впрочем, у отца Ярви другое мнение. Но с ним всегда так.
– Я слышала, он хитрый и коварный человек.
– Без сомнения. Но он не слишком-то любит рассказывать про свои хитрости.
– А хитрецы – они все такие.
И Рин перевернула бекон ножом.
– Горм вызвал короля Атиля на поединок. Чтобы все в поединке, а не в битве решилось.
– Поединок? Ну так Атиль – он же мечник, каких поискать!
– Был. Раньше. Сейчас он тяжело болен.
– Доходили слухи, да…
И Рин сняла лопату с печи и села на землю, а лопату положила между ними. От запаха яичницы с беконом Колючка чуть слюной не захлебнулась.
– Вчера видела его в Зале Богов, – сказала Колючка. – Пытался выглядеть молодцом, но, несмотря на все отвары отца Ярви, еле на ногах держался.
– Дело плохо. Раз битва-то надвигается…
И Рин вытащила ложку и передала ее Колючке.
– Да уж. Куда уж хуже.
И они принялись запихивать в рот дымящуюся яичницу, и Колючка готова была поклясться, что ничего вкусней в жизни не едала – еще бы, как у мехов умаялись.
– Боги, – с набитым ртом проговорила она, – женщина, которая умеет жарить отличную яичницу, кует отличные мечи – и к тому же приносит отличный эль? Если с Брандом не выйдет, я за тебя замуж выйду.
Рин фыркнула:
– Если парни по-прежнему будут обходить меня стороной, я, пожалуй, соглашусь!
И они весело рассмеялись. А потом они ели, пили – и немного напились, не без этого. А печка все полыхала и полыхала жаром.
* * *– Как же ты храпишь!
Колючка резко проснулась, протерла глаза – оказывается, на сером небе уже показалась Матерь Солнце.
– А то я не знаю.
– Ну что, пора вскрывать печь. Посмотрим, что у нас получилось.
Рин принялась разбивать печь молотом, а Колючка отгребала в сторону все еще дымящиеся угли, прикрывая лицо ладонью – ветер то и дело сносил на нее пепел и золу. Рин взялась за щипцы и извлекла раскаленный, желтый от жара кувшин.
Выставила его на плоский камень, разбила, отгребла в сторону белую пыль и вытащила изнутри какую-то штуку – прямо как ядрышко ореха из скорлупы.
Сталь, сплавленная с костями отца. Пламенеющий темно-красным слиток, величиной с кулак.
– Ну как, получилось? – спросила Колючка.
Рин постучала по слитку, перевернула его – и медленно улыбнулась.
– Да. Получилось.
Риссентофт
В песнях гетландцы Ангульфа Полуногого бросились на ванстерцев подобно ястребам с вечернего неба.
Полусброд мастера Хуннана бросился на Риссентофт подобно стаду баранов с высокой лестницы.
Парень с больной ногой не мог идти, уже когда они подошли к реке, и им пришлось оставить беднягу на южном берегу. Остальные вымокли до нитки на переправе, а у одного парнишки течением утянуло щит. А потом они заплутали в вечернем тумане, и только ближе к вечеру, усталые, стучащие зубами и злые, набрели на деревню.
Хуннан треснул не в меру говорливого юнца по кумполу, велел всем молчать и жестами разделил отряд на несколько групп по пять человек, и отправил осмотреть улицы. Точнее, не улицы, а утоптанную грязь между хибарами.
– Не отставать! – зашипел Бранд на Раука – тот сильно отстал, щит болтался на безвольной руке, а сам парень выглядел совсем бледным и усталым.
– Да тут нет никого, – проворчал беззубый старик, и оказалось, что он прав.
Бранд прокрался вдоль стены и заглянул в распахнутую дверь. Ни души. Даже собак нет. Жилье смердело нищетой – привычный запах. Но отсюда и вправду все сбежали.
– Видно, услышали, что мы подходим, – пробормотал он.
Старик поднял бровь:
– Да ну?
– Тут кто-то есть! – испуганно заорал кто-то, и Бранд сорвался с места и выскочил из-за плетня со щитом наготове.
В дверях дома стоял старик с поднятыми руками. Не большого дома. Или там красивого дома. Просто дома. Сгорбленный, с заплетенными на ванстерский манер седыми волосами. Вокруг стояли, наставив копья, трое Хуннановых парней.
– Я безоружен, – сказал он, поднимая руки еще выше. Руки у него дрожали – неудивительно. – Я не хочу драться.
– Некоторые из нас тоже не хотят, – сказал Хуннан и прошел сквозь строй парней. В руке он держал меч. – Но иногда драка сама нас находит.
– У меня ничего нет.
Старик беспокойно оглядывался на окруживших его воинов. А они все прибывали в числе.
– Пожалуйста. Только не жгите мой дом. Мы его с женой строили.
– А где она? – спросил Хуннан.
Старик сглотнул, горло под серой щетиной судорожно дернулось.
– Умерла прошлой зимой.
– А как насчет жителей Халлебю? Они тоже не хотели, чтобы их дома сожгли.
– Я знаю людей из Халлебю. – Старик облизал губы. – Я к этому отношения не имею.
– Однако ж знаешь, что там случилось, правда?
И Хуннан ударил его мечом и рассек руку. Брызнула кровь, старик вскрикнул, пошатнулся, оползая наземь, ухватился за дверной проем.
– Ух, – сказал кто-то из юнцов.
Хуннан зарычал и рубанул старика по затылку. Звук был такой, словно бревно треснуло. Тот, содрогаясь, перекатился на спину. Изо рта торчал язык. Потом он затих, по каменному порогу растеклась кровь, наполняя алым глубоко вырезанные руны богов, охранявших дом.
Те же самые боги стерегли дома в Торлбю. Видимо, сегодня они были заняты чем-то другим.
Бранд стоял и смотрел в холодном оцепенении. Все случилось так быстро, что он не успел ничего сделать. Даже подумать не успел, что надо бы это остановить. Это просто случилось, а они стояли вокруг и смотрели. И все, теперь ничего не поправишь.
– Рассредоточиться, – сказал Хуннан. – Обыскать дома, потом поджечь их. Сжечь здесь все.
Лысый старик неодобрительно покачал головой, и Бранду стало муторно и гадко, но они сделали, как приказано.
